Карафуто - Донченко Олесь

Полицаи четко чеканили шаг, и Дорошук впервые ощутил себя пленным.

— Что же за задача у этих часовых? — обратился он к офицеру. — Неужели охранять нас от диких зверей и злых бандитов?

Офицер не понял иронии и ответил:

— Дикие звери далеко, а бандитов стреляем.

Ивана Ивановича с Володей привели в довольно опрятную комнату без признаков мебели. От стен разило сосновой живицей, пол был укрыт желтыми циновками. Полицай принес большую чашку черной китайской сои, воды в синем стеклянном кувшине и бросил в уголок охапку ароматных стружек.

— Ну, вот, сынок, — прищурил близорукие глаза Дорошук, — мы имеем замечательный вегетарианский ужин и мягкую постель. Ты не помнишь, к какому семейству принадлежит соя? — старался он пошутить.

— К бобовым, отец.

— Совершенно верно.

Иван Иванович улыбающимися глазами глянул на сына, который с большим аппетитом жевал «бобовые».

— Надо отдать сое должное, что ты уже и начал делать…

— Меня, отец, беспокоит это обращение…

— Ты хотел бы омаров или шпротов?

— Да нет, я говорю о другом.

— Понимаю. Ты хочешь поскорее отведать более экзотические кушанья, например, морскую капусту или морского червяка — трепангу, которую китайцы называют «хай-шен»? Но этого добра можно отведать и в нашем Владивостоке.

— Нет, нет, отец, совсем не то! Ты же прекрасно понимаешь. Я вполне серьезно. Те дежурные, полицаи… Мы словно арестованные. Да к тому же нас, кажется, заперли.

— Это можно проверить.

Иван Иванович подошел к двери и толкнул ее. Раз, второй. Что-то щелкнуло, будто в замке повернулся ключ или стукнул железный крюк, дверь отворились, и солдат со штыком встал на пороге, заслоняя дорогу.

— Все в порядке, — сказал геолог, отступая назад. — Я только хотел пожелать вам доброй ночи.

Дежурный, ничего не ответив, прислонил ладонь себе ко рту в знак того, что разговаривать запрещено.

— Ну, конечно, — сел рядом с сыном на груду стружек Иван Иванович. — Разговаривать нельзя, слушать — тоже. Но здесь возникает для полицейской власти тяжелая дилемма. Чтобы часовой не слушал большевистскую агитацию заключенных, ему необходимо залепить уши воском. Но с залепленными ушами он не услышит, как эти заключенные убегут.

— Отец, ты все шутишь?

— Неужели ты хочешь, чтобы я плакал?

В этот миг погасла электрическая лампочка.

— Нам сигнализируют, — сказал Дорошук, — что время спать. Жаль, что я при свете не успел перевязать себе ногу. А впрочем… И так подсохнет. Соленая морская вода — замечательная дезинфекция.

Ночью Володя проснулся, нему сделалось страшно, как маленькому ребенку, которому приснился страшный сон.

— Отец, — позвал тихо юноша. — Отец! А что сейчас делают дома? Что — мама?..

Отец не ответил, его тихое, спокойное дыхание сонного утомленного человека успокоило Володю. Он лег и снова заснул уже крепким юношеским сном.

Утром кто-то осторожно постучал в дверь. Вошел вчерашний офицер в полной полицейской амуниции — черный мундир, такая же фуражка с ремнем, застегнутым под подбородком, на боку черная кобура револьвера и сабля. Блестя черными крагами, он прошел на середину комнаты и встал смирно, приветствуя Ивана Ивановича, который никак не мог понять, откуда этот почет от японского полицая.

Действительно, офицера нельзя было узнать. Перед геологом стоял совсем другой человек — почтительный, вежливый, готовый, казалось, предупредить каждое движение ученого.

Дорошук глянул на сына прищуренными хитроватыми глазами, в которых можно было прочитать: «Я еще не знаю, каким ветром повеяло, но что за разительные перемены!»

— Нацуаки Хирата! — назвал себя офицер. — Гомень кудасай — извините, но я имею честь разговаривать с господином Дорошуком, известным ученым?

Ужасно коверкая русский язык, он объяснил, что о господине ученом уже известно губернатору, который велел, мол, считать господина Дорошука и его сына гостями на Карафуто.

— А сейчас, — офицер в улыбке раздвинул до ушей сомовий рот, — сейчас начальник полицейского управления господин Инаба Куронума ждет уважаемых гостей у себя дома…

Полицай принес воды для умывания и белое полотенце. Иван Иванович и Володя умылись, а на пороге уже стоял почтительно согнувшийся втрое цирюльник, льстиво причмокивая губами. Он быстро побрил геолога и спрыснул хорошим, тонким одеколоном.

Офицер вежливо показал на дверь.

— Ну, что ж, пошли, сынок, — весело сказал Дорошук. — Ничего не поделаешь, приглашают!

Дом начальника полицейского управления был недалеко, почти рядом. Деревянное строение господина Инаби Куронуми было огорожено колючей проволокой, и у входа дежурил полицай.

— Начальника полиции самураи держат под суровым надзором, чтобы не бросался на людей, — прошептал сыну Дорошук.

Володя улыбнулся и с этой улыбкой вошел с отцом в большую комнату, которая, казалось, была битком набита шелковыми ширмами, голубых и зеленых, желтых и красных расцветок. Начальник полицейского управления, вероятно, любил яркие цвета.

Володя осмотрелся и увидел, что офицер исчез. Из-за ширмы вышел хозяин, как оказалось, сам господин Инаба Куронума. Он был в темно-сером кимоно с черным поясом, в таби — японских чулках с отдельным большим пальцем.

Лицом господин Инаба Куронума был похож на самураев, каких Володя видел на карикатурах. У начальника полицейского управления был голый череп с пучком волос впереди, короткие ощетиненные усы, брови, взламывающиеся на лбу двумя острыми углами. На толстом носу сидели огромные роговые очки.

Господин Инаба Куронума невольно глянул на ноги своих гостей, и геолог сразу догадался, в чем дело.

— Надо снять ботинки, — тронул он Володю за плечо.

— Но у меня, отец, рваные носки.

— Ничего, разувайся. Мы — путешественники, господин полицай простит.

Володя снял ботинки вслед за отцом и поставил у порога.

— Извините, такой обычай у нас, японцев, — поклонился Инаба Куронума. — И еще, извините, я не знаю русского языка.

Все это перевел высокий долговязый субъект. Закрученные вверх рыжие усики, оловянные глаза и красный курносый нос — это лица очень напоминало Ивану Ивановичу лихой памяти царских казачьих офицеров. Переводчик неслышно вышел из-за ширмы, был он, как и хозяин, в таби.

— Прошу господина геолога Дорошука и его сына к столу, — проговорил господин Инаба Куронума.

Все сели на шелковые подушки с золотистой бахромой.

Низенький столик, высотой в четверть метра, покрытый черным блестящим лаком, был заставлен тарелками и чашками всех цветов. Вошел старый морщинистый слуга и положил на стол деревянные палочки, с помощью которых японцы едят. А возле тарелок Володи и Дорошука оставил, кроме того, ложки и пару вилок.

Кушаний было много, начиная от мелко наструганной сырой рыбы с тертой редькой и острой овощной подливкой и кончая рисом, жареным рябчиком, сладким картофелем — сацумаимо и японскими персиками — момо. Желтовато-зеленый чай пили без сахара.

Переводчик, похожий на тигра в своем полосатом джемпере, вместо чая, все время прикладывался к чашке, куда не забывал подливать подогретой саке — водки из риса. Но дело свое знал и, хотя нос его от саке сделался совсем фиолетовым, переводил, по мнению Володи, довольно точно.

— Дозо, дозо, пожалуйста, — вежливо упрашивал господин Инаба Куронума. — Замечательная саке. Я знаю, что русские чаще употребляют водку, чем вино. И имеют основание. Оставим вино французам.

Он делал вид, что уже пьяный и что ему ужасно весело. Он даже запел шутливую детскую песенку:

Долговязый старательно переводил:

Но по тому, как Инаба Куронума посматривал на гостей сквозь блестящие стеклышки очков, Иван Иванович понимал, то господин хозяин вполне трезвый.