Пещера Лейхтвейса. Том первый - Редер В.

— Всплыл ли уже ее труп? — спросил Финкель.

— Нет. Его, вероятно, отнесло далеко вниз по течению. Обыкновенно утопленники всплывают лишь через несколько дней. Красавица Лора тоже когда-нибудь выплывет на поверхность воды.

— Попомните мое слово, граф, — сказал Финкель и взял из табакерки большую щепотку табаку. — Вам придется вести большой процесс из-за этого наследства.

— Но я его выиграю.

— Возможно. А может быть, и не выиграете. Так или иначе, я под это наследство не дам вам взаймы ни гроша.

— В таком случае дайте лично мне десять тысяч гульденов. Ведь я граф Сандор Батьяни. Моей матери принадлежат в Венгрии имения, оцениваемые в пять миллионов гульденов, замки, лошади, дорогая обстановка, драгоценности. Я лишь временно нахожусь в стесненном положении и только потому прошу у вас эти несчастные гроши.

Финкель как-то странно взглянул на венгра.

— Так-то оно так, — произнес он, задумчиво поглаживая свою бороду, — а только вот в доме умалишенных в Чегедине, в так называемой железной камере, до сих пор еще сидит один несчастный глупец. В отчаянии старается он кулаками разбить окружающие его стены и до потери сознания бьется окровавленной головой о железные плиты своей темницы, хрипло крича неистовым голосом: «Я граф Сандор Батьяни!.. У меня похитили мое имя, мои миллионы, мою свободу… Я настоящий граф Батьяни!..»

Венгр побледнел как смерть. В лице его не осталось ни кровинки.

— Откуда вы знаете о том, что вы мне только что сказали? — беззвучным голосом произнес он. — Кто выдал вам тайну, что в доме умалишенных в Чегедине сидит наглый самозванец, в свое время появившийся в Венгрии и дерзнувший выдавать себя за графа Батьяни?

Финкель равнодушно пожал плечами.

— Я коммерсант, — сказал он, — и у меня повсюду есть связи. А раз я кому-нибудь ссужаю двадцать тысяч гульденов, то, надо полагать, имею право навести о нем соответствующие справки.

— Да, но полученная вами справка верна лишь наполовину, — высокомерно возразил Батьяни, которому удалось вернуть присутствие духа. — Вам должны были сообщить, что моя мать, престарелая графиня Батьяни, сама открыто называла того человека самозванцем. Я мог бы отправить его на виселицу, но сжалился, объявил его сумасшедшим и запер в доме умалишенных.

— Откуда он со временем может выйти, — насмешливо проговорил Финкель. — А если он выйдет из своей железной камеры, то получатся два графа Батьяни, из которых один, несомненно, мошенник. Останется только установить который.

В эту минуту кто-то тихо постучал в дверь.

— Кто там? — сердито прошептал Батьяни. — Вы знаете, я не хочу, чтобы меня видели в вашем доме.

— Это мой мастер, немой Леви, — ответил Финкель. — Пройдите на минутку в другую комнату, а потом мы еще побеседуем.

Из этих слов Финкеля Батьяни почерпнул надежду, что ему удастся уговорить ростовщика дать просимые деньги, и потому он вышел из конторы.

Спустя минуту вошел немой Леви. Со смиренным видом он положил ожерелье на прилавок. Финкель стал разглядывать его при свете лампы. Глаза его сверкали жадностью.

— Отлично! — воскликнул он. — Подмена великолепно удалась. Даже знаток, не то что Лейхтвейс, не отличит поддельных бриллиантов от настоящих. Я вами доволен. В следующую субботу вы можете ужинать не у себя в каморке, а за моим столом.

Немой мастер низко поклонился. Финкель, конечно, не заметил насмешливой улыбки, игравшей на его губах.

— А теперь можете лечь спать, Леви, — добавил Финкель.

Когда Леви ушел, ростовщик подошел к двери, в которую вышел Батьяни, и прислушался.

— Он беседует с Натаном, — пробормотал он, — а я тем временем поскорей пойду к Лейхтвейсу и отделаюсь от него. Этот Лейхтвейс очень грубый человек, но если он позволит себе лишнее, то я вызову полицию и кроме бриллиантов заработаю еще триста талеров, назначенных за его поимку.

С ожерельем в кармане и с горящей лампой в руке ростовщик на цыпочках прошел по лестнице на чердак. Он вошел, не закрыв за собой двери.

— Лейхтвейс, — тихо позвал он, поставив лампу на старый стол. — Лейхтвейс, идите сюда, я принес вам ответ.

В то же время Лейхтвейс предстал перед ростовщиком. Он скрестил руки на груди, на бледном лице его появилось выражение жгучего любопытства.

— Вы, конечно, принесли мне восемь тысяч гульденов, Финкель? — шепотом спросил он. — Давайте живее, я должен идти.

— Я вам принес обратно ожерелье графини, — ответил ростовщик, пугливо глядя на мрачное лицо Лейхтвейса, — мне очень жаль, но я не могу сделать с вами этого дела. Мои опасения оправдались — бриллианты поддельны.

— Они поддельны? — хрипло повторил Лейхтвейс, внезапным движением выхватывая ожерелье из рук Финкеля. — Да, те камни, что теперь вставлены в оправу, действительно поддельны, но прежние камни были настоящими.

— Бог Авраама и Израиля! — воскликнул Финкель бледнея и медленно отступая к двери. — Разве я вор, разве я мошенник? Или вы хотите насильно выманить у меня деньги?

Одним прыжком Лейхтвейс загородил Финкелю дорогу к двери. Мощная фигура его грозно выпрямилась, широкая грудь нервно колыхалась, глаза налились кровью, и губы дрожали от накипевшей злобы.

— Отдай мне мои бриллианты, жид! — с трудом проговорил он. — Ты хочешь похитить у меня последнее достояние. Этим ты отнимаешь у меня единственную надежду и толкаешь на путь преступлений.

— Клянусь всем, что мне дорого, — пролепетал Финкель, — я честный человек.

— Ты негодяй, ты гнусный мошенник! — громовым голосом крикнул Лейхтвейс. — Но Бог тебя покарает в твоих детях, Илиас Финкель, если ты только толкнешь меня в бездну, меня, преследуемого и гонимого несчастливца. Помни, здесь, на этом месте, я предсказываю тебе, что твой любимец, твой сын Натан откажется от веры своих предков, с презрением отвернется от тебя и поступит монахом в иезуитский монастырь.

Финкель испустил хриплый, гортанный крик, взмахнул руками и зашатался.

— Погоди, я еще не кончил, — ужасным голосом произнес Лейхтвейс. — Проклятие поразит тебя еще глубже. Твоя жадность заслужила еще большего наказания. Дочь твоя Роза, которую все считают добродетельной и чистой девушкой, будет обесчещена и всеми отвергнута. Бессовестный соблазнитель погубит бедную девушку. Она скоро сделается матерью, и будет иметь ребенка от христианина.

Дикий рев послужил ответом на эти слова.

Слушая ужасное проклятие Лейхтвейса, поразившее его как громом, Финкель весь съежился. Но вдруг он выпрямился.

— Ты большой пророк, Лейхтвейс, — хриплым, неуверенным голосом произнес он, — но ты смешишь меня своими предсказаниями. Мои дети — моя гордость, мое счастье! Они будут утешением моей старости и ничего не сделают такого, что навсегда лишило бы их моей любви. Пропусти меня, Лейхтвейс. Клянусь тебе, если ты дальше будешь раздражать меня, то мне может прийти охота заработать триста талеров и выдать тебя полиции.

Сильный удар кулаком прямо в лицо свалил Финкеля. В следующее мгновение Лейхтвейс схватил ростовщика за горло и прижал коленом к земле.

— Бриллианты! — заскрежетал он. — Отдай мне мои бриллианты, или ты не уйдешь отсюда живым!

— У меня нет… я не могу… вор… ты хочешь сделаться убийцей?

— Да, убийцей! Я убью тебя за то, что ты толкнул меня своим обманом на путь преступления. Итак, ты добровольно не хочешь отдать мне мою собственность? В таком случае я сам возьму свои бриллианты, они ведь лежат, наверное, в твоем денежном шкафу.

Лейхтвейс торопливо сорвал с себя шарф, свернул его жгутом и заткнул им рот ростовщика. Затем он связал его по рукам и ногам веревками, в изобилии валявшимися на чердаке.

Финкель лежал на полу совершенно беспомощный. С ненавистью и страхом следил он за движениями Лейхтвейса. А Лейхтвейс достал из кармана ростовщика связку разнообразнейших ключей. Он подошел к окну, в которое падал бледный свет луны, и выглянул на улицу. Там никого не было.

Лейхтвейс быстро составил план: он намеревался спуститься в контору ростовщика, обыскать там все ящики и шкафы, пока не найдет выломанные бриллианты, которые, несомненно, должны были находиться где-нибудь в кассе Финкеля. Затем, отобрав бриллианты, он собирался спуститься из окна на улицу по веревке, так как нижняя дверь несомненно была заперта.