Птица солнца - Смит Уилбур

Я передал ему свою благодарность, пленку с наскальными изображениями, среди которых не было самых древних, и кучу полиэтиленовых пакетиков с образцами краски из разных мест пещеры для радиоуглеродного датирования. Потом вертолет улетел, оставив нас в нашей идиллии.

Ежедневно мы трудились с самого утра дотемна: составляли план пещеры на плоскости и на разных уровнях высоты, фотографировали все изображения и наносили их на схему, отмечая положение относительно нашего царя. Салли разрывалась между помощью мне и собственной работой – выделением наиболее древних рисунков. Мы работали в полном согласии и взаимопонимании, прерываясь только для того, чтобы поесть у изумрудного озерца или поплавать голышом в прохладной прозрачной воде, а иногда просто полежать на скалах и поговорить.

Вначале наше появление в пещере серьезно отразилось на экологии местной фауны, но, как мы и надеялись, животные скоро привыкли. Через несколько дней птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры, чтобы напиться и выкупаться в бассейне. Вскоре они перестали обращать на нас внимание и шумно плескались в воде, а мы отрывались от работы и смотрели на них.

Даже обезьяны, гонимые жаждой, прокрадывались через проход – вначале осторожно, – торопливо глотали воду и тут же убегали. Вскоре эти робкие набеги стали более смелыми и наконец превратились в настоящую помеху: обезьяны крали у нас еду и любые предметы, оставленные по неосторожности. Мы их прощали: их забавные ужимки неизменно нас развлекали.

Прекрасные дни, заполненные работой, приносящей удовлетворение, товарищескими и любовными отношениями и глубоким покоем в этом райском уголке. Лишь однажды произошло событие, слегка омрачившее мое счастье. Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого царя, и я сказал: «Этого они не смогут отрицать, Сал. Придется этим ублюдкам перестраивать свои ограниченные мозги».

Она поняла, что я говорю о разоблачителях, общественных обвинителях, о политико-археологах, которые любое свидетельство перекраивают так, чтобы оно подтверждало их теории, те самые, которые жестоко критиковали меня и мои книги.

– Не будь так уверен, Бен, – предостерегла Салли. – Они это не примут. Я уже слышу их брюзгливые голоса. Это всего лишь отражение преданий бушменов, можно их интерпретировать по-разному. Помнишь, как аббата Брейля обвиняли в ретушировании брандбергских рисунков?

– Да. Жаль, но это действительно вторичные изображения. Когда мы продемонстрируем рисунки стен, нам скажут: «Да, но где же сами стены?»

– А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, – она взглянула на него.– Его лишат мужественности. Он станет еще одной «белой леди». Боевой щит превратится в букет цветов, молочно-белую кожу заменит ритуальная глина, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и когда портрет воспроизведут, он будет чуть подправлен в этой части. А «Британская энциклопедия» по-прежнему будет утверждать, – тут она изменила голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, – что «современная наука считает это работой некоей группы банту, возможно, шона или макаланг».

– Хотел бы я… как бы я хотел найти какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о том, что наше открытие придется отдать на суд моих ученых собратьев, и эта мысль была ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.

Мы бок о бок несколько раз неторопливо переплыли бассейн. Потом выбрались и сели на солнце, пробивавшемся через крышу. Чтобы поднять настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил:

– Салли, пойдешь за меня замуж?

Она повернула ко мне удивленное лицо – щеки и ресницы все еще в каплях воды, – целых десять секунд смотрела на меня, а потом захохотала.

– О Бен, как ты старомоден! Ведь на дворе двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку, ты вовсе не обязан на ней жениться! – И прежде чем я успел возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.

Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.

Неудачно – но я хорошо усваиваю уроки. Я решил довольствоваться тем счастьем, которое дает судьба, и не торопить события.

Вечером Ларкин передал мне новое сообщение от Лорена: «Радиоуглеродный анализ ваших образцов 1—16 дал средний результат 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Все выглядит просто замечательно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен».

Я приободрился. Если, допустим, бушмен-художник был непосредственным очевидцем того, что изображал, значит, примерно между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры по этой нежно любимой мною земле вел свои армии и боевых слонов вооруженный финикийский воин. Мне было неловко, что я не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но всему свое время. Я хотел еще ненадолго сохранить ее для себя, пользоваться ее миром и красотой, незапятнанной чужим взглядом. Тем паче, что пещера стала храмом моей любви к Салли. Как и для древних бушменов она стала для меня святилищем.

На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень на скале у бассейна в лучах солнца мы любили друг друга. Салли снова мягко и искусно взяла на себя инициативу. Это изгнало печаль из моего сердца и до краев заполнило его счастьем.

Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я вдруг почувствовал чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.

В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотистая человеческая фигура. В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и коротким луком за плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц и черных обезьяньих бобов. Невысокая, с десятилетнего ребенка, но с лицом взрослого мужчины. Раскосые глаза и широкие плоские скулы придавали этому лицу нечто азиатское, однако нос был расплющенный, а губы полные и чувственные. Маленький куполообразный череп покрывали короткие курчавые черные волосы.

Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом, точно вспугнутая птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.

– Что случилось? – шевельнулась рядом Салли.

– Бушмен, – ответил я. – Здесь, в пещере. Смотрит на нас.

– Где?

– Он ушел. Одевайся, быстрее!

– Это опасно, Бен? – Голос у нее вдруг сел.

– Да. Очень! – Я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший способ действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я позабыл, все же я обнаружил, что благодаря упражнениям с Тимоти Магебой владею языком. Этот бушмен был с севера, а не из Калахари, языки похожи, но отличия довольно значительны.

– Они нападут на нас, Бен? – Салли уже оделась.

– Нападут, если мы сделаем что-нибудь неправильно. Мы не знаем, насколько священно для них это место. Лишь бы их не напугать – их пугали и преследовали две тысячи лет.

– О Бен… – Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я наслаждался тем, что она надеется на меня.

– Они… не убьют нас?

– Это дикие бушмены, Салли. Если угрожать дикому животному, оно нападет. Мне нужно найти возможность поговорить с ними. – Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что сгодилось бы в качестве щита, чего-нибудь такого, в чем застряла бы стрела с отравленным наконечником. Причем ядом, вызывающим медленную, но неминуемую смерть в страшнейших муках. Я выбрал кожаный футляр теодолита, разорвал его по швам и расправил, чтобы получить большую площадь. – Иди за мной, Сал. Держись рядом.

Она положила руку мне на плечо, и я медленно двинулся по проходу в скале, освещая фонарем и осматривая каждую тень и каждое углубление, прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком метались у нас над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались до ствола, закрывавшего выход.