Приключения 1977 - Божаткин Михаил

— Идет наш!..

Уюк сделал вид, что ремонтирует приборы, Федор присел и взялся за живот, а Савва остался у двери. Растрепин шагнул в башню, быстро оглядел всех и, ничего особенного не заметив, воскликнул с деланным весельем:

— Что вы, хлопцы, приуныли?

— Да черт его знает, отравился, что ли, чем, — сделал страдальческое лицо Федор. — Как толченое стекло в животе…

— Все пройдет, перемелется!..

— Все ли? — спросил Уюк, но Федор так взглянул на него, что тот сразу же замолчал.

— А что, братцы, может, в карты сыграем, а? — предложил Бакай. — Хоть отвлечемся от грустных мыслей.

— Мне надо вот эту цепь проверить, где-то утечка есть, — отказался Уюк и включил мотор, открывающий люк подающего элеватора.

— А ты? — повернулся к Савве.

— А ну тебя! Со вчерашнего нос болит…

— Так, может, с тобой?

— Вы же вроде меня избегаете. Носом, что ли, не вышел? — ответил Растрепин.

— Ну, это тебе показалось! Савва, дай карты… Садись!

И даже пошутил:

— К такому носу карты так и просятся!..

Федор начал сдавать, Савва в нарушение всех правил сел на комингс двери, а Уюк встал позади играющих, за спиной Растрепина.

Играли молча. Растрепин вообще-то играл неважно, да еще, по-видимому, от какого-то неприятного предчувствия волновался и проиграл быстро, причем на руках у него осталось порядочно карт.

— А ну давай нос!

— Ты хоть не со всей силы…

— Пощады просишь, щенок! — не вытерпел Уюк.

— Обожди! — остановил его Федор. — Зачем кричать? Надо по-хорошему… Вот что, дорогой мой, мне сказали, что ты доложил штабс-капитану о том, что я вспомнил потемкинцев. Доложил также, что я читал листовку, хотя читал я инструкцию. Украл листовку вон из-за того прибора и отдал ее господину Циглеру. Это мы знаем. Теперь скажи, о чем ты еще докладывал?

— Да что вы в самом деле! В чем меня подозреваете? Да я… — И Растрепин шагнул к двери.

— Обожди! — остановил его Федор. — Савва, посмотри там!

И к Растрепину:

— Тебя штабс-капитан спросил: «С кем еще он встречался?» Что ты ответил? И не финти, мы все знаем, только хотим проверить, какая твоя совесть.

— Братцы, да я… — и Растрепин упал на колени. — Я только… Господин штабс-капитан только приказал… чтобы я говорил, с кем ты и Уюк встречаются… А то, дескать, на «Корнилов» отправят… И вы… А остальное вел господин кондуктор Жежора…

— И только? — спокойно спросил Федор, давая знак Николаю. — Это пустяк…

— Журавль появился! — предупредил Савва.

— А ну давай нос! — взмахнул картами Федор.

Растрепин прищурил глаза, в этот момент Уюк закрыл ему ладонью лицо и толкнул к люку… Воющий крик донесся уже откуда-то из глубины шахты.

— Лезь и ты туда же, до вечера пересидишь в трюмах.

— Прощай! Может, не встретимся! — И Уюк исчез в люке.

«Что же делать? Ведь Жежора и Олейник знают, что нас тут было четверо, — думал Федор, и вдруг ему в голову пришла спасительная мысль: — Николая внизу до вечера не найдут, а там…» — И он выскочил на палубу.

А там уже творилось невообразимое: Савва Хрен стоял навытяжку перед штабс-капитаном и что-то силился сказать, но изо рта его только вылетало:

— Господин Циг… Шаф… Шен…

То ли нарочно, то ли в самом деле он никак не мог произнести длиннейшую фамилию «журавля». А тот даже позеленел от злости и кричал, уже не владея собой:

— Сгною! На «Корнилова» отправлю, швайнегунде!..

И Федор решил сразу же выполнить свой план да заодно и другому помочь…

— Господин Циглер фон Шаффгаузен-Шенберг-Эк-Шауфус, несчастье случилось!.. — доложил он.

— Что такое?

— Матросы Растрепин и Уюк о чем-то поспорили, потом схватились драться, и оба рухнули в люк!

— Как! Куда же вы смотрели?

— Я орудие протирал, не успел их разнять, — четко, как на смотру, докладывал Бакай и каждый раз без запинки чеканил фамилию штабс-капитана.

Началось следствие. На дне шахты нашли только разбившегося в лепешку Растрепина, а Уюк исчез. Савву Хрена и Бакая сначала взяли под стражу, но через день освободили: первый вообще в этот момент, как видели все, в том числе и сам штабс-капитан, не был в башне, а Федор стоял на своем — заспорили, потом сцепились. О чем спор, не знает, разнять не успел… Впрочем, некоторую роль в их таком скором освобождении сыграл и артиллерийский офицер — не мог же он допустить, чтобы и кормовая башня бездействовала из-за отсутствия личного состава. Доложил обо всем командиру, и тот, не желая навлекать неприятность на себя и бросать тень на корабль, распорядился считать происшествие несчастным случаем. Это было на руку и штабс-капитану. Тем более список людей, с кем встречался Уюк, у него остался, и он установил за всеми строжайшее наблюдение, а Жора Обжора вообще ни на минуту не отходил от Бакая. И тогда моряки приняли самое разумное в данном случае решение — прекратить пока всякие встречи.

Уже потом, когда все немного успокоились, Савва поинтересовался у Федора:

— Как это ты такую многоэтажную фамилию ухитрился запомнить?

— Да мы с его родственниками, считай, в одном доме жили, только мы в подвале, а они наверху. Ну и пацанов — его двоюродных братьев или племянников, уж и не знаю, кем они ему доводились, — изводили дразнилками.

— А я второй раз на него нарываюсь. И что ни делал, не могу запомнить. Даже на стенке гальюна написал. Сижу, зубрю, вроде укладывается в мозгах, а встану — все эти экки-шухи-шаухи из головы высыпаются. Прямо хоть из гальюна не выходи. Ну, ничего, попадешься ты мне где-нибудь в укромном местечке. — И Савва Хрен погрозил кулаком. — Да, а как он меня обругал? Как-то по-своему.

— Швайнегунде? Свинья собачья…

ПОХОД

После смерти Растрепина и исчезновения Уюка в башню пришло пополнение. Командиром ее был назначен пехотный капитан-артиллерист, командовавший когда-то гаубичной батареей в дивизии генерала Бредова. Но гаубицы еще в феврале были брошены под Одессой, когда дивизия попала под удар конников бригады Котовского, а остатки дивизии вместе с самим Бредовым бежали за Днестр, в занятую Румынией Бессарабию.

Румыны не захотели держать у себя нахлебников, переправили их в Венгрию, оттуда они попали в Чехословакию и в конце концов были интернированы в Польше и осели за колючей проволокой в специальных лагерях.

Но в дело вмешались заправилы Антанты, бредовцев железнодорожными эшелонами доставили в Констанцу, а там французскими и английскими судами перевезли в Крым. И капитан, изведавший все прелести жизни в лагерях, готов был пойти хоть к черту на рога, не только на дредноут. Он быстро подружился с артиллерийским офицером, и уже казенный спирт они стали распивать вдвоем.

Матросов он, как видно, искренне ненавидел и столь же искренне боялся, так как в каждом, даже в боцмане Шопле, видел большевика. Но так как удалить их с корабля не в его силах, то он каждое утро заглядывал в башню, хмуро справлялся о состоянии материальной части и отправлялся в каюту к артиллерийскому офицеру.

С капитаном прибыли два артиллериста из Кубанской дивизии генерала Абрамова. Они упорно называли себя батарейцами, чувствовали себя неуютно в тесной башне и предпочитали больше находиться на палубе. Таким образом, в башне почти все время были только Савва, Федор и… Жежора. В свободное время они играли в карты, причем, чтобы не обозлить Жору Обжору, Савва и Бакай иногда поддавались ему и покорно подставляли свои носы. А когда нужно было что-то делать, то Георгий Григорьевич садился в сторонке и вслух предавался воспоминаниям о райском житье в бытность его помощником полицейского пристава. В конце концов Жежора даже как-то своеобразно привязался к своим подопечным и иногда им приносил то банку английских консервов, то пачку французских галет. Вначале моряки отказывались от этих подачек, а потом решили: «С паршивой овцы хоть шерсти клок». Тем более что питание на корабле продолжало оставаться, мягко говоря, неважным.