Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич

- Бог дороженьку указал…- глотал, не жуя, куски рыбы, голодный экс-император.

- Ешь, ешь! Или ты не хочешь?

- Фотий, какую глупость я сотворил! Хотел я народ обращать в веру Христову, а народ дик, подл, пьян. Он воруют, доносят, насилуют…- Александр зарыдал. – И меня… меня… я с добром, а они- ни за что, ни за что! – вскочив Александр опрокинул бокал с вином, уцепился за Трубецкого. – Царствовать хочу, Фотий. Снова царствовать хочу… Всё тебе отдам, Фотий, верни мне царство!

- Да ты же мёртв! Мёртв! – закричал Трубецкой, чувствую, что безнадёжно теряет самообладание, как бы уверяя себя.

Александр всхлипнул, вытер кулаком горячие слёзы, растекшиеся по щекам, вдруг воодушевился и снова набросился на еду:

- Сегодня, сейчас же возвращаемся во дворец, отречение аннулируем. Брата Николая побоку. Манифест к народу… Да, ты Фотий, сам чего ничего не кушаешь? Вот стерлядки возьми…- Александр подложил большой кусок рыбы в тарелку ошеломлённому Трубецкому.- Тебя, Фотий, я , пожалуй… прощу, возглавишь Сенат или сделаю обер-прокурором Синода, ты же у нас в теологии поднаторел, - приходя в себя Александр начал язвить, ожесточился. – А если что не так ,в Шлиссельбург, Петропавловку ил на виселицу… Шучу я… Ты мнишь, что Аракчеев через тайную полицию давно мне не выведал , что ты, князь Трубецкой, бунтовщик, Фотием архимандритом лишь прикинулся, а я тебе лишь подыгрывал, чтобы странничество испробовать, да из-за вины перед невинно убиенным отцом моим императором Павлом, которую замолить хотел, - глаза Александра снова увлажнились. – Павел крестьян освободить хотел, за то его дворяне во главе с Аракчеевым, Паленом и Орловым порешили…

- Да ты же – мёртв! Мёртв! – снова закричал Трубецкой.

- Живой я! Вернулся!

Но Трубецкой повалил уже Александра на пол, стал душить фигурной диванной подушкой.

- Живой я! – сопротивлялся Александр.

- Ты мёртв! – не отвечал уже за себя Трубецкой.

- Как Павла!.. – прохрипел в последний раз Александр.

          В дверь трезвонил колокольчик. Оттолкнув Лаврушку, к ней подбежала Катишь. Звонок был условный. Через приоткрытую  на цепочке дверь стал виден запорошенный снегом дворцовый лейб-гренадёрский офицер:

- Мадам. Моя фамилия  - Ростовцев. Полчаса назад актриса Истомина попыталась добиться аудиенции у государя с доносом…

- Хорошо… Подите.

Захлопнув дверь, Катишь побежала назад в гостиную. Трубецкой заворачивал труп царя в широкий персидский ковёр.

- Сейчас. Сейчас… Труп в Неву, в воду.

- Пропали… Пропали мы, Серёжа…- прошептала Катишь, не отрываясь взглядом от стынущего трупа царя. Женская интуиция не могла её обмануть.

- Дело пропало, а мы… ещё повоюем… Документы, все бумаги по заговору – в печь!- заметавшись по гостиной, Трубецкой принялся быстро выгребать из ящиков внушительного, красного дерева, с витыми ножками секретера, бумаги и швырять их в огонь камина. Катишь помогала ему. С нарастающим ужасом смотрела она на высокий лоб, запавшие щёки, острый выступающий подбородок и резко очерченные скулы мужа, на которых переливаясь, менялись волнами свет и тень пламени камина.

- Что же ты?! Что же ты… теперь?!! – спрашивала Катишь.

- В политике не бывает доброго и злого, лишь умное и глупое,- отвечал Трубецкой.

                                                  *  *  *

          Когда Анна с дочерью возвращались от дворца, их на Невском проспекте обогнал экипаж Фотия. Они не видели его. Несмотря на мороз, Оленька живо играла, бегала вокруг Анны крича :

- Мама, ну ты же обещала, что мы пойдём к папе! Мама, я хочу к папе!!

          Невольная болезненная улыбка тронула губы заметившего их Фотия.

                                                  *  *  *

          Потом Фотий не помнил, как попал около полуночи в Казанский собор. Но он хорошо помнил, что сначала в кругу цыган, прихлебателей и потаскух, он долго пил, соря деньгами, в Никитском кабаке, затем, уже сильно нетрезвый, взял извозчика. Переплатил. И хрустя сапогами по рассыпавшемуся в двадцатиградусный мороз снегу, пошёл к тёмному, раскрылившемуся в сторону Невского собору.

          Несмотря на поздний час, сторож, снисходя к сану Фотия и богатому денежному подаянию. - Держи! – ткнул Фотий в грудь сторожу пачку ассигнаций, впустил его в храм, и выполняя приказ оставил одного.

                                                  *  *  *

          Расстегнув жаркую, душащую медвежью доху, из которой виднелись ряса и серебряный крест, Фотий, прихватив в лавке охапку свечей, обошёл храм, не пропуская ни одной иконы, не единой ячейки подсвечника. Скоро внутренность храма пылала от двух сотен зажжённых свечей . Тогда Фотий повалился на пол. Отпустив тормоза, захлёбываясь о т гнева, обиды, ненависти и слабости, Фотий- Трубецкой начал :

- Боже, Боже, вот я и пришёл к тебе. Пришёл сам. И пришёл не чтобы каяться, а чтобы ты сам дал мне ответ… Чего ты хочешь, Боже, скажи, раз не хочешь Ты революции?!! Вот умер царь Александр, а вместо него стал царь Николай, а умрёт Николай, станет царём его сын Александр, а потом новый царь, и опять – новый. И не прервётся связь. А если прервётся и не станет царей в России, то придут новые правители, по-другому назовут себя. И опять у них будет всё, а у народа – ничего. И опят  гнетён будет российский народ. Одни ходить будут в дорогих нарядах, жить в богатейших домах, ездить в шикарных экипажах, кушать изысканные кушанья, а другие каждый день будут трудиться в поте лица своего и думать, как дожить до завтра. И не изменишь Ты этого никогда, Боже, потому что изменить не можешь! А изменить не можешь, потому что ничего не можешь. Нет Тебя – вот и вся Твоя тайна!!! Я предал любимую женщину. Убил в своей жизни не одного человека, последний из них – царь Александр, иду предать своих товарищей по заговору, а что сделать ТЫ можешь мне, Господи, за мои подлости?! Ничего! Потому что нет Тебя! Ненавижу Тебя! Говорю, ты – дурак, Боже! Не дано Тебе соблюсти на земле порядок. Умираю у тебя честные и младенцы, а процветают подлецы! Вот и помочусь в Твоём храме, нагажу в нём, а ты стерпишь. Приведу шлюху и буду блудодействовать в храме Твоём, и смолчишь Ты снова. Ненавижу тебя, обманщик поколений. Гадина треклятая! Ненавижу за бездеятельность и молчание Твоё, Господи!- рыдал и катался по церковному полу Фотий, пьяная ненависть его перелилась в экстаз и плохо соображал он уже, что говорит. Слова сами исходили изнутри и стучали об высокие стены собора с иконами святых на них. И внезапно прозвучал ответ на злые, безумные слова архимандрита. Железный голос сказал из стен:

-  Не удивляйся. Русский Бог всегда молчит.

- Что?! Кто сказал? Кто сказал?! – вскочил Фотий с пола, огляделся по сторонам. Но храм был пуст, и молчали стены. – Нет, это кто-то спрятался, я знаю, и решил меня напугать. Это сказал человек!

- Русский Бог не говорит, Он делает! – повторил из стен то же странный, словно бряцающий железом голос.

          И тогда попятился Фотий, спотыкаясь побежал к выходу, путаясь в рясе, схватился за голову. Уже казалось ему, что из головы его звучит чужой голос.

- Нет, но Бога нет! Это – человек! эй- эй, где ты? Ты решил меня напугать?! Я же знаю, Бога нет!!

          И не было в храме никого, кроме Фотия, лишь икона лика Господня смотрела из-под купола.

                                                  *  *  *

          Фотий в чёрной рясе с серебряным крестом на груди с большой папкой из бычьей кожи в руках быстрым шагом шёл по коридорам дворца. Гвардейцы, расставленный на входе в каждую комнату, привычно вытягивались при  его виде.

          На одном из поворотов из бокового покоя дворца появилась Lise. Она была пьяна, в небрежно наброшенном на плечи глубоко декольтированном пышном розовых тонов платье.