Не верь тишине (Роман) - Овецкий Владимир Борисович

Барак, в котором в одной из маленьких комнат жил Николай Дмитриевич Кузнецов, Тимонин нашел без труда…

29

Домой Лиза не торопилась.

После пасхи что-то сломалось в доме Субботиных. По этажам, комнатам, коридорам бродила отчужденность. Илья совсем закрылся у себя, мать, измученная и уставшая от волнений и обид, болезненно ощущала свою ненужность. Отец с утра и до позднего вечера ездил по делам, в которые никого не посвящал, мрачнея и сердясь на всех. И только с дочерью Дементий Ильич мог расслабиться и оттаять душой. Они ждали друг друга, с жестокой легкостью не замечая: он — жену и сына, она — мать и брата.

Зная, что отца сейчас нет дома, она решила наведать Веру Сытько.

С ней они не виделись несколько дней. Точнее сказать, с того дня, когда Вера сама не своя от страха выскочила из кабинета председателя Совета, благословляя пропахшего дымом человека, который избавил ее от необходимости что-то придумывать о злосчастном письме, заклеенном хлебным мякишем. Вера сказала подруге, чтобы та больше не давала ей таких поручений.

Лиза посмеялась над Вериными страхами, стараясь все обернуть в шутку, но подруга заявила, что не желает терять место, а может быть, и голову, и убежала. Можно было обойтись без такой трусихи, однако отец отнесся иначе, и Лиза, на ходу придумывая повод, пошла мириться.

Но Веры дома не оказалось.

— В Совете своем сидит. Прибежала перед вечером, как оглашенная, выпила кружку молока и опять убежала, — неторопливо копаясь у печки, рассказывала Верина мать. — То ли совещание у них какое выдумали, то ли еще чего, не знаю. Сами маются и другим покою не дают… Вчерась как с утра убегла, так и проторчала там аж дотемна. Не отпускал, говорит, председатель. Да как так можно, чтоб цельный день не евши! Такого и при старом режиме не было!

Лиза не стала поддерживать разговор и вышла на улицу.

Стемнело. В окнах засветились огни ламп, призывно маня в тепло и покой. Лиза присела на скамейку у ворот, кутая в платок зябнувшие в вечерней прохладе плечи и думая о том, как был прав отец, ругая ее за необдуманную ссору с Верой. «Что-то важное решают, по целым дням сидят, а мы не знаем». Она чувствовала себя человеком, который по глупости или лености пропускает меж пальцев то, что должно остаться в руках. «Плохая я помощница, зря отец хвалил меня перед Александром Сергеевичем!»

Вспомнив о Добровольском, Лиза заволновалась. Не раз в последнее время хотелось думать о нем, рисовать его лицо, руки, глаза, вызывать в покорной памяти слова, фразы. Она с досадой теперь вспоминала, как нагрубила ему в первый день.

«Но ведь я защищала Илью», — старалась оправдаться Лиза. Но это плохо удавалось, потому что теперь брат представлялся ей человеком, недостойным уважения. Временами она, жадно вслушиваясь в разговоры штабс-капитана и отца, с радостью выполняя их поручения, стыдилась брата, как стыдятся самолюбцы родственников-уродов.

Посидев немного, Лиза решила встретить Веру. Она неспешно пошла по затихшей улице, не заботясь ни о том, что о ней могут подумать попрятавшиеся за заборами обыватели, ни о возможных неприятных встречах с пьяными. Она ощущала в себе спокойную силу и уверенность, словно защищенная могущественной организацией, власть которой распространяется повсюду.

На торговой площади меж длинных деревянных рядов толпились маленькими группами загулявшие мастеровые, ремесленники, вчерашние солдаты, крестьяне… Затевались драки, начинались и гасли песни, слышались плач и смех. Проглатывали и выплевывали клиентов кабаки и чайные, лепившиеся бок о бок по всей площади. На все это с болью и гневом смотрели усталые окна Совета.

Лиза прошлась несколько раз мимо входа. Время текло медленно, тягуче.

Основательно продрогнув, она вошла в здание. На первом этаже, у входа, сидел дежурный. Спросил заспанным голосом:

— Вам кого?

— К подруге я, Вере Сытько, — ответила Лиза неожиданно робко и просяще.

— Погоди малость, должны вот-вот кончить. — Дежурный, чтобы согнать дремоту и сосущую скуку, приготовился поговорить с молодой и очень привлекательной особой. Но она отвернулась.

Через несколько минут на втором этаже задвигали стульями, зашумели, и Вера со счастливым лицом человека, окончившего наконец нелюбимую, но обязательную работу, сбежала с лестницы.

Сначала разговор не клеился. Вера, выдерживая тон невинно пострадавшей, отвечала неохотно и односложно, гадая, что понадобилось Лизе, но терпения хватило ненадолго. Лиза с интересом выслушивала то, над чем раньше откровенно издевалась. Перед самым Вериным домом, не меняя ласково-шутливого выражения, посоветовала:

— Ты все же поменьше работай, отощаешь, — парни не взглянут. Мне мама твоя жаловалась, что тебе сегодня даже поесть некогда было.

— Ой, что ты, какой обед! Весь день на ногах, одному — записку, другому — депешу, третьему — конверт с печатью. А к вечеру надумали совещаться. — Вера горестно махнула рукой.

— Подумаешь, — небрежно бросила Лиза, — первый раз, что ли!

— Первый — не первый, — с легкой обидой ответила Лиза, — а такого еще не было. Представляешь, Бирючков с Ильиным прямо сцепились. «Какое имел право один на такое дело идти?» — это Бирючков. А Ильин, — продолжала Вера, все больше оживляясь: — «Не могу допустить, чтоб товарищи мои остались неотмщенными, а гады всякие хлеб топили!» Это он про то, что вчера в Загорье было… Ну потом помирились. «В общем, ты, — Бирючков говорит, — пока поезжай учиться, а приедешь — разберемся как положено».

— Это Бирючков Ильина, что ли, отправляет учиться?

— Ага. Приказ такой пришел. Ильину и его отряду ехать в Богородск. Правда, Кукушкин, ну этот с фабрики Лузгина, противиться начал. Нельзя, говорит, сейчас отряд из города отпускать, обстановка сложная.

— Как же Ильин едет, ведь он, говорили, раненый?

— Вот-вот, ему и Тимофей Матвеевич об этом. А тот смеется. «Мне, — говорит, — такие ранения даже приятны, на мне заживает, как на кошке, на другой день, а у меня в запасе сутки».

— Значит, они в пятницу уезжают?

— В пятницу, — подтвердила Вера.

30

Совещание закончилось быстро. Прохоровский, недовольно морщась, выслушал доклады, которые никакой свежей информации не содержали.

— Плохо работаем. Можно сказать, бесполезно. Зря едим хлеб!

Все опустили головы. Слова были жестокими и несправедливыми. Люди работали много и энергично. Но их желание осилить бандитов, саботажников, спекулянтов, подстрекателей не подкреплялось ни опытом, которого они еще не успели накопить, ни знаниями, которых им негде было получить.

— В общем, — сказал Прохоровский, — нам необходимо максимально усилить свою деятельность. Наша обязательная задача — я не перестану ее повторять — в ближайшие дни ликвидировать банду Трифоновского. Решив эту задачу, нам будет легче уничтожить подобные ей группки и отдельные элементы. Только так и не иначе!

Кузнецов и Госк вышли из кабинета Прохоровского вместе.

— Зайдем ко мне? — предложил Николай Дмитриевич Госку.

Госк согласно кивнул, и они пришли в небольшую комнату, где стояли стол, два стула и узкий шкаф. На окне в горшке стоял цветок, мудреное название которого терпеливо и по нескольку раз объяснял Кузнецов всем сюда входящим.

Николай Дмитриевич первым делом погладил крупные сочные зеленые листья.

— Вот… Цвести скоро будут. — Он показал на невзрачные стручки. — Отвлекает, знаешь ли. Растет себе и растет… н-да…

Он нахмурился, сел за стол, поглаживая затылок.

— Болит?

— Так, временами. Не пойму, чем они меня, — по-детски простодушно удивился Николай Дмитриевич.

— Вероятно, рукояткой револьвера, — сказал Госк. — Могло быть хуже.

— Могло… Я потом раза три туда приходил, где Прохоровский меня подобрал. Все хотел узнать, куда те люди торопились, к кому. Порасспрашивал, да, видно, без толку. Домов подозрительных вроде нет, разве что отца Сергия.