Золотой топор (Фантастика. Ужасы. Мистика. Том II) - Фоменко Михаил

Голос заговорил снова:

— Садись! Моя жена сейчас придет. Она, наверное, вспомнит, что забыла меня на камине.

Я поднял голову… и тут я открыл, что высоко, очень высоко, на очень большом камине находился бюст.

Этот бюст и говорил со мной: он был похож на Жерара. Да, это был бюст Жерара. Помещался он там совсем так, как принято ставить бюсты на камины. И это был бюст, совсем такой, как их делают скульпторы, то есть без рук.

Бюст мне говорил:

— Я не могу, мой милейший Мишель, тебя принять в свои объятия, потому что, как видишь, у меня их нет, но ты- то можешь взять меня в свои, если немного привстанешь, кстати, и снимешь меня на стол. Жена меня сюда засадила в минуту раздражения. Говорит, что я ей мешал убирать гостиную. Она ведь у меня чудачка.

И бюст закатился хохотом.

Я все еще думал, что являюсь жертвой какого-нибудь оптического фокуса, какие показываются на ярмарках, где при помощи особенной игры зеркал тоже показывают живые бюсты, висящие в воздухе. Но после того, как, по просьбе моего друга, я снял его и поставил на стол, я убедился, что эта голова и туловище действительно составляли все, что осталось от того превосходного офицера, каким я его когда-то знавал. Туловище непосредственно помещалось на маленькой тележке, какие в ходу у безногих, но у моего приятеля не было даже начатка ног, как это обычно бывает. Говорю вам, это буквально был бюст!..

Руки у него заменялись какими-то крючками, и я не могу объяснить, как ухитрялся он, опираясь то на один крючок, то на другой, прыгать, скакать, кататься, словом, совершать, посмеиваясь себе в бороду, сотни быстрых движений, бросавших его со стола на стул, со стула на пол и вдруг внезапно снова на стол. Ему видимо, было очень весело.

Что касается меня, то я был ошеломлен и не мог вымолвить ни слова, глядя, как этот выкидыш выделывал свои пируэты, а в особенности, когда он со своей беспокойной развязностью спросил меня:

— А что, я сильно переменился? Признайся, ты меня не узнал, старина. А ты хорошо сделал, что пришел сегодня вечером… Позабавимся мы… У нас сегодня будут особенные друзья… Потому что, знаешь ли, за исключением их… я больше никого не хочу видеть… из самолюбия. Мы даже не держим прислуги. Но подожди меня здесь. Я пойду надену смокинг.

Он исчез, и тут же появилась «дама с лампой». На ней был тот самый парадный туалет, как в прошлом году. Как только она меня заметила, то особенно смутилась и глухим голосом проговорила:

— Ах, вы все-таки пришли… Нехорошо вы сделали, капитан Мишель. Я передала ваше приветствие мужу, но я запретила вам приходить сегодня вечером. Надо вам сказать, когда я ему сообщила, что вы здесь, он даже поручил мне пригласить вас на сегодняшний вечер, но я этого не сделала, потому что, — добавила она с очень смущенным видом, — у меня на это есть свои основания. У нас друзья особенные, они иногда бывают стеснительны. Да, они любят пошуметь, погреметь. Вы должны были это слышать в прошлом году, — добавила она, скользнув по мне загадочным взглядом. — Так вот… Обещайте мне уйти раньше…

— Это я вам обещаю, сударыня. — От этих слов, всего смысла которых я не мог понять, мной стало овладевать какое-то странное беспокойство. — Я вам это обещаю, но не можете ли вы мне рассказать, как случилось, что я застал ныне моего друга в таком виде? Что за ужасное несчастье с ним произошло?

— Никакого! Решительно никакого!

— Как никакого? Вам неизвестен тот случай, при котором он лишился своих рук и ног? А эта катастрофа, между тем, должно быть, произошла уже после вашей свадьбы?

— Нет, нет. Я вышла за капитана, когда он был таким, как теперь. Но извините меня. Должны скоро прибыть наши приглашенные, и мне надо помочь мужу надеть смокинг.

И она меня оставила одного с единственной ошеломляющей мыслью, что она «вышла за капитана, когда он уже был таким, как теперь». Но почти в ту же минуту до меня донесся из прихожей этот любопытный шум — «кюи», «кюи», «кюи» — который я не мог объяснить себе год тому назад и который сопровождал «даму с лампой» до садовой калитки. За шумом этим последовало появление четырех безногих и безруких на тележках, уставивших на меня свои изумленные взгляды. Все они были одеты по-бальному и были очень представительны с их ослепительно белыми пластронами сорочек. Один из них был в золотом пенсне; другой, старик, носил очки; третий был с моноклем; а четвертый, чтобы с досадой смотреть на меня, довольствовался своими собственными умными, вызывающими глазами. Но все четверо приветствовали, однако, меня своими крючками и спросили, как поживает капитан Жерар. Я ответил им, что господин Жерар одевается и что госпожа Жерар тоже чувствует себя хорошо. Но когда я таким образом взял на себя смелость заговорить и о госпоже Жерар, то уловил, как они обменялись между собой насмешливыми взглядами.

— М… гм! — отозвался безногий с моноклем. — Вы, должно быть, большой друг нашего милейшего капитана?

Остальные начали неприятно улыбаться… Затем они заговорили все четверо сразу:

— Но вы извините! Удивление наше вполне естественно. Мы встретили вас у этого добряка-капитана, который поклялся в день своей свадьбы уединиться со своей женой в деревне и больше никого у себя не принимать, никого, за исключением своих особенных друзей… Вы понимаете? Когда оказываешься безногим до такой степени, как пожелал быть этот милейший капитан, и когда женишься на такой красивой особе, то это вполне натурально, совершенно естественно. Но, в конце концов, если он встретил в жизни честного человека не из числа безногих, то тем лучше… Тем лучше…

И они принялись повторять: «Тем лучше», «О, тем лучше», «Мы поздравляем…»

Боже, какие они были странные, эти гномы. Я смотрел на них и ни слова не говорил. А за ними прибывали другие… парами, потом тройками… затем еще. И все смотрели на меня с изумлением, с беспокойством или с иронией. А я был совершенно выбит из колеи при виде стольких безногих. И хотя я, наконец, начал теперь проникать в большую часть загадок, которые так взбудоражили мои мозги, и хотя весьма многое объяснилось присутствием безногих, само присутствие их требовало объяснения, как и чудовищный союз между этим прекрасным созданием и ужасным человеческим обрубком.

Разумеется, теперь я понял, что эти двигающиеся коротышки и должны были пройти незаметно для меня как по узкой, окаймленной кустарниками, дорожке палисадника, так и по сжатой между двумя изгородями дороге. Да и, правду сказать, когда я в то время говорил себе, что невозможно, чтобы я не заметил кого-нибудь на тропинке, я думал лишь о ком-нибудь, кто ходит на двух ногах.

Не осталось для меня теперь и тайны дверной ручки: я представлял себе мысленно незаметный крючок, каким ее поворачивали.

Звук «кюи»-«кюи» происходил просто от плохо смазанных колесиков тележек этих недоносков. Наконец, непонятный шум раскатов грома и деревянного барабана происходил от всех этих тележек и железных крючков, когда, после вкусного обеда, эти безногие кавалеры устроили себе маленький бал…

Да, да. Это все объяснимо… Но я вполне чувствовал, видя их горящие загадочные глаза и прислушиваясь к особенному лязгу их крючков, что тут есть еще что-то другое, ужасное и непонятное, в сравнение с чем не может идти все остальное, чему я так изумлялся.

В это самое время пожаловала в сопровождении своего мужа госпожа Жерар Бовизаж. Чета была встречена дружными приветствиями. Железные крючки в честь ее ударили адский гром аплодисментов. Я был положительно оглушен. Затем представили меня. Безногие забрались повсюду… на столы, на стулья, на тумбы вместо отсутствовавших цветов, на закусочный стол; а один, как Будда, забрался даже в нишу на полке буфета. И все мне преучтиво протягивали свои крючки. Большинство из них, видимо, были люди благовоспитанные и все титулованные и дворяне. Но потом я узнал, что они мне говорили выдуманные фамилии; причина этого будет понятна. В особенности хорошо выглядел лорд Уильмор с его золотистой бородой и красивыми усами, по которым он то и дело проводил своим крючком. Он совсем не скакал по мебели и не походил на готовую сорваться со стены гигантскую летучую мышь.