Без вести... - Стенькин Василий Степанович

Ранним июньским утром светло-коричневый «Монтерей» остановился возле дома Каргапольцева. Иннокентий сел на переднее место, рядом с Милославским. Всю дорогу ехали молча. Только на повороте, когда машину резко подбросило на выбоине, Константин Витальевич не сдержался, похабно выругался.

Вообще день складывался неудачно: стояло полное безветрие, шары с литературой поднимались на небольшую высоту и нелепо болтались над головой. Затею с запуском пришлось прекратить, пора было возвращаться домой, но Милославский явно тянул время. В обратный путь тронулись только к вечеру.

Милославский нервничал: хлопал дверками машины, рывками переключал рычаги скорости.

Каргапольцев спросил:

— Что с вами, Константин Витальевич, вы с утра сердиты?

Милославский хотел что-то ответить, но сдержался. Круто повернул руль и машина, подпрыгивая на неровной проселочной дороге, помчалась в сторону ельника.

— Теперь я вам отвечу... — с издевательской ноткой в голосе произнес Милославский, останавливая машину на краю хлебного поля

Отъезд от шоссе, обращение на «вы» — весь этот непривычный тон насторожил Иннокентия. Выходя из машины, он незаметно расстегнул пуговицу на заднем кармане брюк, где постоянно находился пистолет — подарок французского друга.

Милославский сорвал пучок травы, тщательно вытер руки и, подойдя почти вплотную к Иннокентию, заговорил:

— Значит, интересуетесь моим настроением? Похвально. Я, конечно, предполагал, что для коммунистов не существует ни веры, ни законов, но не предполагал, что вы так наглы...

— Я не понимаю, Константин Витальевич. О чем идет речь?

— Не понимаете? Постараюсь дать разъяснения...

Он выдернул из кармана газету и, потрясая ею, прохрипел:

— Вот газета со статьей «Оберштурмфюрер преуспевает». Вы не скажете, дорогой Иннокентий Михайлович, кто автор этой статьи?

— Нет, не скажу.

Известие о появлении статьи в другой обстановке обрадовало бы Иннокентия. Однако тут было не до радости: если собака щелкает зубами, ее надо опасаться.

— Статью написали вы, — все также хрипло выдавил Милославский. — Слышите вы! А я, к сожалению, принимал вас за своего, доверился, ну, отвечайте!

— Придется... — усмехнулся Каргапольцев. — Статью написал я. Есть еще вопросы?

Милославский, видимо, не ожидал столь прямого признания. Его длинные руки упали с груди вдоль туловища. Несколько секунд он молчал и вдруг закатился злым смехом.

— Похвально, ей-богу похвально! Не ожидал такой храбрости от вас... Впрочем, вы же не робкого десятка... Что же, пользуясь вашей любезностью, задам еще один вопрос.

Заложив руки в карманы, продвинулся еще на один шаг. Иннокентий отступил.

— Скажите, — обратился Милославский, — литература, которую вы получали от нашего союза, действительно уходила за железный занавес?

— Думаю, что нет.

— Я догадывался...

— Вряд ли, хотя шпион вы опытный.

— Замолчите, вы... к-коммунист! Замолчите! — бешено заорал Милославский. — О ваших проделках с этим... как его? Фишером... я знал, но молчал, потому что мне было выгодно.

— Благодарю за откровенность, — заметил Иннокентий.

— Не нуждаюсь! В благодарности вашей не нуждаюсь!.. Эта моя откровенность останется вечной тайной, потому и говорю...

— Тайное часто проясняется.

— Что?

— А вот что... Вымогая от Эльзы доносы на меня, вы ведь не думали, что я узнаю об этом, правда?

Милославский отбросил полу пиджака и стал неторопливо расстегивать кобуру пистолета.

Каргапольцев быстро выхватил свой пистолет, взвел курок.

— Стой, палач! Руки вверх! — Иннокентий прижал ствол пистолета почти к его груди. Железные руки сибиряка до хруста сдавили пальцы Милославского, и черный вороненый вальтер выпал. Подобрав пистолет и сунув его в свой карман, Каргапольцев брезгливо оттолкнул противника.

Милославский бессвязно забормотал:

— Я не хотел... Я только постращать...

И стал медленно оседать на колени. Челюсть отвисла, язык не слушался.

— Иннокентий... Кеша... Русские же мы, не губи... Грех на душу... Не замолишь...

Каргапольцев с отвращением смотрел, как Милославский ползал у его ног. В голове Иннокентия трудно ворочались какие-то чужие мысли: «А что, если отпустить? Ничтожество ведь, мразь. Он теперь не опасен, гадок только... Да и как пристрелить безоружного?» Он сухо приказал Милославскому:

— В машину!

Тот не сразу понял, оторопел от радости, но сил не было, с трудом поднялся с колен. В машине долго не мог прийти в себя. Но вот машина медленно тронулась по шоссе. Через некоторое время Милославский сбивчиво заговорил:

— Подумайте, господин Каргапольцев... вы же умный... ну, убьете, а потом что? Как сами станете жить? И по какому праву вы меня убьете? Старого, беспомощного... — он сбоку быстро взглянул на Иннокентия. — Умоляю, пощадите... Рабом вашим буду. — Он вдруг словно обрел силы, зашептал. — Озолочу... Богатым станете. В богатстве счастье, в богатстве! Вся сила в богатстве. Озолочу! Отпустите... Забудем все, будто ничего не было. Озолочу... Тут сейчас речка будет, спустимся к ней, поговорим...

Иннокентий молчал. Милославский свернул к реке, на травянистый пологий берег, остановил машину.

— Господи, я же знал, что вы умный человек, — к Милославскому возвращалась всегдашняя уверенность. — Я открою вам дорогу к счастью. Моя вечная благодарность, моя преданность всегда будет с вами... — Он полез в карман, вытащил тяжелый мешочек. — Возьмите... Золото... Это мне был презент от Нечипорчука в день рождения...

Иннокентий не шевелился, с изумлением разглядывал Милославского, будто видел его впервые. А тот трясущимися руками развязал шнурочек, высыпал на свою ладонь пригоршню золотых кусочков.

— Что это? — с ужасом спросил Иннокентий.

— Золото, — бодро ответил Милославский. — Зубы. Нечипорчук, негодяй, накопил в Освенциме. Что вы так странно смотрите? Зубы, перстни... А, понимаю, неприятно... Я тоже вез сегодня, чтобы переплавить в слиток. — Он вдруг усмехнулся. — А вообще-то золото не пахнет.

Иннокентий вынул вальтер, взвел курок. Очень спокойно проговорил:

— Ты спрашивал, подлец, по какому праву я собираюсь тебя убить? Я казню тебя, предателя, именем тысяч загубленных, замученных тобою невинных людей.

Иннокентий выстрелил, бросил на сиденье пистолет. Снял туфли, вошел в неглубокую реку, а когда вышел из нее, недалеко был город. Там он смешался с толпой.

На второй день в некоторых газетах появилось коротенькое сообщение о том, что на берегу реки, неподалеку от города, в собственной машине пытался покончить жизнь самоубийством видный деятель Народно-трудового союза, объединяющего русских перемещенных лиц, проживающих в Германской Федеративной Республике, Константин Витальевич Милославский. Он доставлен в больницу в тяжелом состоянии. Причиной самоубийства, как полагают в полиции, послужила разоблачительная статья «Оберштурмфюрер преуспевает», опубликованная в тот же день в так называемой «рабочей» газетенке. В статье рассказывалось о зверствах и других преступлениях, совершенных якобы Милославским на территории Советского Союза, оккупированной германской армией в годы второй мировой войны.

Ниже еще более мелким шрифтом было напечатано, что в машине Милославского полицейским обнаружен мешочек с золотыми зубами, кольцами, перстнями. Общий вес золота превышает один килограмм. «Во время войны К. В. Милославский занимал ответственные должности в СС и полиции». Это сообщение обрадовало и насторожило Иннокентия: обрадовало потому, что у полиции возникла желательная для него версия о самоубийстве Милославского: настораживала мысль — не является ли это ловушкой для него. Ведь есть люди, которые в этот день видели их вместе.

Курт Фишер родился в Мюнхене и ни разу не оставлял этот город по доброму желанию. В тридцать пятом году беспартийного Фишера арестовали якобы за пропаганду марксизма. Началась страшная жизнь узника Бухенвальда, полная издевательств и унижений, жестоких пыток и нечеловеческих лишений. После разгрома фашизма во второй мировой войне Фишер, как и другие антифашисты, понял, что предстоит трудная борьба: перекрасившиеся нацисты не сложили оружия, мечтают о реванше: канцлер услужливо предложил заокеанским хозяевам «использовать западно-германских солдат против четвертой оккупирующей державы». Разумные предложения о мире, о путях воссоединения Германии считались изменой. Газеты кричали об «экономическом чуде». Возрождались и укреплялись монополии. Открыто заговорили реваншисты. Гитлера обвиняли уже не в том, что он развязал мировую войну, а в том, что проиграл ее. Началась открытая «охота за коммунистами», массовые аресты, обыски, погромы.