Ну а она, объяснив свое отсутствие тем, что якобы ходила закрывать рамы оранжереи из боязни, как бы ночная прохлада не повредила цветам мадемуазель, завершила раздевание Андреа и уложила ее в постель.
Дрожащий голос Николь, некоторая суетливость и не слишком свойственное ей рвение свидетельствовали, что девушка еще не оправилась от волнения, но Андреа, витавшая мыслями в безмятежных небесах, редко глядела на землю, а уж если глядела, то существа, копошащиеся внизу, представлялись ее взору чем-то вроде пылинок.
Словом, она ничего не заметила.
Жильбер, обнаруживший, что выход закрыт, сгорал от нетерпения. Он мечтал лишь о том, чтобы выбраться на волю.
Андреа отпустила Николь после недолгой беседы, во время которой Николь обволакивала ее нежностью, как и положено горничной, чувствующей за собой вину.
Она подоткнула хозяйке одеяло, пригасила лампу, подсахарила питье в серебряном кубке, поставленное, чтобы не остыло, над алебастровым ночником, самым сладким голосом пожелала спокойной ночи и на цыпочках вышла.
Выходя, Николь прикрыла стеклянную дверь.
После чего, мурлыкая какую-то песенку, чтобы создать впечатление, будто она совершенно спокойна, Николь прошла через свою комнату и направилась к двери, выходящей в сад.
Жильбер угадал намерения Николь и на миг подумал: а не лучше ли будет, если он не даст узнать себя и, воспользовавшись тем, что Николь откроет дверь, внезапно выскочит из дома; однако в таком случае, не узнав его, Николь примет незнакомца за вора, закричит, и тогда он не успеет добежать до веревки, а если и добежит, все увидят, как он поднимается по ней наверх; это же означает, что будет открыто его убежище, произойдет скандал, причем громкий: уж Таверне-то, так мало расположенные к бедняге Жильберу, поднимут страшный шум.
Разумеется, он разоблачит Николь, ее прогонят, но и что из того? Получится, что Жильбер навредит ей без всякой для себя пользы, просто из мстительности. Но Жильбер был не настолько глуп, чтобы получить удовольствие только оттого, что он отомстил; для него месть без всякой пользы была не просто дурным, но, более того, дурацким поступком.
И когда Николь подошла к выходу, где ее поджидал Жильбер, он внезапно вышел из темноты, в которой укрывался, и предстал перед девушкой в свете заглядывающей в стекло луны.
Николь вскрикнула, но она приняла Жильбера за другого и, оправившись от испуга, укоризненно произнесла:
– Это вы? Как вы неосторожны!
– Да, это я, – тихо ответил ей Жильбер. – Но только не кричите, когда поймете, что я – не тот, за кого вы меня принимаете.
На сей раз Николь узнала его.
– Жильбер! – воскликнула она. – Боже мой!
– Я же просил вас не кричать, – холодно заметил ей молодой человек.
– Что вы здесь делаете, сударь? – возмущенно спросила Николь.
– Вы только что назвали меня неосторожным, – все так же невозмутимо продолжал Жильбер, – а меж тем сами ведете себя крайне неосторожно.
– Вот это верно. Ну зачем я сдуру спросила вас, что вы здесь делаете!
– Что я делаю?
– Вы пришли подглядывать за мадемуазель Андреа.
– За мадемуазель Андреа? – спокойно переспросил Жильбер.
– Да, вы ведь влюблены в нее, но, к счастью, она вас не любит.
– Действительно?
– Поберегитесь, господин Жильбер! – с угрозой произнесла Николь.
– Поберечься?
– Да.
– И чего же?
– Как бы я вас не выдала.
– Ты?
– Да, я. И тогда вас выгонят отсюда.
– Попробуй, – улыбнулся Жильбер.
– Хочешь, чтобы я это сделала?
– Вот именно.
– А ты знаешь, что будет, если я скажу мадемуазель, господину Филиппу и барону, что встретила тебя здесь?
– Будет все, как ты сказала. Только меня не выгонят, потому что я, слава богу, давно уже выгнан, – просто изобьют до полусмерти. А вот кого выгонят, так это Николь.
– То есть как Николь?
– Ее, ее, Николь, которой через ограду бросают камни.
– Ох, поберегитесь, господин Жильбер! – тем же угрожающим тоном предупредила Николь. – На площади Людовика XV у вас в руке был зажат лоскут от платья мадемуазель.
– Вы уверены?
– Про это господин Филипп рассказал отцу. Он еще ни о чем не догадывается, но ежели ему подскажут, может догадаться.
– И кто же ему подскажет?
– Да хотя бы я.
– Ох, поберегитесь, Николь, а то ведь может стать известно, что вы, делая вид, будто снимаете кружева, подбираете камни, которые вам бросают из-за ограды.
– Неправда! – крикнула Николь, но тут же перестала отпираться. – Разве это преступление – получить записку? Преступление – это прокрасться в дом, когда мадемуазель раздевается. Ну, что скажете на это, господин Жильбер?
– Скажу, мадемуазель Николь, что для благоразумной девушки вроде вас преступление – подсунуть ключ под садовую калитку.
Николь вздрогнула.
– И еще скажу, – продолжал Жильбер, – что если я, знающий господина де Таверне, господина Филиппа и мадемуазель Андреа, и совершил преступление, вторгшись к ней, то лишь потому, что очень тревожился о здоровье своих бывших хозяев, и особенно мадемуазель Андреа, которую пытался спасти на площади Людовика XV, причем настолько успешно, что в руке у меня, как вы только что сказали, остался клочок от ее платья. Еще я скажу, что если, вторгшись сюда, я совершил вполне простительное преступление, то вы совершили преступление непростительное, впустив в дом своих хозяев чужого человека и позволив этому чужаку укрыться в оранжерее, где провели с ним почти целый час.
– Жильбер! Жильбер!
– Вот она добродетель – я имею в виду добродетель мадемуазель Николь! Вы считаете непозволительным мое пребывание в вашей комнате, между тем как…
– Господин Жильбер!
– Так что можете сказать мадемуазель Андреа, что я в нее влюблен. А я скажу, что влюблен в вас, и она мне поверит, потому что вы имели глупость объявить ей об этом в Таверне.
– Жильбер, друг мой!
– Вас выгонят, Николь, и вместо того, чтобы отправиться вместе с мадемуазель в Трианон к дофине, вместо того, чтобы заигрывать там с красавчиками-вельможами и богатыми дворянами, чем вы не замедлите заняться, если останетесь на службе, так вот, вместо всего этого вам придется уйти к вашему возлюбленному господину де Босиру, всего-навсего капралу и солдафону. Ах, какое падение! А ведь честолюбивые устремления мадемуазель Николь заходили куда дальше. Николь, любовница французского гвардейца!
И, расхохотавшись, Жильбер пропел:
В гвардии французской
Есть у меня дружок.
– Сжальтесь, господин Жильбер, – воскликнула Николь, – не смотрите на меня так! У вас такие злые глаза, они просто горят в темноте. Ради бога, не смейтесь так, ваш смех пугает меня.
– В таком случае, Николь, – повелительным тоном произнес Жильбер, – откройте мне дверь и никому ни слова обо всем, что тут было.
Николь открыла дверь, но никак не могла унять нервную дрожь: руки у нее ходили ходуном, а голова тряслась, как у древней старухи.
Жильбер преспокойно вышел первым, но, видя, что Николь собирается проводить его до калитки, решительно объявил:
– Нет, нет. У вас свои способы впускать сюда чужих, у меня свои – выходить отсюда. Ступайте в оранжерею к дражайшему господину де Босиру, который, надо думать, с нетерпением поджидает вас, и оставайтесь с ним на десять минут дольше, чем вам потребовалось бы. Пусть это вам будет наградой за вашу скромность.
– А почему десять минут? – испуганно спросила Николь.
– Потому что столько времени мне нужно, чтобы исчезнуть. Ступайте, мадемуазель Николь, ступайте. Но в отличие от жены Лота, историю которой я вам рассказывал в Таверне во время одного из наших свиданий в стогу сена, не вздумайте обернуться: это грозит вам гораздо худшими последствиями, нежели превращением в соляной столп. А теперь ступайте, прекрасная распутница, мне нечего вам больше сказать.
