Двое мужчин, спустившихся вслед за Литуаном, вынесли оттуда четыре кувшина с благовониями, и плита так же легко была водворена на место.
2
Спустя час, при полном скоплении народа, не исключая маленьких детей, из храма вышли Литуан и три служителя, одетые в длинные белые балахоны. Они спустились по ступенькам и отошли в сторону, давая проход первым десяти носильщикам, несшим на плечах деревянную платформу. На ней, в окружении драгоценностей, пребывала коленопреклоненная фигура младшей дочери Альмы.
Люди в горьком молчании провожали её, удалявшуюся от них по центральной улице к главным воротам, взглядом.
За первой последовала следующая фигура, потом — еще…
Сто сорок носильщиков несли четырнадцать золотых изваяний и драгоценности; столько же следовали рядом, чтобы сменить уставших: путь был неблизкий, предстояло пройти 15 километров.
Когда все фигуры были вынесены, Литуан и священники вошли внутрь храма и скоро появились на пороге, держа на плечах легкие носилки с небольшим серебристым образом Альмы.
Многие женщины плакали, глядя вслед своему Богу. Все это отчетливо походило на похороны.
Следом за носилками с Альмой величественно шли пятнадцать жриц, и уже вслед за ними потянулись женщины с детьми.
Они шли с грудными младенцами на руках, с детьми, держащимися за руки, с подростками, несшими плетеные корзины с необходимой домашней утварью, — и все это напоминало великое переселение.
Не было в этой длинной людской веренице только совсем старых безуспешными оказались попытки Атуака уговорить стариков покинуть город. Их — совсем немощных и ещё полных сил, больных и просто одряхлевших от старости — набралось около трехсот.
Замыкали шествие два отряда: один, в двести человек, во главе с братом Атуака Долтисотой останется в каменоломне, а второй, более многочисленный, должен вернуться назад.
У золотых ворот процессия остановилась.
Атуак встал на деревянный щит, и шестеро воинов подняли его.
От тысяч устремленных на него глаз перехватило дыхание, но вождь альмаеков усилием воли подавил в себе волнение.
— Простите меня, братья, — выдохнул он в многочисленную толпу. Видно, недостаточно сильный вождь достался вам, если он видит перед своими глазами это печальное зрелище.
Среди людей прокатилась волна движения, и раздался неодобрительный ропот, но Атуак одним жестом руки восстановил тишину.
— Нечасто говорил я с вами, а если и обращался, то только с короткими речами во время праздников. Увы, их время закончилось. Большая беда постигла нас, и мне больно видеть вместо улыбок на ваших лицах тревогу, больно смотреть в глаза детей — в их взглядах я читаю преждевременную зрелость. Исчез покой в облике женщин, хранительниц нашего очага, и ещё больше затуманились взоры стариков. Но с гордостью я смотрю на отважных воинов. Посмотрите и вы на них. — Вождь выбросил руку в сторону отрядов. Это храбрые и сильные воины, их сердца переполнены любовью к вам и ненавистью — к врагу. Они защитят землю наших отцов. Правда и сила на нашей стороне, и уверен я, не будет ни одного позорно отступившего, опустившего копье перед грозным противником. Я не люблю длинных речей, немногословен буду и сейчас. Духовный отец наш, Литуан, долгое время провел в беседах с вами, укрепил ваши сердца, вселил в них уверенность. Но прежде чем я скажу вам «и пусть будет так», вы должны услышать другое. Закройте на короткое время ваши души, чтобы не просочились в них мои слова, пусть только разум воспримет их… Если мы проиграем битву…
Атуак сделал паузу и оглядел толпу: ни единого вздоха, ни одного движения.
— Если мы проиграем, — повторил он, — уходите в сторону Высокой Земли. Долтисота поведет вас. Слушайте и беспрекословно подчиняйтесь ему, а он будет вам добрым и справедливым вождем. Обоснуйтесь в тех землях и возродите племя Великого Альмы! А теперь прощайте. Пусть не сломаются ваши души. Молитесь за нас, и мы принесем вам победу. И пусть будет так!
Под напряженное молчание воины опустили Атуака на землю.
Долтисота был уже возле него, держа за руку сына вождя. Рядом стояла жена Атуака, красавица Милока.
Атуак обнял сына и прижал его к груди.
— Прощай, Тамелун. Будь послушен матери. Я надеюсь на тебя.
Восьмилетний мальчишка часто засопел носом, но не заплакал. Как хотелось ему быть рядом с отцом, сражаться бок о бок с ним, держа в маленьких ладонях копье!.. Он отстранился и обиженно наклонил голову.
Атуак притянул к себе жену и положил ей на плечо руку.
— Береги сына, Милока.
— Прощай, Атуак…
И было столько скорби в её глазах и голосе, было столько любви, что он не выдержал её взгляда и резко повернулся к Долтисоте.
— С тобой мы обговорили все. Будь им хорошим вождем и… присматривай за Тамелуном.
— Будь спокоен, Атуак.
— Прощай!
Атуак вернулся в город. Он ещё и ещё раз прокручивал в голове план обороны. Не упустил ли он какой-либо мелочи, способной на нет разрушить тщательные приготовления по защите города? Все ли он учел, толком не зная противника, только лишь ставя себя на его место.
3
Пещера была прохладной, но сухой благодаря непрерывному сквозняку. Фигуры дочерей Альмы и его самого разместили так, как они стояли в храме. Зажгли светильники, и семь жриц немедленно опустились на колени, приступая к несению службы. Свободные от молебна жрицы начали обряд омовения Бога. Все было, как в обычные дни.
Литуан произнес короткую молитву, поднялся с колен и подозвал к себе Тепосо.
— Ты так и не сказал, как тебя называть. Ты ушел от ответа, выговорив в прошлый раз, что тебе по сердцу и Тепосо, и Коранхо.
Литуан отечески улыбнулся нахмуренному индейцу, решавшему непростую для себя задачу. Он говорил с ним на родном языке — тут сказались удивительные способности Тепосо, который всего за месяц, проведенный в городе альмаеков, свободно общался на языке их предков.
— Называй меня Тепосо, — решительно выдохнул он. — Называй Коранхо, дай другое имя, но только не оставляй здесь. — Тепосо покраснел и указал глазами на полуобнаженных жриц. — Я — мужчина! Я должен быть рядом с мужчинами. Я должен драться! — Он отчаянно сжал кулаки и насупил брови. — А ты определил меня с женщинами. Я хочу драться!
— Успокойся, сынок. Ты должен понять одно: это не ты сам решил прийти к нам — тебя направила воля Божья. И Богом тебе велено остаться со жрицами. Ни один альмаек не удостоился той чести, какую предоставили тебе — человеку из другого племени. Ты прав, здесь будут только женщины. И ты. Но ведь Альма тоже здесь. И вот тебе выпала небывалая честь — охранять Бога альмаеков. Спроси любого воина — каждый из них, не колеблясь, отдаст за него жизнь, а за то, чтобы быть на твоем месте, с готовностью отдал бы половину. Ты должен гордиться этим. Тебе будут завидовать.
— Правда? — выражение лица Тепосо смягчилось, и он уже довольно дружелюбно поглядывал на священника.
— Чистая правда. Я не клянусь только потому, что всегда говорю правду. Но для тебя, пожалуйста: я клянусь.
— Хорошо, — согласился, наконец, Тепосо.
— Ты славный юноша, и Бог вознаградит тебя.
Там наверху уже брезжил рассвет, и Литуана ждали воины и носильщики, чтобы возвратиться в город.
Он уже собрался уходить, но внезапно снова подошел к Тепосо.
— Скажи мне, а испанцы едят людей?
— Нет, — голос Тепосо, удивленного вопросом священника, прозвучал твердо. — А что?
— Да нет, ничего, — раздалось в ответ.
Одна неясность из пророчества Дилы об «избраннике другого племени» стала понятной — когда Тепосо появился в городе; но было ещё и другое: «судьба спасенных, избежавших огня горячего и холодного, избежавших жадного рта людоеда».
«При чем тут людоеды?.». — думал Литуан, выходя на свет Божий из пещеры.
Глава X
1
Дон Иларио с нетерпением поджидал у себя в каюте Диего де Арана. Ему только что сообщили, что разведчики прибыли в Бель-Прадо. Они получали первые поздравления, а некоторые из них уже делились впечатлениями со встречавшими их товарищами.
