Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай

В этой яростной схватке, в грохоте и дыму Быков удивительно ясно различал лицо младшего лейтенанта Кучевского. Тот стоял на палубе торпедного катера у пулемета, живот распорот, кровища хлещет, и все бил и бил в подходивший немецкий «охотник»...

— Боцман. Слышишь, боцман? Не шуми же, проснись!

Быков с трудом открыл глаза, но не сразу сообразил, что слышит голос Апполонова, какое-то мгновение не мог отрешиться от увиденного, продолжал жить им. Удивительное дело! Многие не верили, когда Быков говорил, что может по желанию заказывать себе сны. И все-таки так это и было на самом деле. Правда, еще до войны. Он считал себя счастливей других ребят на катере, потому что во сне мог встречаться с хорошенькой, совсем юной своей женой Симой и полугодовалым сынишкой Кириллкой. Такие сны он мог прежде заказывать себе, но теперь это не выходило, словно волшебная сила ушла от него. Теперь и время и сны были другие...

Над Быковым нависала низкая травянистая крыша шалаша, сквозь нее и прикрытый березовыми ветками лаз сочился только что зачинающийся рассвет тихого утра; слышно было, как свиристели, заливались на все голоса лесные птицы, торопившиеся сообщить миру о приходе нового дня.

— Боцман, кажется, шлюпка подходит к берегу, — слабым голосом произнес Апполонов. Он лежал рядом, на топчане, сооруженном Быковым из ветвей и травы. — Всплески весел слышу. И голоса вроде различаю. Т-с-с, тихо.

— Какая шлюпка? — Быков смахнул ладонью сладкую сонную слюну, взглянул на него тревожно: «Как бы опять на накатило на парня. Совсем плох. И не спал, наверно, опять...»

День ото дня Апполонову становилось все хуже, он почти совсем ослеп, в пяти шагах ничего уже не различал, рана на левой ноге гноилась, нечем было ее обработать, и мучительно болели у него на лице ожоги, на которые смотреть было страшно.

Последние четыре мучительных дня не принесли им ничего, кроме напрасных надежд: ни воды, ни росинки хлеба, ни помощи. Питались ягодами, грибами, несозревшими орехами, — августовский лес прокормит, конечно, не даст помереть с голода, — поддерживали себя кое-как, но сил от этого почти не прибывало. Апполонов слабел с каждым днем, и Быков понимал, что, если не достанет для него еду и лекарства, он погибнет. Но лишь на третий день, когда немножко окреп, Быков решился сделать недалекую вылазку. Он шел лесом, кружился на месте, гадал, в какую сторону идти, все время тревожась за оставленного в шалаше Апполонова. Наконец ему удалось выйти к селу, лежавшему в, лощине, большому и, должно быть, богатому. Но он сразу же понял: село под немцами, и самое разумное — поскорее отсюда убраться.

Он обманул Апполонова, который ждал его как спасителя, сказал, что встретил в лесу мужика на лошади, который пообещал привезти еду, питье и лекарства, а потом сведет их с партизанами.

«Значит, этот берег немецкий?» — насторожился тогда Апполонов.

«Это ведь как понимать, — попытался успокоить его Быков. — Раз партизаны, значит, и наш...»

Добраться до своих, если бы даже Апполонов мог идти сам, было немыслимо — это Быков понимал. Да и где они теперь, свои-то? А неподалеку лежало село, хоть и под немцем, но ведь там же свои, русские люди. Не оставят в беде, надо только дать о себе знать... И решил он пока держаться этих мест. Море рядом, не чужое — свое море. Оно вместе с лесом и подкормит, и надежду хоть какую-то таит в себе, и жить рядом с ним намного покойней...

— Ты послушай, послушай, — сказал опять Апполонов, затаив дыхание. — Слышишь, весла чмокают по воде?

— Поглядеть надо. Ты, Апполоша, полежи тихонько, а я пойду. — Быков выскользнул из шалаша.

И сразу же — аж сердце захолонуло! — метрах в двухстах левее увидел шлюпку, пристававшую между валунами, и в ней — двух мужчин и девушку. Быков лежал в кустах, наблюдал, как приплывшие переносили в заросли рюкзак, канистру, небольшой чемодан, весла, прятали шлюпку, заводя ее за валуны. И по тому, как осторожно, крадучись делали эту работу, было понятно — люди они здесь чужие.

«Богатые соседи, — определил Быков, — в канистре, должно быть, вода, в рюкзаке — продукты». У него даже лиловые пятна пошли перед глазами — так мучил голод и хотелось пить.

Около часа Быков пролежал в кустах, не решался дать знать о себе, пока не убедился окончательно, что незнакомцы пристали сюда случайно, где находятся — не знают и пока не решили, что делать дальше. Но, судя по всему, задерживаться надолго не собираются. Быков встревожился: уйдут и унесут все с собой. Хоть бы для Апполонова что-нибудь достать. Самую малость. Нельзя упустить такой случай. Не могут же они не помочь... И, отбросив всякую осторожность, боясь только одного — чтобы эти люди не ушли, он потихоньку крикнул, придав как можно больше ласки своему голосу:

— Эй, землячки, здорово! С прибытием вас!

Один из мужчин, с автоматом в руках, забежал за валун, второй — рыжий бородач — и девушка кинулись к шлюпке.

— Да что вы? Свои же! — опять потихоньку крикнул из укрытия Быков. — Пушки-то уберите, вот чудаки!

В ответ щелкнул пистолетный выстрел, пуля вжикнула у Быкова над самым затылком. Обозлившись, он нащупал под рукой камень, швырнул его, давая понять, что у него нет оружия.

— Вы что, спятили? — выкрикнул с досадой. — Шуму, черти, наделаете.

— Выходи! — Ствол автомата за валуном угрожающе шевельнулся, приказывая.

— Кто вы?

— Может, сам представишься? Шкипер, не стреляй!

— Из местных, — отозвался Быков.

— Ну, а мы, значит, в гости к вам. Берег-то чей?

— Это как поглядеть... Да убери ты автомат! — Быков увидел: ствол опустился, приглашая подойти. Вышел из кустов и уже открыто, не остерегаясь, направился к шлюпке.

Потом, когда рассказывал о том, что случилось в базе, у Волчьей балки, как пришлось взорвать в бухте тральщик, как выплыли на этот берег с уже мертвым командиром и похоронили его, Быков чувствовал, что они не очень-то желали этой встречи с ним. Что ж, голодный сытому не ровня, в конце-концов, им решать, как поступать в таком положении. У него, у Быкова, нет воды и хлеба, но у него есть очень и очень дорогой козырь — он знает берег, знает, где немцы. Однако не собирается этим торговать. И когда у него спросили об этом, он ответил:

— Пятый день здесь. Вчера дальнюю вылазку сделал. Восточнее, километрах в пяти, большое село, гарнизон человек сорок, пулеметы. Ближе к морю водохранилище, вода в село поступает. Охрану несут. Ну, а западнее, должно быть, все в их руках: не знаю пока.

— Значит, и на этом берегу немцы? — усмехнулся шкипер. — От чего ушли, к тому и пришли.

— От чего ушли, не знаю, — сказал Быков, — а пришли почти в самые лапы к ним. Взяли бы чуть левее — и каюк.

— Командира-то что же на самом виду похоронили? — спросил Ратников. — Камень приподнял сверху, а под ним китель видно и орден. Сразу заметно: могила свежая, могут наткнуться случаем и...

— Сил не хватило подальше отнести, — ответил Быков.

— У тебя что же, все с собой? — хмыкнул шкипер, обглядывая его с головы до босых ног.

— Почти все, — почувствовав насмешку, но сдерживаясь, сказал Быков. — Товарищ еще в шалаше лежит, радист с нашего катера.

— Не отоспался, что ли?

— Пойдем, глянешь.

— Веди, — сказал Ратников, и все четверо направились кустарником, держась ближе к лесу.

Но Апполонова в шалаше не оказалось.

— Он же почти не может двигаться! — удивился Быков, заглядывая внутрь, обходя вокруг. — Апполоша, отзовись. Да ты что?

— Что-то ты, кореш, темнишь, — засомневался шкипер.

Но тут же из кустов донеслось:

— Ты кого, боцман, привел?

— Свои, Апполоша. Ребята свои пришли. Я же тебе говорил, что придут. Худое, видать, подумал, — сказал Быков Ратникову. — Расстройство у него произошло после торпедной атаки... То отойдет, то опять...

Апполонова занесли в шалаш. Маша тут же принялась хлопотать возле него, напоила, осторожно промакнула кончиком косынки обожженное лицо, перетянула рану на ноге.