Ленинградская зима - Ардаматский Василий Иванович
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
— Алексею Дормидонтовичу было поручено привлечь Безуглова, — негромко сказал Анатолий Павлович и надолго закашлялся. — Нам было очень выгодно иметь его, у него чистое имя…
— Когда в этих условиях ищешь союзников, без риска нельзя. Разве мы не рискуем, доверяясь сейчас вам? — спросил профессор.
— Конечно, рискуете, — согласился Потапов. — Как рискую, впрочем, и я тоже.
Потапов понимал, что его маневр с орнитологом ничего не дал, только, может быть, вызвал еще большую неприязнь к нему хозяина квартиры. Но сделать это было необходимо, и дальше ему следовало придерживаться заранее намеченного плана.
— Чтобы все сразу стало ясно, скажу: с той целью, которая мне известна, я через фронт не пойду. Я еще хочу жить, — сказал Потапов, и все надолго замолчали.
— Ну, вот видите, мы должны еще дальше идти на риск и должны доверять вам еще больше, — обратился к Потапову профессор. — Да, мы считаем, что там следует говорить о цели более широкой.
— Что значит «говорить»? Я должен иметь четко сформулированный документ, — сказал Потапов.
— Можно все сказать и устно, — небрежно, как о чем-то несущественном, заметил профессор.
— Немцы — люди дела, — тоже между прочим сказал Потапов.
— Мы вам дадим документ… своеобразную доверенность на переговоры, — сказал Алексей Дормидонтович.
Спустя два дня Давыдченко принес ему письмо для немецкого командования. Оно было коротким:
«Податель сего представляет группу патриотов из среды научной интеллигенции, озабоченных будущим, связанным с новым порядком, который несет с собой победоносная немецкая армия, о лояльности к которой заявляется настоящим документом.
По понятным соображениям, наши подписи здесь отсутствуют, но податель сего уполномочен охарактеризовать состав нашей группы и ответить на любой вопрос…»
На другой день Потапов поселился в конспиративной квартире и стал ждать.
Давыдченко каждый день в самое разное время наведывался на квартиру Потапова. Потом пошел в мастерские и узнал, что заведующий швейным цехом поехал в командировку по прифронтовым госпиталям.
Снова — на Ладоге. Зима. Ладога, белая, безбрежная, сверкает под низким солнцем. А я вижу ее свинцово-черной. Вижу осевший на корму корабль на темных волнах и слышу непрерывный крик женщин и детей.
После страшной осенней трагедии я стал думать о том, что не надо больше эвакуировать из Ленинграда женщин и детей. Было немало разговоров и споров об этом, но в Смольном по данному вопросу позиция железная. Я слышал, как Кузнецов говорил по телефону: «Поймите, если мы вывезем из-под прямой угрозы хотя бы сотню тысяч человек, это будет означать сто тысяч наверняка спасенных. А здесь каждый из них завтра может стать жертвой обстрела и бомбежки! Или послезавтра умереть от голода!» Он горячился и волновался, — наверное, с Москвой говорил.
Снова — на Ладоге…
Несмотря на то, что день ясный, летный, машины с хлебом — оттуда и с людьми — туда идут непрерывно. Наши «ястребки» челночат над озером, охраняя Дорогу жизни. Зашел на окраине Осиновца в обогревательный пункт, а точнее, в жарко натопленную избу. Битком — ребятня школьного возраста и несколько женщин. Девушка-военфельдшер объясняет им, как себя вести в машине: «Сидеть надо, тесно прижавшись друг к другу, и лучше всего — повернуться вперед боком… Руки всунуть в рукава — вот так… Никаких остановок на ледовой трассе не будет — ни по малым, ни по большим делам — надо терпеть… На случай бомбежки или обстрела движение также не останавливается, паники не поднимать». Ребята слушали ее серьезно, молча, как взрослые, — этих ленинградских ребят уже ничем не испугаешь…
А на контрольно-пропускном пункте идет строжайшая проверка груза, прибывшего оттуда, — военные считают, пересчитывают мешки, ящики. Шоферы помогают считать — случаи воровства очень редки, исключительны, но стало обыкновением, когда из-за мешка муки шоферы готовы были пожертвовать жизнью. Жертвовать жизнью, чтобы спасти жизнь других…
Переехал в Кобону. Груды, пирамиды продовольствия. Для ленинградцев! Все это истекающая кровью Родина подвезла сюда, к самой линии огня. Для ленинградцев! Здесь сейчас строится 50-километровая железнодорожная линия, чтобы подвозить продовольствие еще ближе к берегу. Тогда шоферы смогут делать больше рейсов. Здесь, на этом берегу Большой земли, царит всеобщее нервное напряжение, заставляющее людей работать сверх всяких сил. Они понимают тяжелое положение населения Ленинграда и готовы сделать для города Ленина все возможное и даже невозможное.
Узнал, что танковые части из Ленинграда перебрасываются по Ладожскому озеру через кольцо блокады и отправляются дальше на юг. Это показалось мне невероятным, тревожным.
Грелся в землянке вместе с майором-танкистом. «А что мы там сидели без толку? — сказал он. — Силенок для прорыва мало, а держать оборону можно и без нас. Ленинграду мы и там поможем — ведь где ни положил гитлеровца, Ленинграду — радость…»
Вот начало корреспонденции: «Ленинград. Он всегда был и остается городом-воином. В ряду других наших городов и фронтов он ведет общий бой с врагом. Его подвиг подчинен великим планам этой великой войны!..»
Завтра буду писать.
Глава двадцать шестая
От Литейного до улицы Пестеля совсем недалеко, но Грушко шел долго, несколько раз останавливался и чертовски устал. Было солнечно. Потеплело. На обледенелых тротуарах возле стен подтаивали лунки. С солнечной стороны дома, покрытые инеем, были золотые, а в тени — синие. В этой светлой тишине улиц привычно и буднично стучал в репродукторах метроном. «Может быть налет», — машинально подумал Грушко. Он шаркал тяжелыми ногами, дышал как-то со звуком, спотыкался на ледяных буграх, чертыхался и снова шел.
Сегодня утром на допросе Горин назвал новое имя — Нина Викторовна Клигина. Сказал, что это его старая знакомая и что однажды видел ее вместе с тем самым Павлом Генриховичем, который, по его мнению, является немецким агентом.
В домоуправлении никого не было. На двери висела бумажка, сообщавшая, что паспортистка живет в этом подъезде на четвертом этаже.
Нужно было подниматься. Грушко сел на подоконнике между первым и вторым этажом и долго сидел, собираясь с силами. У него непрерывно болела голова и что-то непонятное происходило с глазами — вдруг словно мутной волной размывало. Вот и сейчас… Он закрыл глаза и посидел несколько минут. Потом стал подниматься. Стоял на каждом этаже, сидел на каждом окне.
На двери было написано мелом: «Входите — открыто». Паспортистка — девочка с прозрачным, восковым лицом — долго читала документ Грушко и только после этого стала разговаривать. Да, она Клигину хорошо знала. Нет, не лично — просто знала, что у них в доме живет красивая киноартистка. Действительно, очень красивая. Но злая — однажды она послала ее к черту, и непонятно за что, девушка только спросила, в каких она фильмах снималась…
Паспортистка достала толстую домовую книгу, полистала и сообщила:
— Клигина умерла три дня назад, теперь вся квартира пустая.
— Мне нужно осмотреть ее комнату, — сказал Грушко.
Она стала рыться в ящиках стола и подала ключ:
— Даю без расписки, сразу верните.
Грушко попросил разрешения оставить ключ где-нибудь внизу.
— Нет, нельзя, — категорически ответила она. — Тогда ждите меня, через час я буду в домоуправлении. Да, вещи не трогайте, надо оформить по акту, если что…
Грушко медленно спустился, прошел по снежной тропинке. Сердце тупо болело. В третьем подъезде он долго стоял, тяжело дышал, закрыв глаза, потом поднялся на второй этаж.
Двери всех комнат большой квартиры были открыты, и в коридоре было довольно светло. Грушко пошел вперед — к кухне. Смотрел в открытые двери комнат и вошел в ту, где на стенах было много фотографий из популярных кинофильмов, а над тахтой — большой портрет знаменитого артиста. «Смотри, Тенин», — машинально подумал Грушко, оглядывая комнату.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Похожие книги на "Ленинградская зима", Ардаматский Василий Иванович
Ардаматский Василий Иванович читать все книги автора по порядку
Ардаматский Василий Иванович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.