каким-то инстинктом.
— Стой же и смотри!— перебила Мэдж, более энергично удерживая
Полину...
В пятидесяти шагах от мыса, на самом берегу, двигалась какая-то
белая масса, испускавшая теперь ужасное рычание.
Это был громаднейших размеров полярный белый медведь.
Обе женщины в безмолвном ужасе остановились. Громадное животное
вертелось вокруг распростертого на снегу мехового свертка, который оно
вдруг подняло и опять бросило в снег. Сверток этот можно было принять
за труп тюленя.
Миссис Полина и Мэдж не знали, что и подумать, и не осмеливались
приблизиться. Вдруг в свертке что-то отвернулось, в роде головного
капюшона, и длинные черные волосы рассыпались по белому снегу.
— Это женщина!—вскричала Полина, намереваясь броситься к несчастной
и удостовериться, жива ли она.
— Остановись!—перебила ее Мэдж, удерживая,—остановись... Зверь
не сделает ей ничего дурного!
Медведь, осматривая неподвижное тело и вертя его, повидимому, не
собирался терзать его своими громадными когтями. Иногда он отходил
и вновь возвращался. Он, казалось, не знал, что ему делать. В то же
время он совершенно не замечал присутствия двух других женщин, которые
с ужасом наблюдали за ним.
Вдруг раздался ужасный треск. Почва затряслась, как при землетрясении.
Можно было подумать, что мыс Эскимосов весь погружается в
пучину океана. Громадный кусок острова, как огромная ледяная глыба, вдруг оторвался от берега, вследствие перемещения в нем центра тяжести, и теперь уносился в море вместе с женщиною и медведем.
Полина Барнетт вскрикнула и хотела броситься на льдину прежде, чем она совершенно отделилась.
— Подожди, подожди же,—повторяла хладнокровно Мэдж, удерживая
Полину крепко за руку.
Озадаченный произведенным льдиной треском, медведь попятился и
огласил воздух страшным ревом; он бросил бездыханное тело и бросился
к той стороне льдины, которая уже отделилась от острова шагов на
пятьдесят. Как бешеный бегал он, взрывая когтями снег и песок, и, наконец, вновь возвратился к безмолвному трупу.
Затем, к неописуемому удивлению обех женщин, он схватил его за
одежду зубами, поднял, понес к краю льдины, бросился вместе с ношею
в море и поплыл к берегу острова.
Будучи великолепным пловцом, как и все животные севера, медведь
в несколько взмахов своих лап достиг берега. С громадным усилием он
вскарабкался на льдину острова и здесь положил тело, которое он принес.
В этот момент Полина Барнетт уже не смогла больше владеть собою: не думая об опасности очутиться лицом к лицу со страшным врагом, она
вырвалась из рук Мэдж и побежала к берегу.
Увидя Полину, медведь поднялся на задние лапы и пошел прямо на
нее. Однако в десяти шагах он остановился и опустил свою огромную
голову. Затем, как бы вдруг забыв свою природную свирепость, под
наплывом воспоминаний о только что происшедшем грозном явлении природы, он повернулся, издал ужасающий рев и тихо поплелся прочь, даже
не взглянув больше назад.
Полина тотчас же бросилась к распростертому на снегу безмолвному телу.
Невольный крик вырвался из ее уст.
— Мэдж, Мэдж!—звала она.
Мэдж приблизилась к телу. Это было тело молодой эскимоски Ка-
люмах.
IX. Приключения Калюмах
Как могла Калюмах очутиться на пловучем острове, в двухстах милях
от Американского континента? Это было совершенно невероятно!
Но прежде всего—дышит ли еще .она? Можно ли ей возвратить жизнь?
Полина раздела эскимоску; тело ее было еще теплое. Она выслушала
ее сердце. Сердце билось слабо, но билось. Кровь, которую потеряла
бедная девушка, была лишь из пораненной руки, и рана не была опасна.
Мэдж перевязала эту рану своим платком и остановила кровотечение.
Полина, став на колени возле Калюмах и приподняв голову молодой
туземки, влила ей в рот через стиснутые зубы несколько капель водки
и смочила ей лоб и виски холодной водою.
Прошло несколько минут. Ни Полина, ни Мэдж не решались проронить
ни одного слова. Они обе ждали в томительной тревоге; им казалось, что последние признаки жизни, которые еще оставались в эскимоске, могли вдруг совершенно исчезнуть.
Из груди Калюмах вырвался слабый вздох. Руки тихо задвигались, и, прежде чем она открыла глаза и могла узнать, кто подал ей помощь, она прошептала:
— Госпожа Полина, госпожа Полина!
Путешественница была поражена. Почему ее имя было произнесено
при таких совершенно исключительных обстоятельствах? Добровольно ли
Калюмах очутилась на пловучем острове и знала ли она, что встретит
на нем европейскую женщину, доброту которой она не могла забыть? Но
как могла она это узнать и как могла достигнуть ост.рова Виктории, который находился в таком расстоянии от материка? И как, наконец, она могла догадаться, что именно эта льдина уносит так далеко от континента
Полину Барнетт со всеми ее спутниками из форта Надежды?
Все это было совершенно странно и необъяснимо.
— Она жива, она будет жить,— сказала, наконец, Мэдж, которая почувствовала
под своею рукою теплоту и движение, возвращавшиеся в это
обмершее было тело.
— Бедное дитя!—прошептала с волнением Полина Барнетт. Она была
тронута тем, что в такую минуту на устах эскимоски было ее имя.
Глаза Калюмах, наконец, открылись. Ее блуждающий, неопределенный
и нерешительный взгляд как бы еще не выходил из-под ресниц. Наконец
этот взгляд ожил, остановившись на путешественнице. Один момент, один миг, в который она увидела Полину Барнетт, сделал все. Молодая
туземка тотчас же узнала добрую женщину. Имя ее еще раз сорвалось
с ее губ, и рука, которая мало-по-малу подымалась, вдруг упала в руку
Полины Барнетт.
Заботы обеих женщин скоро привели в чувство юную эскимоску, слабость
которой происходила не только от раны и усталости, но и от голода.
Когда Полина узнала, что Калюмах не ела уже сорок восемь часов, то сейчас же дала ей несколько кусков холодной дичи и водки, которые
возвратили ей силы. Через час ей позволили итти вместе с обеими
женщинами.
В продолжение этого часа, сидя на песке между Мэдж и Полиной, Калюмах высказала им свою благодарность за спасение и рассказала о своих
приключениях. Конечно, она никогда не забывала и не могла забыть
европейских женщин с форта Надежды. Образ Полины Барнетт был всегда
в ее памяти, и, конечно, не простой случай забросил ее полумертвою
на пустынный берег острова Виктории.
Без дальних слов—вот что рассказала Калюмах Полине.
Здесь надо вспомнить о данном молодой эскимоской при первом
посещении форта Надежды обещании возвратиться в него ровно через
год весною. Полярная длинная ночь, наконец, прошла, и наступил прекрасный
месяц май. У Калюмах тогда воскресло желание выполнить обещание.
Она покинула свое селение в Новой Георгии, где зимовала, и в
сопровождении одного из двоюродных братьев отправилась на полуостров
Виктории.
Спустя шесть недель, в половине июня, она прибыла на территорию
Новой Британии, в окрестности мыса Батурст. Она отлично узнала вулканические
горы, вершины которых господствуют над Ливерпульским
заливом, и через двадцать дней прибыла к заливу Моржей, в котором и
она, и ее сородичи так часто охотились на тюленей.
Все было на своем месте, но дальше к северу—ничего! Берег совершенно
прямой линией спускался к юго-востоку. Ни мыса Эскимосов, ни
мыса Батурст уже не было!
Калюмах поняла, что произошло: или вся местность, вдруг сделавшаяся
островом, погрузилась в пучину вод, или он—этот новый остров—
поплыл и был унесен морем!
Не найдя тех, кого она искала, добравшись сюда из далеких мест, Калюмах заплакала.
Но эскимос—ее родственник—нисколько не удивился этой необыкновенной
