Слово - Алексеев Сергей Трофимович

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110

— Тут я сдаюсь! — Муханов поднял руки, медленно опустил их. — Он ведь тебя на дыбу вешал? Или помогал вешать. А ты его пожалел! Сказали бы ему — стреляй комиссара, и застрелил бы… Запомни, Никита, такие люди еще страшнее. От них не знаешь, что ждать… А ты молодец, товарищ комиссар! — неожиданно рассмеялся Муханов. — Удивляюсь тебе! И люблю тебя! Интеллигент, книжник, вроде бы от драк уходить должен, а ты все дерешься!.. Кого ты позавчера ночью с маузером по городу гонял?

— А черт его знает… — отмахнулся Гудошников. — Пристал какой-то тип, идет за мной. Хотел поймать, да побоялся за Сашу со Степкой…

— Это наш работник был, — усмехнулся Сергей.

— Та-ак, — протянул Гудошников и посуровел. — Значит, за мной следили? Смотрели, куда я пойду, что делать стану?.. Хорошо…

— Не волнуйся, товарищ комиссар, — посерьезнел Муханов. — Не следили за тобой, а охраняли. И дом твой теперь охраняют. Люди от Каретникова могут прийти в любой момент.

— Знаю, потому и гонял, — сказал Гудошников. — У него на лбу не написано. А эти сволочи недобитые от меня не отстанут, пока у меня есть это собрание. Им ведь не сами книги нужны, им нужно, чтобы этих книг у России не было. Здесь такая подоплека, такой смысл скрыт…

Муханов поморщился, не согласился.

— На книгах они там у себя деньги делают. Продают коллекционерам и живут. Золото вывезти невозможно, так они теперь на музейные редкости бросились…

— Э, нет, — отрезал Гудошников. — Ты неверно понимаешь. Здесь смысл другой — оторвать большевизм, социализм от истории народа. Показать нас варварами, дикарями. Ты эти моменты не путай! Это политика!

— Политика, — согласился Муханов. — Но в этой политике есть и другой смысл: опорочить старых большевиков. Ты думаешь, на одного тебя подметные письма идут?

Гудошников вскинул голову: в памяти всплыли события, происшедшие годом позже того злополучного двадцать второго года…

Донос в НКВД был не первым доносом на Гудошникова. Возвратившись с Печоры и сдав книги в университетскую библиотеку, Никита опубликовал статью, первую. Писал о необходимости спасения рукописного наследия Древней Руси, о том, что сейчас, когда идет перестройка сознания верующих, закрытие многих церквей и монастырей, самое время искать великие памятники литературы и искусства древности. Собрания и библиотеки наконец оказались в народных руках. И кто знает, в какой груде погибающих древнерусских книг лежит заповедное «Слово о полку Игореве» либо другое «Слово», вообще неизвестное науке? Писал он и о результатах своих поездок в Олонец, на Печору, еще в той, первой статье предлагал отправлять знатоков словесности на поиски памятников литературы и искусства.

Буквально следом, словно эхо отозвалось колокольному набату, появилась статья писателя Цитовичева: «В своих рассуждениях гражданин Гудошников предлагает вернуть в нашу пролетарскую, истинно народную культуру традиции и образцы буржуазной, отжившей свой век культуры. Довольно, гражданин! Вы хлопочете о вчерашнем снеге. Мы должны со всей ответственностью за будущее литературы сказать наше революционное — нет! Нет — возврату к проклятому прошлому! Языком церковного проповедника он пишет о своих политически незрелых мыслях, при виде горы церковной писанины, коей столько веков морочили голову народу, затупляли его самосознание, плачется по поводу того, что в монастырях книги превращаются в прах, и призывает спасать их. Следует со всей внимательностью прислушаться к его голосу и со всей ясностью сказать, что это голос врага, публично оплакивающего закономерную гибель религии — религии, отвергнутой народом!»

Спустя несколько дней Гудошникова пригласили в губком партии и попросили объясниться… На столе лежала статья Цитовичева, присланная кем-то, рядом — пространное письмо архиепископа. «…Коли указом Советской власти церковь отделена от государства, — возмущался священник, — пусть же комиссары не покушаются на святыни православной церкви. Богу угодно, чтобы Святые Писания гибли и превращались в тлен, так пускай же гибнут. На все его воля. Зачем же смеяться над чувствами верующих? С чьего позволения автор известной статьи Гудошников вмешивается в дела церкви, оскверняет Святые Писания?»

В статье говорилось о симпатиях Гудошникова к церкви, в письме же архиепископа — о святотатстве. Жалобы, отрицая друг друга, тем самым оправдывали Гудошникова.

— А если автор письма не Илья? — снова спросил Гудошников, вспоминая зимовку в Северьяновом монастыре. — Не могу я поверить, что это он. Не могу! Он же мне и сдался там, в сарае, потому что хотел уйти от бандитов. Неужели он мог снова пойти с ними на сделку? После стольких-то лет?

Никита Евсеевич спрашивал не Муханова — себя. Спрашивал и вспоминал, верил и не верил. Однажды Илья, проветривая слежавшиеся, отсыревшие книги, сказал, что большевики все-таки христианскую веру примут, ведь зачем-то же Советам церковные книги потребовались? Мол, проведут в религии революцию, наподобие никонианского раскола, и примут новую веру. Никита принялся было объяснять, зачем нужны Советам книги, зачем их нужно спасать и хранить, но, кроме недоумения, ничего в глазах Ильи не увидел.

Да ведь с тех пор четырнадцать лет минуло! Неужто за эти годы он так и не понял, не рассмотрел, что такое Советская власть?

— Посмотрим, товарищ комиссар, на твоего Илью, проверим, — после долгой паузы неопределенно сказал Муханов. — Как найдем его, так и посмотрим… Да, кстати, а маузер тебе придется сдать. Оружие все-таки, на руках… А взамен тебе дадут справку, что ты был награжден именным оружием.

— А какого калибра будет твоя справка? — задиристо спросил Гудошников. — С ней против гостя нежданного не выйдешь. Тогда пусть и орден забирают! А взамен справку! — Он встал, и протез его, казалось, сердито заскрипел. — Не сдам! — глухо и решительно отрезал Никита и вдруг, склонившись над сидящим в кресле Мухановым, спросил: — Значит, и ты, Серега, не доверяешь мне, а?.. Эх ты, боевой командир эскадрона…

— Не горячись, товарищ комиссар, — остановил его Муханов. — Время теперь другое, ты пойми. Маузер больше тебе не понадобится. Зачем его дома держать? Лишние хлопоты. Вон у тебя Степка подрастает, возьмет еще…

— Не понадобится? — угрожающе тихо произнес Никита Евсеевич. — Врагов, говоришь, нет? А фашизм?! Если они, Серега, у себя книги жгут — на этом только не остановятся. Это страшно, когда нация своими руками губит собственную культуру. Это страшно, Серега… А за Степку моего не бойся. Я его научу пользоваться оружием…

Муханов не мог долго ждать и уехал, наказав держать с ним постоянную связь.

Недели две Гудошников жил в неведении. Наконец его вызвали и сообщили, что свидетеля, Илью Потехина, нашли, но не в Тобольске, а в селе Спасском, где он родился, вырос и жил все время.

— Письмо? Письмо он писал? — не выдержал Гудошников.

— Нет, — был ответ. — Потехин от авторства отказывается, мы проведем графологическую экспертизу, установим. А сейчас у вас будет очная ставка с Потехиным.

Никита Евсеевич сидел в коридоре, выставив негнущийся протез, и все проходящие мимо вынуждены были обходить его у противоположной стены. Делал он это специально, вдруг ощутив желание хоть в мелочи, но отомстить за мытарства, пережитые в этом здании. Теперь он был уверен, что донос — это работа не Потехина. Кто-то, зная прекрасно обстановку, бывшую на Монастырском острове, воспользовался именем Ильи, вероятно, рассчитывая, что бывший бандит Потехин живет под другой фамилией либо его вовсе нет в живых. Пока, мол, суд да дело, пока разберутся — Гудошников насидится вдоволь и потом, может быть, станет сговорчивее.

Илья же фамилии не изменял и никуда из Спасского не выезжал. Но подтвердит ли он правоту Гудошникова? А вдруг испугается ответственности за то, что вешал комиссара на дыбу, и попросту оговорит Никиту. Спросят: передавал ли Гудошников документы бандиту Каретникову — он подтвердит. Как бывший узник Северьяновой монастырской тюрьмы подтвердил, что серебряный гроб на острове.

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110