Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай

— Вы помните тот случай, с мотоциклистом? — спросил Воронов, озадаченный настолько, что не знал, как начать разговор.

— Товарищ майор говорил... И так что, считай, помнил...

— Где это произошло, показать сможете?

Дед обидчиво засопел.

— Я на этом перекрестке восемнадцать лет стою. Как же не могу...

— Проедем туда?

— Пожалуйста, — дед кивнул на мотоцикл с коляской, такой же старый, как и сам хозяин, но сверкавший аккуратно подправленной желтой краской.

Когда мотоцикл рванулся с места, Воронов заметил, что дед еще силен. Чувствовалось полное слияние с машиной, будто все лошадиные силы, гудевшие в моторе, переливались и в хозяина.

Какурин заглушил мотор и откатил мотоцикл на обочину.

— Тут и было. У меня тогда с мотором что-то случилось — едва завел. А то бы я лихача еще издали заметил. Вон на том повороте. Когда голову поднял, он уже на этом вираже свои номера выкидывать начал. Как проехал, я за ним и припустился. Останавливать на месте не с руки было — за фургоном он бы меня и не увидел. Да и остановился ли — тоже вопрос.

Какурин рассказывал чрезвычайно подробно, словно мысленно прокручивал перед собой ленту, зафиксировавшую совершенно заурядный в жизни дежурного инспектора эпизод.

«Вот на таких, как Какурин да Стуков, и держится наша служба. Ну что ему до этих мелочей?! А в работе нашей и впрямь их не бывает. Пройди он мимо чуевского «хулиганства», не оставь свой рапорт, пусть и не очень грамотный, но толковый по сути, неизвестно, где бы мы еще плелись со своим расследованием. Умница дед. А старость что — она случается с каждым, кто долго проживет».

Какурин объяснил, демонстрируя наглядно, как все было.

Воронов стал с ним прощаться.

— Спасибо, Константин Степанович. Вы даже не догадываетесь, как нам помогли...

— Что, хорош гусь оказался? — лукаво спросил Какурин.

— Еще как хорош! — Воронов развел руками, как бы показывая, что о дальнейшем поведать не волен. — Обещаю вам недельки через две лично все изложить. Вместе попереживаем и порадуемся победе. А сейчас бы в отделение вернуться — мне уже в город пора!

— В город? Так чего же назад крутить? Сейчас я вас славно устрою.

Он шагнул с обочины на асфальт и поднял свой полосатый жезл, висевший на руке. Красный «Москвич» послушно замер прямо у его ног.

— До города? — вежливо спросил Какурин. — А-а, товарищ художник? — водитель, очевидно, оказался старым знакомым. И, наклонившись, Какурин попросил: — Товарища лейтенанта с собой не прихватите?

— Коль разрешите с неограниченной скоростью ехать, возьму! — смеясь, ответил водитель — молодой, усатый парень с копной черных волос.

— Я те дам, с неограниченной! — притворно сердито погрозил палкой Какурин.

Не успели отъехать, парень охотно заговорил.

— Батя у нас хорош. Но строг — спасу нет. Я от него две дырки в талоне имею. Только с трудом уговорил на неделю срок одной перенести. Критическое положение создавалось, — парень прибавил газу, словно и впрямь получил разрешение Какурина.

Воронов взглянул на спидометр. Скорость была за восемьдесят, а пробег — пять тысяч семьсот сорок километров.

— Не много ли две дырки за такой короткий пробег? — скорее из вежливости спросил Воронов.

— Еще как много! Да ведь у Бати не выкрутишься. Он эту проклятую скорость без спидометра с точностью до ста метров чувствует...

Под этот восторженный дифирамб Какурину Воронов и задремал. Он не заметил, сколько проехали и где находились, только очнулся от ощущения того, что машина плывет. Подняв голову, бросил взгляд на панель приборов и увидел стрелку спидометра, стоящую на делении «65». За ветровым стеклом тянулась слегка мокрая от дождя лента шоссе. Навстречу, где-то в километре, шел грузовик. А их машина плыла по дороге боком.

Алексей не успел принять никакого решения. Оно пришло само — по-спортивному быстро, скорее инстинктивно, Алексей успел сжаться, повернуться боком, упереться в торпедо правой рукой, а левую закинуть за спинку. Наверно, это было все одновременно. Во всяком случае, он успел это сделать, пока взревевший мотором, — растерявшийся водитель вместо педали тормоза нажал на газ, — «Москвич» не прыгнул с трехметрового обрыва. Потом обрушился грохот, как будто заработала камнедробилка. И он, Воронов, уперся в белый-белый с мелкими дырочками потолок машины. И еще в пол... Потом удар. Все затихло так же стремительно, как начало грохотать.

Он лежал на плечах, ногами кверху, между передним и задним сиденьями. На месте левой двери зияла дыра, в которую Алексей и вывалился. Встав на ноги, осмотрелся. Нет, скорее прислушался: тихо-тихо наигрывал приемник, прижатый к полу, да громко, как бывает лишь в детективных фильмах, капал бензин из свернутой горловины бака. Потом увидел лежащий кверху колесами «Москвич», щедрую россыпь выбитых деталей позади и свои разорванные, окровавленные брюки, пробитые до белой кости ноги и вспухшие, в кровяной пене руки...

— Парень! Эй, парень! — громко позвал Алексей. — Обойдя машину и совсем не думая о себе, он увидел водителя, лежавшего на спине.

Грузовик, бежавший навстречу, со скрежетом затормозил, и водитель бросился к нему.

— Давай, бери парня! — сказал Воронов. — Больница далеко здесь?

— Километров пятнадцать... В Сельцах! — он кивнул в сторону, откуда они ехали.

— Скажешь по дороге инспектору Какурину, пусть приедет...

— Бате?! Скажу! — водитель бросил в кузов вырванное во время переворотов сиденье и помог положить на него художника. Тот хрипел...

— Гони, гони быстрее! — крикнул ему Воронов, но крик получился слабым.

— Вы-то как? — спросил водитель уже из кабины.

— Нормально. Гони!

На дороге подходили и останавливались машины, а Воронов будто и не видел этих людей — он смотрел на свои все отекающие руки в кровавых, лопавшихся от вздутия струпах, и никак не укладывалось у него в голове, что пострадавший — это он.

Какурин соскочил с мотоцикла почти на ходу. Он засеменил к Воронову. У Алексея, наверно, был такой страшный вид, что Батя растерянно спросил:

— А вы откуда, товарищ лейтенант?

Воронов кивнул головой в сторону лежавшего метрах в двадцати под склоном измятого и перевернутого кверху колесами «Москвича».

— Это невозможно, — еще более растерянно произнес Батя, но на этом, к счастью, его растерянность и кончилась... Воронов потерял сознание.

25

Первый раз Алексей очнулся еще в машине. Он лежал на носилках в «Скорой помощи». Или это ему только показалось, что он очнулся. Второй раз пришел в себя, когда она резко затормозила, и услышал слова встречавшего врача — пожилой полной женщины, участливо сказавшей грудным голосом:

— Ну и слава богу, что очнулся!

— Что, автогонщик? — голос принадлежал соседу по палате, возлежавшему на сооружении, лишь отдаленно напоминавшем кровать: широкая доска была положена прямо на козлы. Спрашивавший не шевелился, только глаза его смотрели на Воронова косо и насмешливо. — Прибыл, значит, в наш лагерь? Где тебя гробануло? На «Жигулях» небось?

— Не я был за рулем, — словно это могло служить оправданием, сказал Воронов.

— А-а... — протянул парень.

Вошла врач и прикрикнула на говорившего:

— Сидоров! Помолчите хоть немножко!

— Ну, как дела? — спросила она, присаживаясь на койку. — А ты в рубашке родился. Теперь сто лет жить будешь. Чудо какое-то — тридцать семь дырок и ни одной трещинки, ни одного перелома! Какурин сказал, что от машины лепешка кукурузная осталась. Судьба, голубчик. — Она как маленького погладила его по голове. — Тут к тебе приходили. Из Москвы. Но я не пустила. До завтра лежи тихонько и старайся не двигаться. Кто знает, какой силы сотрясение!

Первым наутро, после завтрака, вместе с врачом в палату вошел инспектор Какурин. В белом халате, накинутом прямо на мундир, Константин Степанович напоминал побитого пса, настолько виноватым было выражение его лица.