Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Часа два мы ехали в виду этого «змеиного жала», которое затем, круто поднимаясь вверх, превратилось в высокий хребет Коджур, примыкающий с севера к Уркашару К долине Сары-эмель Коджур спускался крутым склоном, прорезанным узкими логами с круглыми купами казацкого можжевельника, похожими на большие зеленые клумбы; по дну логов белели еще остатки зимнего снега. Этот выпуклый склон совершенно скрывал от нас скалистые вершины Коджура, которые, по словам Лобсына, были еще покрыты снегом. Тарбагатай по-прежнему тянулся слева от нашей дороги, но был уже невысок. Долина Сары-эмель сузилась, речка превратилась в ручеек, извивавшийся по болотистым лужайкам, пестревшим желтыми цветами.
Мы миновали ворота Бай-мурза, где Тарбагатай круто обрывается утесами к широкой долине, которая отделяет его от Саура. В этой долине невдалеке белели домики русского таможенного поста Чаган-обо, а за ним вдали поднимался Саур, похожий на огромную ровную ступень, над которой ползли темные тучи, алевшие в лучах заходившего солнца.
Мы были у самой русской границы, но сейчас же повернули вправо и вверх по долине небольшого ручья стали подниматься на горы Тепке, которые соединяют Коджур с Сауром. Здесь на лужайке остановились ночевать. Разбили палатку, развели огонь. Лобсын выбрал это место потому, что увидел рядом оставленную зимовку, вокруг которой была огорожена площадка с хорошей травой. Там можно было оставить на ночь лошадей, не опасаясь, что они уйдут. Палатка была поставлена возле изгороди, и собачка Лобсына могла сторожить и нас, и лошадей.
На следующий день мы поднялись на горы Тепке, которые отделяют впадину реки Чаган-обо от обширной долины реки Кобук. С перевала мы увидели на западе вершины Коджура, покрытые снегом, через которые проглядывали крупные глыбы. Судя по этому, Коджур поднимался выше Уркашара и Тарбагатая, на которых снег уже исчез.
С перевала мы спустились в широкую долину Кобу, которая отделяет высокий Саур от хребта Семистай, составляющего продолжение Уркашара.
Слева, подобно темной ровной стене, тянулся Саур; его склон кое-где рассекали глубокие ущелья, а выше среди пелены облаков белели острые вершины, сплошь покрытые снегом. Я долго любовался ими, вспоминая Алтай и его вечноснеговые вершины, и спросил Лобсына, остается ли снег на них все лето.
— Круглый год лежит! Потому и горы называются Мус-тау, т. е. снеговые. Это семь вершин, которые поднимаются высоко над Сауром.
Из первого ущелья в стене Саура выходила и тянулась далеко в долину Кобу узкая лента леса, которая кончалась у какого-то белого здания.
— Это что за дом здесь? — спросил я.
— Кумирня Матени называется. Но при ней монастыря нет. В начале весны сюда приезжают ламы из нашего монастыря и служат молебствие о хороших кормах и благополучии скота по всей долине. Долина Кобу — моя родина, здесь киргизов нет, живут только калмыки. Там дальше под Сауром монастырь, в котором я учился, и ставка нашего князя Кобук-бейсе.
Меня удивила лента леса, которая из ущелья Саура тянулась до кумирни Матени в долине Кобу, где леса больше нигде не было видно. Я спросил Лобсына, какой это лес.
— Лиственица, она по всему Сауру растет.
— Как на Алтае! — вспомнил я.
— А здесь это последние деревья лиственицы. В Тарбагатае, который подходит близко к Сауру, лиственицы нет, растет только казачий можжевельник; то же в Коджуре и Уркашаре, а в Барлыке лес хороший, но только еловый.
Позже консул подтвердил, что лиственица перебрасывается из Алтая на юг через широкую долину Черного Иртыша и образует леса в Сауре, оканчиваясь у кумирни Матени в долине Кобу, а тянышанская голубая ель распространяется из Тянь-шаня на север в Джунгарский Ала-тау и Барлык, но не дальше. В промежутке между Сауром и Барлыком в горах нет ни лиственницы, ни ели, а встречаются казачий можжевельник и немного березы, осины и вербы.
Вид из долины Кобу на юг был интереснее. Хребет Семистай тянулся здесь, как высокая зубчатая полуразрушенная стена. Острые вершины гор обрывались к северу высокими скалами красного цвета; к ним примыкали более низкие скалистые горы, как будто состоявшие из обрушившихся сверху громадных глыб. В разных местах высились отдельные крутобокие скалы, похожие на развалины башен и замков. Узкие ущелья круто поднимались вверх, а внизу открывались на покатую равнину, как бы составлявшую подножие этой стены. Она представляла сухую полынную степь и резко отделялась от зеленых лужаек дна долины Кобу.
Мы долго ехали по окраине этого подножия, любуясь скалами Семистая справа и зеленой долиной слева, замкнутой на севере темной стеной Саура, над которой сверкали под лучами солнца снеговые поля на пиках Мус-тау.
— Красивое место твой родной край, Лобсын! — сказал я.
— И богатое, — прибавил он. — Здесь хорошие луга для зимних пастбищ, в Сауре много леса для дров и хорошие летовки.
— А в Семистае летовки есть?
— Нет. Это совсем дикие горы: везде камень, скалы, ущелья, травы мало, и места для скота неудобные. Но у нас холоднее, чем в Чугучаке, хороший хлеб сеять нельзя, ячмень — и тот иногда замерзает, не дозрев.
— А Ибэ-ветер зимой тоже дует?
— Нет, такого ветра здесь нет. Видишь, кругом горы: Саур с одной стороны, Семистай — с другой, а Коджур — с третьей. Долина Кобу — тупик, ветру выхода нет, и зимой у нас тихо.
По мере того, как мы ехали на восток по долине Кобу, она становилась менее ровной. Плоские холмы среди нее стали выше и потом слились в длинную цепь скалистых горок Кара-адрык, которая закрыла от нас северную часть долины вдоль подножия Саура, где, по словам Лобсына, была расположена ставка князя Кобук-бейсе и монастырь, в который отец сдал его ламам в науку.
Цепь Мус-тау кончилась, но стена Саура тянулась по прежнему, закрывая вид на север. С другой стороны Семистай стал значительно ниже, оставаясь скалистым и диким.
— Здесь тоже летовок нет, — заявил Лобсын на мой вопрос. Но здесь легко перевалить на ту сторону, дороги есть. А там через высокий Семистай только горные козлы и архары [21] могут перебраться.
— И много их там водится?
— Много. Семистай — самое лучшее место для охоты на этих животных. И наши калмыки добывают их понемногу.
Вечером мы остановились на большой лужайке вблизи того места, где река Кобук поворачивает на юг, врезается в дно долины и прорывается через Семистай. Меня поразило, что в течение целого дня, пока мы ехали по долине Кобу, нам не встретилось ни одного человека. Я спросил Лобсына, где же его соплеменники калмыки, почему их не видно.
— Все наши зимовки стоят под Сауром и их с этой дороги не видно. Нашим калмыкам здесь делать нечего. Видишь, какая сухая степь под Семистаем. А под Сауром много ключей, ручьев, трава жирная и летовки в горах тоже недалеко. Встретиться нам мог бы здесь только охотник на козлов по дороге в Семистай.
На следующий день мы продолжали ехать на восток по долине Кобу и видели зимовки калмыков под Сауром потому, что цепь Кара-адрык кончилась и вся долина открылась перед нами. К закату горы с обеих сторон распались на холмы, а долина уперлась в обширную впадину большого озеда Улюнгур. Мы остановились на его западном берегу. Корма здесь было достаточно в виде камышей в воде и травы на берегу. Но вода озера нам не понравилась для чая; она была чуть солоноватая. Нам и нашим лошадям сильно досаждали комары, которые кружились огромными роями.
Улюнгур — озеро очень большое, длиной около 40 верст в стороне треугольника, форму которого оно в общем имеет; берега окаймлены во многих местах большими зарослями камышей, в которых ютятся кабаны и утки. Еще поздно вечером оттуда доносилось кряканье, хлопанье крыльев, а издалека визг свиньи, на которую, очевидно, напал какой-нибудь хищник. Но наша собака лежала спокойно вблизи огня и только по временам поднимала уши, прислушиваясь. Лошади на ночь были привязаны близ палатки, мы нарезали им по снопу молодого камыша.
