– А малярии здесь много??– спросил я, заметив, что дверные проемы придорожных хижин все до одного занавешены противомоскитными сетками. Я перестал принимать маларон еще в Аддис-Абебе, после того как Уорку заверил меня, что в горах Эфиопии плазмодии не выживают. Теперь, глядя на эти сетки, я подумал, что поступил опрометчиво: повторять свой ганский опыт мне вовсе не хотелось.
– Малярии здесь мало,?– успокоил Мелси. И, подумав, добавил:?– Очень много туберкулеза.
Жители пограничного поселка, где мы встретились с Уорку (мы ехали из Гондэра, а он?– из Аддис-Абебы), оказались на удивление приветливыми и обходительными. Чего никак нельзя сказать о пограничниках. Конечно, нам следовало заняться оформлением документов еще в столице, где, по слухам, визы в Судан выдают всем желающим (разумеется, за взятку), но решение о поездке было принято спонтанно, да и Уорку легкомысленно уверял нас, что сумеет договориться на границе?– дескать, не впервой. Теперь мы отирались вкруг да около, пока он бегал из одной сторожки в другую, выбивая нам визы.
Граница между двумя странами?– пересохший ручей «вади», переход?– через шаткий мостик. Здесь кончается православие и начинается ислам: азан, Рамадан, боеголовки минаретов. Современный Судан живет по законам шариата, а когда-то, до прихода к власти Джафара Нимейри, Хартум был городом дискотек и свободных нравов. Таким его запечатлели Джадалла Джубара, Тайиб Салих и другие художники довоенной эпохи. «У нас денег мало, но мир, а у них?– много, но воюют»,?– подытожил Мелси.
По обе стороны оврага стояли «nomans» с автоматами, с одной стороны?– те, кто пьет кофе с солью, с другой?– те, кто с корицей и имбирем. Невдалеке?– с суданской стороны?– возлежал дромадер, похожий издали на небольшой бархан, из которого растет маленькое деревце с щетинистым толстым стволом и верхушкой в виде хохолка из колючек.
– Дохлый номер,?– сказал Уорку, хлопнув дверью очередной сторожки,?– Прашанту визу могут выдать через три дня, а тебе не дадут ни через три, ни через десять. У тебя израильский штамп в паспорте. Извини, я не знал. Зря только время потратили.
– Ничего не зря: дорога из Гондэра была замечательной. А про израильский штамп я мог бы и сам сообразить. Я про него совсем забыл.
– Обычно с ними можно договориться. Мне-то, как гражданину Эфиопии, тоже нельзя переходить здесь границу. Но на это они смотрят сквозь пальцы. А с израильским штампом уперлись и все тут… Вообще все это бред, если разобраться. Знаешь, ведь древняя Эфиопия, та, которая в Библии упоминается,?– это Судан. Царство Куш. В древние времена там все были иудеями. Я читал, что многие из иудеев в Египте на самом деле были кушитами.
– Да, я тоже об этом читал.
– Ну вот, а теперь в Судан не попасть с израильским штампом…
– А в Израиле слово «куши» используется в качестве ругательства. Примерно как «ниггер» в Америке. Так что все хороши.
– Ладно,?– махнул рукой Уорку,?– давайте я хотя бы угощу вас настоящей суданской едой. Я знаю тут одно неплохое местечко. Вы когда-нибудь пробовали молохею?
– Кажется, да, в Египте.
– А уэку? Это такой соус из сушеной окры с вяленым мясом.
– Звучит как-то неаппетитно…
– Когда ты в Ниме, поступай как нимляне! 51?– скаламбурил Прашант, вспомнив этноним, изобретенный нашим водителем.
– Ты играешь словами совсем как хабеша 52,?– улыбнулся Уорку.
***
После обеда каждый пошел, вернее, поехал своей дорогой: Уорку?– к «нимлянам», а мы?– на попутке обратно в Гондэр. Ухабистая дорога, которую здесь в шутку называют «африканским массажем»; дробные удары камешков о кузов. Иконка с Девой Марией, прыгающая под лобовым стеклом. Грузовик?– на последнем издыхании. Во времена Дерга обладатели дорогих автомобилей судорожно меняли свои «мерседесы» на такие вот колымаги, чтобы скрыть принадлежность к буржуазному классу.
– Эфиоджаз любите??– спросил водитель, включая радио.
– Еще как!
Эфиоджаз?– это «тезета» 53; это прекрасные Мулату Астатке, Хайлу Мергия и Эджигайеху Шибабау, которых я слушаю с юных лет. Мне нравится эта музыка и нравится эта универсальная приставка «эфио», заменяющая прилагательное «эфиопский» («эфиоджаз», «эфиорадио», «эфиокухня»). Как будто всему, что есть вокруг, дают полное имя, ФИО, и любое нарицательное сразу становится собственным. Или наоборот, вместо имени, отчества и несуществующей фамилии в анкетной графе пишется просто и ясно: «джаз», то есть?– в переводе с английского?– «всякое».
Но здесь, в нескольких километрах от границы, автомобильный приемник ловил только суданские радиоволны. А по суданскому радио передают программы иного пошиба. Например, так называемый «вдовий час». Правда, сейчас эта практика уже отошла в прошлое, но еще несколько лет назад, по словам нашего друга Уорку, многие суданские мужья норовили удрать за кордон. До Европы они обычно не добирались, а оседали в других, более мирных африканских странах. О том, насколько часто это происходило, можно было судить по радиопередаче, в которой жены обращались к пропавшим мужьям, при чем, как правило, эти обращения звучали в форме ультиматума: если не вернешься через неделю, подам на развод. На самом деле это были пустые угрозы: развод женщине в суданском обществе получить нелегко. Бывали случаи, когда соломенные вдовы, уставшие надеяться на возвращение мужа, находили себе новых кавалеров, и семья женщины отрекалась от нее, как от распутницы. Тяжелее всего приходилось детям: оставшись без материальной поддержки, матери-одиночки часто сдавали их в коранические школы, где, как известно, условия содержания хуже, чем в любом детдоме.
– Извините, эфиоджаза тут нет,?– развел руками водитель и выключил радио.
8. РАЗВИВАЯ ПЛАТОНА
Под дощатым полом спит вода подземного озера. Высокие створчатые двери и деревянные потолки украшены замысловатой резьбой, на стенах?– едва различимые фрески. Когда-то они освещались блеском подвешенных к потолку алмазов, но за последнюю тысячу лет бoльшая часть алмазов, так сказать, улетучилась. Мы проходим в глубь вертепа и подходим к огороженной площадке, по периметру которой лежат скелеты пилигримов-бахитави, приходивших сюда умирать. На протяжении нескольких веков новоприбывшие попросту усаживались на кости своих предшественников и ждали смерти. В результате скелеты не разбросаны где попало, а сложены аккуратными горками.
Низкий свод святилища облеплен темными наростами (пещерный мох? сталактиты?); если как следует приглядеться, можно заметить, что некоторые из «наростов» шевелятся: это?– стаи летучих мышей. Священник в каббе 54 и белой чалме, как цирковой артист, несет перед собой целую дюжину зажженных факелов. За ним следует небольшая процессия, вооруженная старинными фолиантами в сафьяновых переплетах и церемониальными крестами с изощренными узорами, каких не сыщешь ни в одной другой стране. Человек в каббе раздает каждому из певчих по факелу. И вот они поют, суровые клирики в белых одеяниях и с факелами в руках, и их восьмиголосье обращено к стене, расписанной изображениями святых, иллюстрациями библейских притч, абрисами праведников анфас и чудищ в профиль.
Мы поворачиваем обратно, и тогда нас ослепляет алмазный блеск воды, стекающей со скалы над выходом из пещеры. Внезапный выход на свет сродни религиозному пробуждению, и мне начинает казаться, что все было затеяно исключительно ради этого катарсиса. Вспоминается хрестоматийная аллегория Платона: «…Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол…»
