Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
— Давно ли этот город разорен?
— С незапамятных времен, говорят. Никто не знает, когда там люди жили и какие люди. А город большой, версты три поперек, пожалуй пять верст вдоль реки Дям и развалины до черных гор Хара-арат доходят. Эти горы — тоже пустое место: ни воды, ни травы нет и никто в них не живет. А за черными горами настоящая пустыня Гоби, Сырхын-гоби называется. Она почти до Семистая протянулась, до того хребта, который мы из долины Кобу видели, когда на Алтын-гол на запрещенный рудник ездили.
— Это ты все расспросил, а сам по соседству не бывал?
— В Сырхын-гоби бывал и Хара-арат издалека видел. Только город не мог видеть, его Хара-арат заслонил.
— Что же, я вижу ты подбиваешь меня ехать туда, сокровища раскапывать?
— Почему бы нет? Мы каждый год в это время куда-нибудь ездим, новые места смотрим, отчего не поехать в этот город. Не так далеко, отсюда езды пять-шесть дней только. Долину Мукуртай между Джаиром и Уркашаром помнишь? По ней мы проедем до реки Дям, а потом вниз по этой реке. Приедем, попробуем покопать в развалинах. Если найдем что-нибудь хорошее — останемся, а не найдем — вернемся скоро назад.
— Так! Что же, если мы что-нибудь найдем — можно будет каждый год туда ездить и понемногу добывать. Только вот что! Ты говоришь, что на реке Дям недалеко от развалин живут калмыки. Они увидят, что мы копаем развалины, арестуют нас и потащут на расправу к своему князю. Помнишь, как нас таранчи повели из турфанских развалин?
— На Дяме стоят только калмыцкие зимовки и в конце весны калмыки откочевывают в горы, потому что на реке летом жарко, да и траву нужно беречь на зиму, не травить её летом.
— Ну, хорошо! Поедем, когда станет теплее, заготовим сухарей и баурсаков на целый месяц.
— Повезем лучше муку и сало, баурсаки сами будем жарить, всегда будут свежие. Палатку возьмем с собой и твоего парнишку приемыша.
— А его зачем?
— Палатку поставим в роще на окраине развалин, в тени. Коням корм нужен, в городе ни травы, ни воды нет. Парнишка будет стеречь коней и палатку, пока мы работаем в городе.
— Ты, вижу, все уже обмозговал!
— Само собой, дело не мудреное.
— Парнишке скучно будет одному сидеть по целым дням и даже жутко.
— Собачку, конечно, возьмем. А если хочешь, я и своего парнишку возьму. Он чуть моложе твоего. Пусть оба приучаются к работе. Ты своего уже обучил русской грамоте, он поучит моего. Оба будут нам чай и ужин варить.
— Значит, поедем вчетвером и на четверых нужно провиант заготовить. Пожалуй два вьючных коня не поднимут всего.
— Двух коней мало. Парнишки ведь поверх вьюков сядут. Возьмем трех вьючных коней, у меня их достаточно, золото мы не зря добывали.
Итак, мы сговорились окончательно, что в конце мая Лобсын с сыном, пятью лошадьми, запасом масла, вяленого мяса и сухих пенок приедет в Чугучак. Я к тому времени заготовлю сухари, муку, чай, сахар, соль, посуду.
Когда я рассказал консулу, что мы опять собрались путешествовать, он спросил:
— Новую авантюру задумали? В каком роде и далеко ли поедете, неусидчивый человек?
— Если такие раскопки, которые мы с немцами вели в развалинах возле Турфана, можно назвать авантюрой, Николай Иванович, вы угадали.
— Неужели вы в Турфан собрались? Немец, поди, там все дочиста обобрал!
— Нет. Лобсын узнал про развалины древнего города в наших горах гораздо ближе, на реке Дям. Вот мы и хотим попробовать, нет ли там чего интересного.
— Что же, это хорошо. Только условие — все, что найдете, покажете мне. Такие древности нельзя разбазаривать по мелочам. Наша Академия наук и музей Эрмитажа все купят с удовольствием. Я им напишу, приложу список находок, и они пришлют знатока, который все оценит, заплатит вам и вещи отправит в Петербург. Сосунок ведь для германской академии раскапывал, а вы будете для нашей искать.
— Правильно, Николай Иванович! И нам тоже приятнее будет поработать для отечественной науки и отсылать добытые древности нашим ученым людям для изучения и выставки в русских музеях.
— У немца вы научились раскапывать. А он, наверно, записывал, где, что и на какой глубине найдено. Не так ли?
— Да, все записывали и профессор, и его секретарь, но что писали — не знаю, они вещи по-немецки называли. Секретарь еще план каждого здания снимал и где что найдено отмечал.
— Вот и вы делайте так же. Я дам вам клетчатую бумагу, линеечку с масштабом, циркуль и покажу, как нужно план здания снимать. А если на стенах найдутся какие-нибудь раскрашенные картины, которые фресками называются, — вы их не пытайтесь сбивать, — испортите. Попробуйте срисовать, хотя бы грубо, примерно. Я дам вам цветные карандаши. Всякие статуи, лепные фигуры большие, карнизы, украшения на стенах, — не трогайте, только отмечайте на плане. Все такие вещи требуют знатока, чтобы их снять без порчи и уложить для увоза.
— Ну, такие вещи мы на вьючных конях и увезти не могли бы.
— То-то же. За такими вещами, если окажутся, потом пришлют особую экспедицию.
— Понимаю! Мы будем только раскапывать землю внутри зданий и возле них. Все, что выкопаем, — привезем вам, а также планы и все записи и рисунки, если выйдут.
— А вдруг откопаете какую-нибудь большую статую, тяжелую вазу или большой сундук?
— Увезти такие вещи мы не сможем.
— Конечно. Оставляйте на месте, только засыпав опять землей и отметив на плане и в описи.
Консул назначил мне день, когда я должен был притти к нему, чтобы поучиться снимать план и взять обещанные инструменты.
Собственно я посетил его приличия ради, чтобы сообщить о своей отлучке, а вышло очень хорошо. Он научил, что делать, а я нашел в нем советчика и даже посредника по сбыту древностей. Без его советов мы могли бы много напортить, а теперь сделались с его ведома и благословения разведчиками по древностям для родины.
Два раза я побывал у консула, научился снимать план здания консульства снаружи и внутри. Для измерения длины он велел мне взять с собой тонкую веревку, отметив на ней узлами сажени, а краской аршины и вершки. Для обмера глубины при раскопках он велел взять из лавки складной аршин, выдал бумагу, циркуль, мерную линеечку и цветные карандаши [42].
В конце мая Лобсын приехал на пяти лошадях с своим сыном, собакой и заготовленной провизией. Мои сборы также были закончены; я взял пару лопат и пару кайл, а для перевозки мелких, но хрупких вещей, которые могли попасться в развалинах, заказал столяру пару небольших вьючных сундучков, которые послужили для размещения запасов муки, сахара, крупы, чая и пр.
Консул пришел проводить нас и принес паспорт, выданный амбанем, и разрешение раскапывать развалины старых городов, подобное тому, которое амбань в Урумчи выдал немцам. Таким образом мы ехали уже в качестве разведочной русской экспедиции.
За первые два дня мы прошли по знакомой уже дороге по долине реки Эмель и черным ветреным холмам до степи Долон-тургень между Уркашаром и Джаиром, а на третий день повернули на восток по широкой долине Мукуртай. Она представляет сначала неровную степь, а далее появляются рощи тополей, гала, тамариска и разных кустов с лужайками, занятыми зимовками киргизов и калмыков. Слева долину окаймляли крутые склоны Уркашара то черного, то красного цвета, разрезанные короткими ущельями. В одном месте бросалась в глаза отвесная стена огромной высоты. У подножия ее лежала кучка громадных глыб, а на вершине видно было маленькое здание вроде буддийской часовни. На дне долины против этого места был небольшой калмыкский монастырь.
— Это скала Кызыл-гэген-тас (камень красного гэгена), — пояснил Лобсын. — С ее вершины когда-то гэген монастыря бросился вниз. Он уверил лам, что Будда поддержит его в воздухе за его подвижническую жизнь и он встанет внизу на ноги живой и невредимый. Все ламы поднялись вместе с ним в большой процессии по длинной окольной дороге на вершину скалы и совершили там богослужение. Внизу к подножию скалы съехалось много калмыков и киргизов из окрестностей, чтобы видеть чудесный прыжок гэгена. После богослужения гэген в своем красном халате, расправив его широкие рукава, подобно крыльям, прыгнул вниз и, конечно, разбился насмерть. С тех пор эту скалу и называют Кызыл-гэген-тас, а в память события на ее вершине построили часовню.
