Каждый вечер я упаковывала оставшиеся продукты, наполняла водой котелок, вынимала из сумки чашку, чай, сахар и термос, вешала на дерево носовые поводы. Потом раскатывала у костра, всегда у костра, спальный мешок и погружалась в изучение карты звездного неба.
Я жила под звездами, и они обрели для меня смысл. Ночью, когда я просыпалась, прислушиваясь к колокольчикам верблюдов, звезды говорили мне, который час. Указывали, где я нахожусь и куда пойду, но каким холодом веяло от этих звезд-льдинок! Однажды вечером мне захотелось послушать музыку, и я вставила в магнитофон кассету с записями Эрика Сати [26]. Однако его мелодии оказались такими чуждыми всему, что меня окружало, такими несовместимыми с пустыней и звездами, что я выключила магнитофон. Я разговаривала сама с собой, мне доставляло удовольствие повторять названия звезд и созвездий. Спокойной ночи, Альдебаран [27]. До завтра, Сириус [28]. Пока, Ворон [29]. Мне было приятно, что на небе есть ворон.
Ферма Уоллера оказалась вовсе не фермой, а местом водопоя для туристов. Я вошла в бар выпить пива и наткнулась на нескольких обычных завсегдатаев таких мест, рассуждавших — правильно, вы угадали — о сексе и женщинах. «Великолепно, подумала я, как раз то, что мне нужно. Немного интеллектуальной пищи». Один из них, коротконогая скотина, уродливая, худосочная и прыщавая, работал молочником в Мельбурне, он развлекал своих дружков явно неправдоподобными, но уснащенными отвратительными подробностями рассказами о бесчисленных победах над домохозяйками, жаждущими сексуальных развлечений. Другой, водитель туристского автобуса, твердил, что у него очень тяжелая работа, потому что женщины ни на минуту не оставляют его в покое. Видит бог, мне пришлось нелегко. Пуговицы рубашки прыгали на вздувшемся от пива брюхе водителя. Я ушла.
Мы вступили во владения диких верблюдов. Их следы виднелись повсюду, а деревья [30] были обглоданы почти догола. Саллей напугал меня на всю жизнь рассказами про одичавших верблюдов, у которых как раз сейчас начинался период гона. «Сначала стреляй, потом рассуждай», — тысячу раз повторял он. Поэтому я зарядила ружье и перекинула его через седло Баба. И подумала: господи, при моем везении ружье непременно выстрелит само и прострелит мне ногу; я вынула пулю и сунула несколько патронов в карман.
В тот вечер я разбила лагерь в промоине у подножия холмов. Верблюды лакомились перекати-полем, акацией, лебедой, верблюжьей колючкой и другими деликатесами. А я — ялкой, растениями, похожими на крошечные луковички, которые я выкапывала и жарила на углях. Все прекрасно, говорила я себе, пытаясь заглушить растущую тревогу. Мне казалось, что верблюды тоже не очень спокойны, но я решила, что им передалась моя собственная нервозность. Ночью мне никак не удавалось уснуть, а когда я наконец забылась, меня мучили какие-то бредовые видения.
Я проснулась раньше обычного и отпустила Голиафа попастись. Упаковав вещи, я обнаружила, что верблюды ушли (отправились назад, в Алис), и, когда я их поймала милях в двух от лагеря, они были явно чем-то напуганы.
— Наверное, дикие верблюды где-то недалеко, — сказала я Дигжити, хотя нигде не видела подозрительных следов.
По дороге в лагерь я наткнулась на брошенную стоянку аборигенов: хижины из ветвей акации, почти полностью скрытые кустами.
Ночь я провела на скотоводческой ферме «Энгус-Даунс», у Лидлов. Они сунули меня в душ и досыта накормили, а когда я рассказала, как плохо спала накануне, миссис Лидл заявила, что в тех местах привидений больше, чем мух.
На следующее утро я долго возилась с поклажей, сделала Зелейке эластичный носовой повод, рассчитывая, что она не сможет его натягивать, поставила Баба последним в нашей кавалькаде и отправилась в Кётн-Спрингс, где провела несколько дней, пытаясь переделать седло Дуки. Мне все еще не удавалось добиться правильного распределения груза у него на спине.
После Кётн-Спрингса туристы стали непереносимы, я сверила направление по компасу и пошла в Эерс-Рок через дюны. Двигаться по чуть отвердевшему морю песка было мне не под силу, поэтому я взгромоздилась на Баба. И тут-то я увидела… Меня как громом поразило. Я не могла поверить, что эта голубая красавица не мираж. Она будто парила в воздухе, она завораживала, слепила глаза, ошеломляла громадностью. Такое не опишешь.
Я спустилась по склону дюны, заставила Баба побыстрее пересечь долину с дубовой рощей и поднялась вверх по противоположному склону. Только увидев ее вновь, я перевела дух. От непостижимой мощи этой скалы у меня заколотилось сердце. Я не могла себе представить, что существует такая ни на что не похожая первозданная красота.
Во второй половине дня я подошла к туристской деревне, где меня встретил директор огромного национального парка, раскинувшегося вокруг Эерс-Рока. Приятный человек, занятый совсем не таким легким делом, как может показаться. Он должен был охранять хрупкую природу парка от нашествия всевозрастающих полчищ австралийских и заморских туристов, которые не только не имели понятия об экологических проблемах пустыни и пагубных последствиях самого факта их пребывания в этих местах, но еще и считали, что могут рвать дикорастущие цветы, выбрасывать из окон автомашин жестянки из-под пива, рубить деревья, когда им нужно топливо, разжигать костры в запрещенных местах, бросать их непогашенными и съезжать с великолепных дорог, чтобы оставить годами не заживающие рубцы новой колеи. Директор предложил мне расположиться в автофургоне, что меня вполне устраивало, он показал хорошее место, где можно было оставить стреноженных верблюдов, и сказал, что не возражает, если я потом разобью лагерь у подножия горы Олга и пробуду там несколько дней. Эерс-Рок, огромная скала-монолит, была окружена в радиусе полумили плодородными низинами; благодаря искусственному орошению отработанной водой здесь росла сочная зеленая трава и такое множество цветов, что между ними нельзя было ступить. А дальше начинались дюны, они тянулись до самого горизонта, где оранжевый цвет постепенно тускнел и уступал место серовато-синему.
Пожар не пощадил национального парка, и, хотя к моему приходу он стал еще живописнее и зеленее, я боялась, как бы верблюды не поплатились за эту красоту. Многие растения пустыни, когда они только пробиваются на свет, выглядят необычайно привлекательно и кажутся животным вполне съедобными, но как раз в это время в них вырабатываются многообразные защитные яды. Я знала, что Зелли не ошибется и не станет есть то, чего нельзя, но вовсе не была спокойна за остальных верблюдов. На заре исследования Австралии многие экспедиции терпели неудачу из-за гибели верблюдов, отравившихся ядовитыми растениями. Чтобы мои верблюды не уходили слишком далеко, я по очереди привязывала к путам Зелли или Голиафа сорокафутовый канат и обматывала его вокруг подходящего дерева. Зелейка бесспорно была вожаком, и я знала, что без нее остальные не отважатся отправиться в далекий путь. Но с другой стороны, это означало, что Зелейка не могла научить их находить съедобные растения. Правда, кругом было много хорошей травы, и я надеялась, что верблюды не польстятся на что-то незнакомое. Они на самом деле очень тщательно выбирают пищу, о чем я тогда не подозревала.
Я сидела на вершине дюны и смотрела, как наступающий вечер меняет гордые резкие краски дня, придавая им мерцающие пастельные тона, а потом сгущая до синих и багровых цветов павлиньего хвоста. В пустыне это было мое любимое время суток: особый свет редкостной чистоты и прозрачности часами изливался на землю. Вопреки опасениям Эерс-Рок не разочаровал меня. Никакие туристы на свете не могли разрушить эту скалу, по самой своей природе не подверженную разрушению — слишком огромной она была, слишком могучей, слишком древней.
