Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич

В субботу и я ездил на «ферму сахарных кленов», то есть в дом к одному знакомому фермеру, у которого есть рощица этих деревьев. Уже за несколько дней до этого все волновались: вдруг испортится погода и клены перестанут «доиться». Ведь, оказывается, они дают сок в условиях, когда дни теплые, а ночи холодные. Если такая погода стоит долго — каждое дерево может давать одно-два ведра сока каждый день в течение месяца.

Но погода не подкачала, и в субботу мы были уже в лесу. Еще по дороге по сторонам мы видели необычное оживление в окрестных лесах. Люди шли в разных направлениях по еще глубокому снегу с ведрами. Над лесом поднимался в воздух дым от костров. А когда приехали на ферму — там тоже оживление: много машин, гостей, радостно бегающих по сугробам детей.

Когда зашли в рощу, увидели, что почти в каждое дерево на высоте около метра от земли вбит мощный стальной уголок-крючок, так что желобок его позволяет соку стекать в специальное ведро с крышкой, повешенное на этом крючке.

Я открыл одну из крышек. В ведро капала обычная по виду прозрачная вода, похожая на наш березовый сок. Сунул как бы нечаянно в ведро палец, облизал — и по вкусу как березовый, может, чуть слаще. В середине рощи, куда вели следы, стояла небольшая бревенчатая избушка с кирпичной трубой, из которой валил дым и летели искры. Перед избушкой стояли в ряд несколько соединенных трубками кипящих чанов, под которыми ярко горели большие поленья. Рядом — большие поленницы заранее приготовленных дров, несколько пустых и полных ведер с соком и масса ладей, как на пикнике. Все старались быть полезными общему делу, подбрасывали дрова, выливали сок из чанов. Но было ясно сразу, что это не стихийная деятельность. Руководил ею фермер — бородатый пожилой мужчина в телогрейке и высоких резиновых сапогах. Оказалось, что в этих чанах выпаривается сок. Система чанов такова, что сок в процессе выпаривания, по мере долива свежего сока в первый чан, переходит частично во второй, потом в третий и так далее, становясь все гуще и гуще. В последнем, восьмом чане сок был уже совсем густой и темный.

Фермер, оказалось, устанавливает скорость долива сока в первый чан, судя по густоте, цвету и вкусу массы в последнем отсеке. Когда он сцеживает оттуда готовую продукцию, чаны начинают работать как система сообщающихся сосудов и сок течет из отделения в отделение. Из двадцати литров сока получается не больше литра знаменитого на всю Америку «вермонтского кленового сиропа». Поэтому даже сейчас, в пору урожая, этот сироп совсем не дешев, и, когда вечером все пришли с фермером в его дом, он угощал всех чаем с блинчиками бесплатно, но продавал только что полученный сироп довольно дорого. А может, и не дорого, судя по тому, как все гости фермера с удовольствием, не торгуясь, брали у него этот сироп по баночке-другой. Кончилось тем, что и я взял.

Моя жизнь здесь в свободное от работы время стала чуть более разнообразной. Недели две назад мне позвонила вдруг Мегги — американский лаборант на шельфовом леднике Росса. В Антарктиде все с удовольствием наблюдали, как она и огромный добродушный механик Боб «уходили гулять за околицу». А потом они вдруг организовали свой «хутор». В стороне от ряда утепленных и отапливаемых джеймсвеев, где спали все мы, они разбили обыкновенную островерхую зеленую палатку без пола, поставили в нее маленькую жестяную печурку, две раскладушки прямо на снег и жили там, хотя при одном взгляде на эту легкую, продуваемую всеми ветрами палатку нам становилось холодно.

И вот сейчас Мегги приехала к своему другу и вдруг узнала от него, что и я здесь. Когда ее Боб уехал куда-то в командировку, она захотела повидать меня.

Решили поехать в ресторан. Мегги заказала телятину, я — жареную рыбу. Выпили по фужеру белого сухого вина. Разговорились. И вдруг оказалось, что Мегги несчастна с Бобом, собственно, не несчастна, но ей ясно, что она не сможет выйти за него замуж. Мегги повидала за свою небольшую жизнь много. Вдвоем с приятельницей, адвокатом из Лондона, она путешествовала по Вьетнаму и Индонезии, жила в глухих деревнях и поняла, что маленькие странные вьетнамцы и малайцы — тоже люди. Они также думают, с кем дружат их дети, как уберечь их от дурного влияния, как научить их жить, как научить профессии. Потом она путешествовала по Европе: Англия, Италия, была в Германии, там у нее появился бой-френд, думает приехать в США летом (он кончает юридический факультет — и они поженятся, возможно, поженятся). А Боб, бедный, здоровый громила Боб не понимает ее, он такой узкий, как все в этом деревенском Вермонте, и ей здесь с ним просто скучно.

Зал ресторана с зимним садом, с огромными, как кусты, растениями, между которыми стоят столики…

— Игор, а в России — все коммунисты? — сыплет она вопросами. — А ты можешь сам бросить работу и переехать в другой город?..

— Никогда и никого не подвози. И не важно, кто стоит на дороге: огромный мужчина или тоненькая девушка. Попутчик сядет к тебе в кабину, а через некоторое время ты почувствуешь, как в твой бок уткнулась железка. Тупое дуло. И ты сделаешь все, что захочет эта девушка, все, что она тебя попросит. В лучшем случае она тебя ограбит. А может быть, и хуже…

Так всегда говорила, учила меня толстая добрая Мардж, жена Тони Гау. Но я не слушал ее и всегда подвозил. По американским понятиям я выходил из дома не рано — в четверть седьмого. Запускал двигатель машины. Пока грелся мотор, я успевал еще раз сбегать домой, взять книги, которые брал с собой на ночь.

Дом Лин Бисоу, в котором я снимал квартиру, стоял на пригорке, и первым делом надо было аккуратно спуститься по крутому съезду на нашу тихую улицу, которая называлась Кленовой. Я проезжал по ней метров двадцать вниз, к центру нашего городка, и останавливался у перекрестка с такой же тихой улочкой под названием Гранатная, чтобы убедиться, что на Гранатной улице нет машин, и для того чтобы вдохнуть аромат свежих донатс.

Представьте себе пончик, но сделанный в виде нашего бублика. Если еще добавить, что все это сварено в душистом сладком сиропе, — это и будет донатс. Нетрудно догадаться, что самые большие любители донатс — дети.

Несмотря на то что не было еще и семи часов, «пункт донатс» — его действительно вернее назвать именно пунктом, а не магазином — был открыт. Представьте себе комнатку обставленную очень аскетически, так, как у нас выглядят пункты, где выдают детское молоко: голые покрашенные краской стены — вот и вся внутренность комнаты. В одной из стен сделан проем в другое помещение — пекарню. Через этот проем со стойкой виден большой кипящий чан, откуда и доносятся привлекательные запахи. Хозяин и хозяйка огромными дуршлагами вынимают донатсы, складывают на тарелку и сразу же продают их. В этот ранний час здесь я встречал девочек — дочерей Лин. Младшая дочь всегда шла в школу рано. Если я оказывался раньше ее на две-три минуты, то специально задерживался, делая вид, что вожусь с машиной. Наконец из нашего дома выходила девочка, одетая в яркую куцую, как бы надутую воздухом, курточку, брючки.

— Как поживаете, мистер Зотиков? — спрашивала очень серьезно девочка. Так всегда, очень официально, учат разговаривать американцы своих детей со взрослыми.

— А ты как поживаешь, Пегги? Если хочешь, я подвезу тебя, мне по дороге.

— Спасибо, мистер Зотиков, — по-прежнему серьезно отвечала Пегги. — Но я не одна, я с подругой.

— У меня есть место и для подруги, — отвечал я тоже серьезно, с трудом удерживая улыбку.

— О'кей! — вдруг вспыхивала улыбкой Пегги, и теперь уже обычные, смешливые девочки с шумом и криком усаживались на заднем сиденье. Они уже знали, что будет дальше.

— Эй, Пегги, не хочешь ли донатс?.. — снова серьезно спрашиваю я.

— Видите ли, мистер Зотиков, мамы нам дали денег на донатсы, и мы уже съели по одному… — как-то очень по-женски отвечала Пегги, пока смущенная подружка рассматривала меня.

— Ты знаешь, Пегги, мне кажется, что второй донатс вряд ли повредит маленькой девочке…