Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич

Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142

К обеду вновь подул резкий ветер, началась поземка, правда, температура повысилась с минус 25 утром до минус 18 днем и по-прежнему виднелось солнце. После столь длительного перерыва мы увидели, что оно взобралось уже достаточно высоко и почувствовали, что оно начинает уже пригревать. Даже снег на обращенных к солнцу темных поверхностях фанерных ящиков начал таять, превращаясь в лед. Это давало основание надеяться, что когда-нибудь — и, может быть, уже скоро — и в эти края придет весна. После обеда начался затяжной и довольно крутой подъем. Чтобы как-то стимулировать собак тащить в гору тяжелые нарты, я вышел вперед. Я еще раньше обратил внимание на то, что Тьюли нравилось видеть меня перед собой. Она сразу же становилась более деловой и целеустремленной. Ее ежеминутные повороты, обусловленные, как мне кажется, чисто женским кокетством, пропадали напрочь. Поворачивая к Джефу свою волчью морду, она как бы призывала его и всех остальных восхититься тем, как она мастерски держит направление и вообще какая она умница. Сейчас же никаких поворотов — морда низко опущена к лыжне, и все внимание сосредоточено на моем следе. Думаю, это объясняется тем, что я в какой-то мере снимал с нее часть психологической нагрузки как с вожака. Теперь нагрузка эта падала на меня, я был для нее вожаком, а она превращалась на время в обычную ездовую собаку, оттого и тянула сильнее. После небольшой плоской вершины, венчавшей подъем, начался спуск, который мы преодолели быстрее и с явно большим вдохновением.

В этот день мы преодолели один за другим еще четыре подъема и спуска. Собаки здорово устали, и последний подъем дался им с трудом — приходилось постоянно подталкивать нарты. Остановились, как обычно, в 6 часов, пройдя 22 мили. Поставили палатку. Затем Этьенн окинул быстрым взглядом горизонт, нашел одному ему ведомое направление на Пунта-Аренас и только после этого растянул антенну, укрепляя середину ее на лыжне, а концы на двух ледорубах. Недалеко от нас Дахо возился со своей палаткой, обсыпая ее снегом. Уилл уже был внутри. Вообще Уилл не любил задерживаться снаружи. Как вы, наверное, помните, в конце нашего совместного проживания я все-таки уговорил его выполнить хоть небольшую, но важную работу: обсыпать палатку снегом. Сейчас же я смотрел, как это делает Дахо, и думал, что профессору вновь придется отвоевывать у своего компаньона право на более справедливое распределение обязанностей. Я помог Дахо распрячь и накормить собак.

Сегодня в нашей палатке был большой радиодень. Хорошо, что мы с Этьенном успели переодеться и даже оттаять мясо до начала сеанса. Прохождение было хорошим, и сначала Уилл, а затем и Дахо смогли вдоволь наговориться с Кинг-Джорджем. Уилл беседовал с Джоном Стетсоном, а Дахо — с мистером Ли. Мне казалось совершенно непостижимым, как можно было что-либо разобрать из того, что сообщил Дахо далекий, порой не отличимый от атмосферных помех голос мистера Ли. Но, наверное, Дахо все-таки кое-что понимал — это было видно по изменяющемуся в унисон с речью мистера Ли выражению его лица. Радиосвязь закончилась в половине десятого. Этьенн пытался поговорить по телефону со своей подругой Сильви, находящейся в Париже, но прохождение, как назло, ухудшилось, и связь не состоялась. Крике, правда, слышал обе стороны и очень порадовал Этьенна сообщением о том, что Сильви его очень ждет и любит. Что и говорить, чертовски приятно узнавать о том, что тебя ждут и любят, тем более это приятно слышать, сидя здесь, в палатке, посреди бескрайней белой пустыни. Настроение Этьенна после радиосвязи было явно приподнятым, чего нельзя было сказать о профессоре — лицо его выражало печаль и озабоченность. Мы с Этьенном спросили профессора, в чем дело, и тут он поведал нам почти криминальную историю. По сообщению мистера Ли, он уже трижды посылал с попутным самолетом в дар профессору пиво и еще какие-то деликатесы китайской кухни, столь чтимой профессором. Но еще ни разу эти посылки не доходили. Дахо был склонен обвинить в этих пропажах летчиков, однако ни мне, ни Этьену не верилось в это, так как речь могла идти только о Генри. Но Дахо был очень расстроен, и Этьенн пообещал разузнать об этом подробнее у Крике. Вечером ветер вновь усилился, началась низовая метель. Бедные собаки! Пятый день подряд без перерыва дул ветер, не давая им времени прийти в себя. Лагерь в координатах: 74,5° ю. ш., 70,5° з. д.

«Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!» — вспомнил я сегодня утром слова песни Владимира Высоцкого, имея виду, конечно, солнце. Ничего! Белая, белая опостылевшая метель, минус 30 градусов, ветер около 20 метров в секунду. Правда, видимость около 200 метров, то есть вполне можно было двигаться, но по такой погоде очень неохота, однако отставание от графика вынуждало нас идти в любую погоду, когда видимость не менее 100 метров — такой критерий мы установили для себя в последние дни. Все мы прекрасно понимали, что если на пути к Полюсу каждый день задержки играет для нашей экспедиции своеобразную положительную роль, смещая выход на Антарктическое плато ближе к лету, то после Полюса эта задержка могла значительно уменьшить наши шансы в соревновании с наступающей зимой. Надо было спешить. Мы вышли сегодня около 8 часов утра — я впереди, за мной Джеф, Кейзо и последним Уилл. Несмотря на то, что Уилл сейчас жил в одной палатке с Дахо, он шел рядом со своими нартами один, а Дахо, как и прежде, скользил слева от нарт Джефа. Я не знаю, чем это было вызвано — возможно, тем, что Уилл любит менять руку, которой он держится за стойку нарт, и поэтому скользит то справа, то слева от них, в то время как профессор наиболее удобно чувствует себя слева от нарт. Через час после выхода ветер растрепал немного поклажу Джефа. Пришлось ему остановиться и перевязывать нарты заново. Я в это время находился метрах в ста впереди, но возвращаться не стал — решил подождать здесь, тем более что ветер повернул круче к северу и стал практически попутным, так что двигаться к упряжкам против него было крайне неуютно. Иногда заряды снега были столь плотными, что скрывали от меня упряжку, и я оставался совсем один, но страха не было — я знал, что Тьюли отыщет меня, и, конечно, мечтал, чтобы она сделала это поскорее, ибо стоять в тридцатиградусный мороз на пронзительном ветру было просто-напросто холодно. До обеда шли довольно легко, подгоняемые попутным ветром, и мне даже казалось, что мы катились под уклон — так стремителен порой был бег упряжек. Во время остановок на обед я по-прежнему занимался измерениями озона, и, если в хорошую погоду (что было, увы, крайне редко) мне хватало времени, чтобы провести измерения и перекусить, то в плохую… Никто не хотел замерзать! Обеденный перерыв в плохую погоду скорее можно было отнести к разряду обязательных, но крайне неприятных процедур, чем к долгожданному и желанному отдыху. Мы старались сократить его до минимума, и в результате я, как правило, не успевал толком перекусить. Сегодня еще, как назло, озонометр пошел вразнос — перестал автоматически отрабатывать измерительный цикл и отключаться. Я опасался посадить батареи, поэтому, невзирая на ветер и снег, решил извлечь его из термостата и посмотреть, в чем же дело. Вся эта процедура отняла у меня минут двадцать пять. Удивительно было то, что, даже будучи извлечены из термостата, этот теплолюбивый прибор сохранял работоспособность при температуре минус 27 и ветер около 15 метров! Мне удалось остановить разбушевавшийся прибор, но время было потеряно. Засыпанные снегом, заиндевевшие ребята уже поднимались из-за нарт, куда они прятались от ветра погрызть «камушки». Я быстренько запихнул прибор обратно, вскочил на лыжи и, зажав в зубах полуоттаявший в нагрудном кармане кусок фруктового пеммикана, занял свою привычную позицию впереди. Отсутствие полноценного обеда моментально дало о себе знать. Начался спуск, и мои не подкрепленные в обед, а потому быстро угасающие силы покинули меня, что позволило собакам Джефа в течение короткого времени трижды меня настичь. Все мои попытки оторваться неизбежно заканчивались падением на каком-нибудь невидимом в белой мгле заструге. Каждое мое падение вызывало невиданный прилив энергии у собак, и они быстро доставали меня. Стала складываться небывалая до сей поры ситуация, когда идущий впереди лыжник тормозил движение всех упряжек. Видит Бог, я старался как мог, но, получив третье убедительное доказательство своей несостоятельности в текущий исторический момент возглавлять наше прогрессивное движение, незамедлительно уступил свое место более молодой, способной и определенно лучше знающей свое дело Тьюли, а сам откатился в арьергард к Уиллу зализывать раны. Но, как это часто бывает в жизни, оппозиция выглядит сильной и способной на радикальные перемены, пока ей есть кого критиковать, а придя к власти, зачастую сама оказывается еще менее состоятельной. Так и Тьюли. Оставшись один на один с Белой мглой, Тьюли растеряла всю свою решительность и прыть, с которой она еще совсем недавно преследовала меня. Упряжка пошла медленнее. Самое интересное, что теперь все остальные упряжки старательно изображали готовность сменить лидера. В частности, собаки Кейзо стали буквально наступать на лыжи меланхолично переставлявшего ноги профессора. Тот, не выпуская из рук стойки нарт, поворачивался и лениво отгонял их лыжной палкой, стараясь при этом сохранить равновесие. Так дальше не могло продолжаться. Расправившись со своим пеммиканом и почувствовав прилив сил, я предпринял еще одну попытку возглавить гонку. На этот раз она удалась. Правда, поверхность была просто идеальной: покрытые ледяной коркой ровные участки чередовались с зонами небольших застругов. Я шел, работая двумя палками, видимость улучшилась, и я мог различить поверхность уже метрах в двадцати впереди себя, что неизмеримо облегчало движение. Гонка продолжалась около 2,5 часа, и если до обеда мы прошли только восемь миль, то после — уж целых пятнадцать! Перед самой остановкой ветер стих, стало пробиваться солнце, и мы увидели километрах в пятнадцати-двадцати впереди пять величественных заснеженных горных вершин. Это должны были быть нунатаки Скай-Хай. Здесь нам предстояло изменить курс практически на западный, чтобы выйти к горе Рекс. Как приятно разбивать лагерь при отсутствии ветра. Ничего никуда не улетает, все можно делать неторопливо и в то же время на редкость быстро, переговариваясь при этом с друзьями и любуясь красками вечернего чистого неба. В такую пору мы, наверное, напоминаем со стороны мирных путешественников, а не группу быстрого реагирования, разбивавшую свой лагерь под перекрестным обстрелом противника. Я заполз в палатку в 7.20 — рекордное время! Теперь можно и отдохнуть, и как следует подкрепиться. В самый разгар пиршества мы с Этьенном вдруг оба почувствовали: что-то изменилось в окружающей обстановке. Только через некоторое время до нас дошло, что стих ветер. Да, представьте, совершенно стих ветер. Не веря ушам своим, мы распахнули дверь, и в палатку вместе с морозным воздухом неслышно вползла тишина… До горы Рекс оставалось по карте 90 миль, по расчетам Джефа — только 75. Лагерь в координатах: 74,7° ю. ш., 71,3° з. д. Вдохновленный тишиной вечернего пейзажа Этьенн послал через спутник коротенькую записочку: «Видели горизонт, видели птицу». Насчет горизонта могу подтвердить с полной ответственностью, относительно птицы ничего сказать не могу, так как не видел ее. Жан-Луи с особой любовью относится к птицам. У него даже есть с собой несколько небольших, очень красочно оформленных альбомов, своеобразных карманных птичьих атласов, которые он любит рассматривать в минуты отдыха. Кроме того, он взял с собой кассету с записями голосов птиц, и это щебетанье очень приятно слушать, лежа на спальном мешке с закрытыми глазами и представляя себе тенистую прохладу леса, в то время как в 10 сантиметрах от тебя вовсю бушует снежная метель. Этьенн мне как-то признался, что его самой сокровенной мечтой было бы поохотиться с помощью ловчих птиц в одной из наших южных республик, где, по его сведениям, еще не перевелись беркуты и умельцы охотники. Может быть, потому Этьенн и увидел сегодня птицу, что он мечтал ее увидеть…

Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142