В поисках рая. Экспедиция «Кон-Тики» - Хейердал Тур

Окунешь голову в чистую, как стеклышко, воду, и днище плота предстанет твоему взгляду, словно брюхо морского чудовища. Вон там хвост (рулевое весло), вот тупые плавники (шверты), а между ними бок о бок плавали усыновленные нами лоцманы. Булькающая пузырями человеческая голова их ничуть не смущала, разве что один-два разведчика подойдут, обнюхают вам нос и тотчас возвращаются в строй.

Наши лоцманы составили два отряда: большинство держалось между швертами, остальные шли веером перед носом плота. Иногда, завидев что-нибудь съедобное, они бросались вперед. А когда мы после еды споласкивали посуду, можно было подумать, что кто-то высыпал в воду целый ящик живых полосатых сигар: каждая крошка тщательно исследовалась, и все, кроме растительной пищи, исчезало в желудках лоцманов. Причудливые рыбешки с таким чисто детским доверием искали у нас защиты, что мы испытывали к ним какое-то отеческое чувство. Строгое табу охраняло этих подводных домашних животных «Кон-Тики» от посягательств со стороны членов команды.

Среди наших лоцманов были еще совсем юные, меньше дюйма в длину, но преобладали полуфунтовые. Когда китовая акула, которую поразил гарпуном Эрик, молнией ринулась прочь, часть ее лоцманов переметнулась к победителю; они были около двух футов в длину. После серии побед над акулами свита «Кон-Тики» выросла до сорока — пятидесяти лоцманов. Многим из них наш неторопливый ход и крошки с нашего стола настолько пришлись по вкусу, что они плыли за нами много тысяч километров.

Но не все оставались нам верны. Однажды, когда я стоял на руле, море к югу от плота закипело: косяк корифен пронизывал волны, словно серебристые торпеды. Они не плескались игриво, а неслись, как безумные, больше по воздуху, чем по воде. Спасающиеся бегством корифены вспенили голубые валы, а следом, словно глиссер, зигзагами мелькала над водой черная спина. Возле плота объятые ужасом корифены ушли вглубь, но около сотни из них, идя плотным слоем, свернули на восток, и море за кормой вспыхнуло яркими красками. Лоснящаяся спина изогнулась в воздухе, красиво нырнула под плот и стрелой метнулась вдогонку за косяком. Мы успели разглядеть здоровенную синюю акулу длиной в пять-шесть метров. Через минуту она исчезла вдали, и с ней — многие наши лоцманы, которым новый герой показался интереснее, чем наш «Кон-Тики».

Но изо всех морских чудовищ нам особенно советовали остерегаться гигантского кальмара, который был способен забраться на плот. В Географическом обществе в Вашингтоне мы видели отчеты и драматические фотографии, снятые в одном из районов течения Гумбольдта, где в огромном количестве водились чудовищные кальмары, ночью всплывающие к поверхности. Мол, они настолько прожорливы, что, если один попадет на крючок, соблазненный куском мяса, другие тотчас принимаются поедать своего незадачливого сородича. Своими громадными ручищами кальмар может задушить самую большую акулу, его присоски оставляют страшные следы на коже кита, да еще в основании щупалец скрыт грозный, хищный клюв. Всплывает ночью и лежит на воде, сверкая своими светящимися глазами, а щупальца у него такие длинные — весь плот обшарят, а то и сам на палубу влезет. Проснуться ночью оттого, что холодная рука тянет тебя за шею из спального мешка, нам вовсе не улыбалось, и мы запаслись острыми, как сабля, мачете, на случай, если попадем в объятия кальмара. Эта угроза казалась нам всего страшнее, когда мы собирались в путь, тем более что перуанские океанологи тоже говорили об этом и даже показали на карте самый опасный участок — как раз посреди течения Гумбольдта.

Мы долго не замечали никаких кальмаров ни на плоту, ни в море. Но вот однажды утром мы получили первый сигнал. Когда рассвело, на плоту лежал детеныш кальмара, величиной с кошку. За ночь он неведомо как взобрался на плот и теперь лежал мертвый перед входом в хижину, обхватив щупальцами бамбуковые жерди. Возле него чернела лужица густой жидкости, и по палубе тянулась дорожка того же цвета. Заполнив несколько страниц в судовом журнале этими чернилами, напоминающими тушь, мы выбросили гостя за борт, к большой радости корифен.

Этот скромный эпизод мы восприняли как предупреждение. Теперь жди посетителей поздоровее… Если детеныш смог влезть на плот, то и его прожорливые родители сумеют. Должно быть, наши предки викинги, когда сидели в своих ладьях и ждали, что вот-вот встретят морского змея, чувствовали примерно то же самое.

Но то, что произошло дальше, нас озадачило. Рано утром мы нашли совсем маленького кальмаренка на крыше каюты. Головоломка! Сам он туда не влез, это видно по тому, что нигде не было чернильных пятен, только черное кольцо вокруг самого «младенца». Его не уронила на крышу морская птица, иначе мы нашли бы метки от клюва или когтей. Видимо, его забросило туда волной, хотя никто из ночных вахтенных не мог припомнить такой здоровенной волны. И пошло: что ни утро — новые находки, причем самые маленькие кальмарята были длиной с палец.

Стало обычным, что мы по утрам вместе с летучей рыбой подбирали на палубе одного-двух маленьких кальмаров, даже если ночью не было никакого волнения. Вот уж поистине дьявольское отродье: восемь длинных рук, усеянных присосками, да еще два ловчих щупальца с крючками на концах. Но крупные кальмары не делали попыток забраться на плот. В темные ночи мы наблюдали на поверхности моря светящиеся глаза, а однажды днем вода вдруг забурлила, закипела, и в воздухе будто завертелись большие колеса, при этом часть наших корифен бросилась наутек, выскакивая из воды. Но только через два насыщенных событиями месяца после того, как мы вышли из пресловутого кальмарового района, мы получили ответ, почему взрослые не поднимались на борт, хотя их потомство каждую ночь навещало нас.

Мы по-прежнему собирали на палубе кальмарят. И вот в одно солнечное утро мы все увидели, как что-то вырвалось из воды и с шумом взлетело в воздух, словно большие капли дождя, спасаясь от вспенивших море корифен. В первую минуту мы подумали, что это еще какой-то вид летучей рыбы; мы уже познакомились с тремя. Но когда рой блестящих капель приблизился к плоту, летя на высоте полутора метров, что-то ударило Бенгта в грудь, шлепнулось на палубу и обернулось… маленьким кальмаром. Мы немного удивились и поместили малыша в брезентовое ведро с морской водой. Он напрягся и пошел вверх, но в ведре не мог хорошо разогнаться и лишь наполовину выскочил из воды. Известно, кальмар перемещается по тому же принципу, что реактивный самолет. С огромной силой он проталкивает воду через канал внутри тела и быстрыми рывками плывет задом наперед, а собранные в гроздь щупальца тянутся за головой, делая кальмара обтекаемым. Две округлые, мясистые кожные складки по бокам работают как руки и как весла, когда кальмар не торопится. А теперь мы еще узнали, что не умеющие постоять за себя кальмарята, любимое блюдо многих крупных рыб, уходят от погони, взлетая в воздух, как и летучие рыбы. Они освоили реактивное движение задолго до того, как до этого додумался человеческий гений. Прокачивая сквозь себя воду, они набирают хорошую скорость и, действуя кожными складками как крыльями, под острым углом выскакивают из воды. И парят над волнами, сколько хватит разгона. Мы часто видели, как маленькие кальмары пролетали сорок — пятьдесят метров, либо в одиночку, либо по двое, по трое. Зоологи, которым мы потом рассказывали об этом, никогда раньше не слышали, что кальмар умеет планировать в воздухе.

На тихоокеанских островах меня часто угощали кальмаром: на вкус это помесь омара с резиной. Но на «Кон-Тики» кальмар занимал в меню самое последнее место. И когда на палубу сваливался такой неожиданный дар, мы спешили обменять его на что-нибудь другое. Обмен происходил просто: забросишь крючок, наживленный кальмаром, и вытащишь хорошую рыбину. Даже тунцы и бониты жадно брали такую приманку, а они у нас шли по высшему разряду.

Дрейфуя с волнами, мы встречали не только знакомые виды. В нашем дневнике много записей такого рода.

«11/V. Сегодня вечером, когда мы ужинали на краю плота, рядом с нами два раза всплыло какое-то громадное морское животное. Вспенит всю воду и исчезнет. Мы не могли понять, что это такое».