Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
К вечеру мы приехали туда. Чугучакский консул дал мне посылочку и письмо к консулу в Кульдже, и мы остановились в консульстве, расположенном на северной окраине города на большом участке со старыми деревьями. Нам отвели небольшой домик для приезжих с тремя комнатами и необходимой мебелью, где мы и расположились на свободе. Но для животных нужно было покупать село, так как участок представлял несколько домов среди сада и цветников, где пасти верблюдов и лошадей было бы неудобно.
На следующий день, помывшись и переодевшись, я отправился к консулу, а Лобсын ушел в город, чтобы обойти все постоялые дворы и узнать, нет ли где-нибудь паломников, собирающихся в Лхасу. К обеду он вернулся и сообщил, что на одном дворе нашел попутчиков в виде шести монголов-торгоутов, собирающихся на днях выступить в Тибет; он отвел туда своих верблюдов и лошадь, так что в консульстве остались только два моих верблюда, лошадь и ишак Очира.
Я прожил в Кульдже неделю. Свои русские товары быстро продал, частью в консульстве, частью в городе и закупил разные китайские, которых в Чугучаке не было или которые были там дороже, чем в Кульдже, так что я мог продать их с небольшой выгодой, окупавшей провоз. Лобсын каждый день приходил ко мне и мы беседовали о его путешествии. Паломники направлялись через Юлдус в Турфан и через хребет Курук-таг в Дунь-хуан и далее через Цайдам в Тибет; они рассчитывали в начале весны быть в Лхасе, а осенью пуститься в обратный путь, так что через год Лобсын надеялся вернуться в Чугучак.
Я проводил Лобсына до восточных ворот Кульджи, а на следующий день сам отправился домой той же дорогой через Тянь-шань и по Долине ворот. Теперь Очир ехал во главе каравана и вел головного верблюда, а я замыкал шествие. Но консул воспользовался моим отъездом и отправил со мной казака, который должен был заменить одного из казаков консульства Чугучака, умершего во время нашего путешествия. Ему это было выгодно, он ехал со мной на своем коне и экономил свои кормовые, а у меня был помощник на всякий случай.
Наше возвращение прошло совершенно благополучно. Когда мы переваливали через Тянь-шань, то могли видеть с высоты, что в Долине ворот дует сильный Ибэ, — вся долина была в желто-серой мгле. Но, пока мы спустились и выехали к берегу Эби-нура, Ибэ кончился, и мы проехали до Ала-куля в тихую погоду, так что к пикету Токты не было надобности заезжать. На берегах Ала-куля я увидел не ровный, а разбитый и торошенный лед, развороченный последним Ибэ, а вдоль берегов озера тороса тянулись сплошным валом по восточному и северному берегам. Когда мы ночевали второй день на Ала-куле, начиналась новая порция Ибэ, но здесь мы были уже в устье Долины ворот и успели свернуть к реке Эмель, прежде чем он разыгрался в полную силу, так что добрались до Чугучака вполне благополучно.
Консулу я привез письмо и подарки из Кульджи.
Чтобы закончить свои записки, мне остается только привести письма Лобсына о путешествии в Тибет и пребывании в его столице Лхасе, которые я получал от него время от времени.
ПИСЬМА ЛОБСЫНА С ДОРОГИ В ТИБЕТ И ИЗ ЛХАСЫ
Первое письмо я получил довольно скоро, еще весной; его привез один из торгоутов, вернувшийся из Дун-хуана по болезни. После обычных в таких письмах поклонов всем знакомым и пожеланий я нашел в этом письме следующее:
«Добрый мой приемный отец и покровитель Фома Капитонович! Пишу тебе от пещер Тысячи будд, где мы стоим уже третий день, отдыхая от долгого пути через Хамийскую пустыню. Из Кульджи в Карашар мы ехали почти целый месяц по стране Юлдус, где живут мои сородичи монголы-торгоуты со времен великих походов Чингиз-хана. Места здесь очень гористые, на полуночной стороне высокие горы и на полуденной тоже и, конечно, все снегом покрыты. А в промежутке широкая долина, где в зимнее время проживают наши кочевники, а летом уходят на джайляу в горы. Здесь мы стояли несколько дней, пока паломники снаряжались в свой долгий путь. В долинах богатые травы, народ зажиточный, живут вообще хорошо под управлением своих ханов, но, конечно, не без разных прижимов в свою пользу, как полагается всякому начальству.
Из Карашара мы пошли не по большой китайской дороге через Токсун и Хами, а прямее, по пустыне между горами Чол-таг и Курук-таг, потому что зимнее время позволяло обходиться без воды, а пользоваться снегом, наметенным во всех впадинах и на подветренных склонах, и возить с собой на вьюках куски льда, чтобы варить обед и чай на стоянке. Едем мы все на верблюдах, а больше идем пешком, коней у нас нет, а верблюды находят в пустыне довольно корма. А там, где корма больше, мы делаем дневки, чтобы подкормить своих двугорбых.
Когда вышли в пустыню Хамийскую, мы повернули на полдень, миновали р. Сулэхэ и остановились у пещер Тысячи будд за Дунь-хуаном. Старший лама узнал меня, спрашивал о тебе и много ли мы выручили от продажи старых книг из тайников храма. Послал с нами донесения хамбо-ламе в Лхасу. Узнал у него, что из Керии или Нии паломники не проходили, значит, мой сын здесь не был, а пошел оттуда прямой дорогой в Тибет. Не вернулся ли он домой? Если случайно узнаешь, — пиши мне в подворье монголов-торгоутов в Лхасе, где мы будем все время стоять. Отсюда мы пойдем скоро прямым путем через западный Цайдам, не заходя на Куку-нор и в Дуланкит, на высокое Тибетское нагорье. Если встретим где-нибудь обратных паломников из Монголии, пошлю тебе весть, а не то уже придется писать из Лхасы».
Второе письмо я получил уже почти через год после отъезда Лобсына. Оно было послано из Тибета с одним из возвращавшихся паломников, привезшим его в русское консульство в Урге, откуда его переслали через Сибирь в Чугучак.
«Дорогой Фома Капитонович! Вчера на стоянке на берегу Голубой реки в Тибете наш караван встретился с монголами, возвращающимися из Лхасы в Ургу. Я отдал им это письмо, которое писал тебе в пути через Цайдам и Тибет, когда было время и не слишком холодно, чтобы держать карандаш в руке.
Из Дунь-хуана мы вышли в начале весны. До подножия большого хребта Алтын-таг шли от пещер Тысячи будд еще два дня по каменистой полынной степи, перевалили через скалистые невысокие горы и русло реки Дан-хэ. Эта река течет маленьким ущельем, которое промыла себе в каменных породах в несколько размахов глубины. И в стенах этого ущелья всюду торчали большие и малые валуны, наложенные друг на друга. И я подумал, что сначала эта река сама натаскала валуны из гор на эту степь, наворотила их друг на друга, а потом опять стала их уносить и вырыла свое ущелье, в котором буйно течет в отвесных берегах. И хорошо, что через эту реку построен мост, иначе никак нельзя было бы спуститься на верблюдах к воде, чтобы итти вброд, да и бродить через буйную реку было бы опасно, она могла сшибить верблюдов с ног [79]. А мост построили китайцы, которые живут за рекой в этой степи, где имеют пашни и разводят баранов и коз.
В этом поселке мы взяли проводника, чтобы он провел нас через главный хребет Алтын-тага, который в этой части называют Нань-шань, т. е. южные горы. Из поселка он виден был высокой стеной впереди, весь его гребень был еще покрыт снегом. И в поселке было еще очень прохладно, весна только что начиналась, тогда как в Дун-хуане уже цвели абрикосы и персики.
Проводник повел нас к одному из ущелий хребта, где был перевал через него, но ошибся и попал не в ущелье с перевалом, а в соседнее. Здесь мы потеряли целый день, дошли по речке до того места, где верблюды с вьюками не могли пройти между скалами, стоявшими по обе стороны русла, шириной всего в два аршина. И только тут он понял что ошибся; пришлось итти назад по этому ущелью до его устья, выйти в соседнее, переночевать в удобном месте и на следующий день уже подняться на перевал, высокий, но не крутой. На нем лежал еще снег почти по колено, и мы очень устали, переводя наших верблюдов одного за другим во время метели через него до спуска на полуденную сторону, где нашлось удобное место с кормом для ночлега у подножия хребта.
