Рыжий Орм - Бенгтссон Франц Гуннар

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114

На следующий день я отправился к оруженосцу Захарии. Тот был ужасно доволен тем, как мы справились с его поручением, и оказывал мне всяческие почести. Все устроилось как нельзя лучше, сказал он, улыбаясь. Когда прибежала стража, Скуле был мертв, а архимандрита обвиняют теперь в уличной драке и убийстве. И есть надежда, что просто так ему теперь не отделаться: уши ему отрежут наверняка. Ибо император Константин побаивался своего брата, а тот был строг к мятежным монахам, и ему не понравится, что убит человек из его личной охраны. Так что моя просьба будет обязательно выполнена. Он уже говорил со своими высокопоставленными друзьями, которые связаны с флотом и, вскоре меня сделают морским хёвдингом на одном из тех красных кораблей, которые считаются лучшими.

Как он сказал, так и произошло, ибо даже византийские знатные особы иногда держат свое слово. Я получил в свое распоряжение великолепный корабль и вместе со своим сыном избежал таким образом опасностей, что подкарауливали нас во дворце. И очень скоро мы отправились с остальными кораблями на запад, в страну Апулию. Там мы воевали со слугами Мухаммеда, которые были и из Сицилии, и из других земель. Долго мы находились в Апулии, и рассказ мой будет слишком длинным, если я поведаю вам обо всем, что там происходило. Сын мой рос красивым и сильным. Я держал его вместе с другими лучниками у себя на корабле. Ему нравилось море, и все у нас шло хорошо. Но на суше он просто терял голову из-за женщин, как это часто бывает с юношами, и мы иногда ссорились с ним из-за этого. Когда мы заходили в императорские гавани, — в Бари и Таранто в Апулии, или в Модон и Непанто, где были большие судоверфи и где нам выплачивалось жалованье, — то там было множество женщин на любой вкус. Ибо где морские викинги с деньгами и добычей, там и женщины. В этих гаванях были также императорские военачальники, называемые стратегами, и полководцы в сапогах, подкованных серебром, и высокие чиновники, называемые секретиками и логофетами, которые управляли выдачей жалованья, сбором налогов и прочим. С ними находились и их жены, хрупкие женщины с голубиным голосом и нежными белыми руками. Глаза у них были накрашены, а сами они были настоящим дьявольским отродьем, и я часто повторял Хальвдану, что эти женщины — не для викингов.

Но он не желал ничего слушать. Такая уж была у него судьба, что женщины заглядывались на него. А сам он считал, что для того, кто любил императорскую дочь, будут ровней только лучшие из них. Византийские женщины — пылкие по натуре и всегда готовы обмануть своих мужей. И мужья их вовсе этого не одобряют. Знатные персоны могут убить подозрительных им молодых людей, а заодно и своих жен вместе с ними, чтобы затем жениться заново, в надежде на более удачный брак. Я только и делал, что советовал Хальвдану не трогать замужних женщин. И если бы он меня слушался, то не случилось бы того, что произошло. Он не был бы теперь мертв, а я не был бы так изувечен. И мне не пришлось бы рассказывать о казначее Феофиле и болгарском золоте. Так было бы лучше.

Хотя, пожалуй, сам он был убит не столько из-за женщин, сколько из-за золота. Однако рассорились мы с ним именно из-за женщины, а потом уже случилась и вторая беда.

Это происходило в то время, когда протопресвитер Захария Лакенодрако выплюнул причастие прямо в лицо своему недругу, архимандриту Софронию, который давно уже пользовался благосклонностью императора. И Захария громко выкрикнул всем присутствующим, что архимандрит положил ему в хлеб яд. Архимандрит был за это бит плетьми и сослан в отдаленный монастырь. А Захария был, в свою очередь, лишен сана, и за хулу на Христа ему отрезали уши. Ибо по справедливости, благочестивый христианин должен благоговейно относиться к святому причастию, даже если он почувствовал, что во рту у него яд. Когда я узнал об этой новости из Константинополя, я громко рассмеялся. Ибо я никак не мог понять, кто же из этих двух людей хуже. И вот теперь им обоим все равно отрезали уши.

У Захарии был сын, которого звали Феофил. Ему было уже тридцать лет, и он состоял при дворе. Когда отцу отрезали уши, то сын кинулся к своим императорам и упал им в ноги. Он сказал, что грех отца, несомненно, тяжек, а наказание столь мягко, что он заливается слезами, как только думает об этом. И он восхвалял милость императоров с таким усердием, что Василий в скором времени сделал его казначеем на своем флоте. Таким образом, он оказался причастен к распределению добычи и выплате жалованья.

Наши красные корабли зашли в Модон, чтобы там мы смогли получить жалованье и наказать непослушных килеванием. Был там в то время и казначей Феофил со своей женой. Я никогда ее не видел. Но мой сын быстро заметил красавицу, а она — его. Они впервые увидели друг друга в церкви. И хотя он был всего лишь молодым лучником, а она — знатной госпожой, они вскоре улучили момент для тайной встречи, возжелав друг друга. Я ничего не знал об этом, пока он сам не пришел ко мне и не заявил, что устал от морского плавания и должен получить хорошее место в свите казначея. Женщина же эта сделала так, что казначей узнал, будто Хальвдан является сыном того человека, который однажды помог его отцу отомстить архимандриту. И теперь сын мой оказался любимчиком не только жены казначея, но и его самого.

Когда я услышал об этом, я сказал ему, что поступить, как он задумал, — это все равно, что всадить себе меч в грудь. И прибавил, что с его стороны несправедливо оставлять меня одного ради какой-то женщины с накрашенными глазами. Но он стоял на своем и не хотел слушать разумных советов. Эта женщина, сказал он, как огонь, и никто не сравнится с нею, и он никогда ее не оставит. А кроме того, он намеревался стать уважаемым человеком и разбогатеть на службе у казначея, чтобы не оставаться просто нищим лучником. И вовсе нет никакой опасности быть разоблаченным и убитым, сказал он. Ведь он наполовину византиец, а поэтому разбирается во многих вещах получше меня, и в женщинах тоже. При этих словах я в гневе проклял его мать; на том мы и разошлись.

Я очень горевал о сыне. И я надеялся, что когда эта женщина устанет от него, или он — от нее, он вернется ко мне. И тогда, думал я, моя служба уже подойдет к концу, и мы вместе отправимся домой, и там он найдет себе жену и быстро забудет о своей византийской крови.

Шло время, и император Василий, самый великий из всех константинопольских воинов, снова начал войну против болгар. Те были славными воинами и большими разбойниками, обижающими своих соседей, так что многие правители имели на них зуб. И вот император Василий поклялся разгромить болгарское царство и окончательно разделаться с ними, а на своих городских воротах подвесить на железных цепях их царя. Василий пошел на болгар с многочисленным войском, и по его повелению наши красные корабли направились в Понт Эвксинский [27], чтобы разорить болгарское побережье.

Дюжина лучших кораблей флота, и в том числе мой, получили особое задание. Мы взяли к себе на борт часть войска, насколько только могли вместить эти корабли, и направились на север, вдоль берега, в устье реки Дунай, самой большой из всех рек. Нашими кораблями командовал Бардас. Он был хёвдингом самого мощного корабля из нашей дюжины, и когда мы шли по реке, разбившись по трое, я услышал, что на борту у Бардаса находится и казначей флота. Я порадовался услышанному, в надежде вновь увидеть своего сына, если он был еще жив. Но для чего с нами вместе плывет казначей, этого не знал никто.

Мы услышали пение боевых рожков, и перед нами появилась болгарская крепость. Вокруг нее были земляные валы и укрепления, и сама она стояла на холме, недалеко от реки. А окрест простирались болота и пустоши. Кроме тростника да птиц, ничего более не было видно. Мы все спрашивали друг друга, для чего император послал нас в такую глушь. Но воины высадились на берег и начали штурм крепости, и помогали им в этом наши лучники. Болгары отважно оборонялись, и мы смогли пересилить их лишь на второй день. Мне в руку попала вражеская стрела, и я вернулся на корабль. Там мне вытащили эту стрелу и перевязали рану, и когда наступила ночь, я сидел на палубе и смотрел на горящую крепость, из которой выходили люди казначея, выводя за собой пленных, несущих тяжелую кладь. Корабль Бардаса и казначея стоял ближе всего к берегу. За ним — еще два корабля, потом мой, а потом — все остальные, выстроившись в ряд на реке. С наступлением темноты с той стороны, где находились первые корабли, донесся какой-то шум, и многие начали спрашивать, что там происходит. Я решил, что это какой-то разбойник, которого приказал наказать Бардас. Но вскоре все стихло, и только было слышно, как воют волки, а я лежал без сна, мучаясь раной на руке.