Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас

Должен признать, что среди детей я слыл хулиганом и забиякой, несмотря на то, что был самым младшим и больше всего походил на воробья. Никто не мог обидеть меня безнаказанно. Но, увидев страшную смерть моего белого собрата, я намочил штаны.

Индейцы вылакали все спиртное, но около дюжины из них все еще кое-как держалось на ногах. Остальные валялись вокруг в самых живописных позах: кто храпя, кто уставившись немигающим взором в высокое небо. Бугор переползал на четвереньках от бутылки к бутылке и жадно выливал себе в рот последние капли, которые падали ему на высунутый язык, смешиваясь с кровью, сочившейся из сломанного носа и рассеченного лба. Впрочем, выглядел он теперь довольно мирно. Старая Шкура допил свою персональную бутылку и сидел, тупо глядя на Керолайн. Но даже она, давно привыкшая полагаться на свои могучие кулаки и не знавшая лучшего оружия, сидела тихо, как мышка, не сводя глаз со старого вождя.

Одна из пар в нашем караване была родом из Германии. Их так и звали: Немец Руди и Немка Кети. Круглые, краснолицые, весившие не меньше двух сотен фунтов каждый и не потерявшие ни грамма за весь долгий переход, они всю дорогу не слезали с козел своей доверху набитой картошкой повозки. Теперь Немец Руди лежал в нескольких ярдах от нас с развороченным животом, а Немка Кети словно окаменела, вцепившись в поводья, и ее соломенные волосы трепал налетавший ветерок. На ней-то и остановил свой выбор Бугор.

Он двинулся к ней нетвердой походкой, и она, очнувшись, заверещала что-то по-немецки, но, поняв, что ее не собираются убивать, по крайней мере пока, покорно скользнула на землю, в грязь и кровь. Можете представить себе, каково ей было, при ее-то болезненной любви к чистоте!

Увидев это, остальные шайены тоже направились к нашим женщинам. Через минуту они уже оседлали вдов Троя и Клейрмонта, а также сестер Джексон, но если вы полагаете, что жертвы сопротивлялись и кричали, то спешу вас разочаровать. Те, кого пока не изнасиловали, стояли вокруг, словно ожидая своей очереди. Рядом толпились дети.

Когда же Пятнистый Волк направился к нашей матери, Керолайн пришла в себя. Она гневно крикнула что-то Старой Шкуре, который лишь ухмыльнулся в ответ. Мой пятнадцатилетний брат Бил и двенадцатилетний Том спрятались под повозкой.

Они просто бросили меня с моими мокрыми штанами, сестер Сью-Энн и Маргарет на произвол судьбы. Но мы не дрогнули и продолжали загораживать собой мать.

Керолайн снова попыталась воззвать к Старой Шкуре, но тот просто не понимал, чего от него хотят, да если и понимал, то не желал ничего делать. Пятнистый Волк подошел уже так близко, что мы чувствовали запах его пота и перегара. Мать громко молилась. Я посмотрел в лицо шайену и вопреки ожиданию не увидел на нем ни злобы, ни ненависти, а только добродушную улыбку, будто говорящую: «Ну что вы так распсиховались? Сейчас всем будет хорошо».

И в это мгновение черный бич Керолайн свистнул в воздухе, обвил горло индейца и отбросил его далеко в сторону, головой на камни. Больше он уже не встал.

— Полезай с детьми в повозку, ма, — сказала Керолайн, спокойно сворачивая бич большой петлей. — Больше никто к тебе не сунется.

Она прямо так и сказала. Керолайн вообще всегда была страшно уверена в себе, не уступая в этом даже отцу.

Старая Шкура тыкал пальцем в распростертый труп Пятнистого Волка и хохотал до слез. Керолайн взглянула на него и угрожающе подняла свернутый бич. В избытке веселья Старая Шкура принялся хлопать себя по ляжкам, широко открывая черную дыру почти что беззубого рта. Рядом с ним, как скелет открытого зонтика, лежал его дурацкий мушкет.

Мать сделала, как велела Керолайн, и все мы забрались в повозку, включая и двух моих трусливых братцев. Безумно тесная до сих пор повозка внезапно вместила всех, правда из-за мебели, ящиков и тюков башмак Тома оказался прямо перед моим носом, а если вспомнить, что перед этим он сидел внизу, по щиколотку в воловьем дерьме, удовольствие было, прямо скажем, небольшим. Кроме того, в Ларами отец прихватил бочонок из-под соленой рыбы, в котором теперь хранилась всякая хрупкая мелочь. Несмотря на свою новую роль, характерного запаха он не утратил, так что вонь стояла ужасная. Но, черт возьми, все остались в живых, так что никто и не жаловался.

Так мы просидели до полудня. Солнце нещадно жгло прерию, и нам в наглухо закрытой брезентом повозке тоже изрядно досталось. Наконец всякий шум снаружи прекратился, и, выждав еще час, Билл решился высунуть голову.

— Насколько хватает глаз, вокруг никого, — доложил он.

И тут кто-то стал дергать брезентовый полог. Мы страшно психанули, но в отверстии показалась голова Керолайн, которая сказала:

— Все спокойно, ребята. Сидите где сидите и ничего не бойтесь. Я буду караулить всю ночь.

— Ты можешь чем-нибудь помочь отцу, Керолайн? — тихо спросила мать. — Что с ним?

— Мертв, как камень, — вздохнула сестра. — Единственное, что я могу для него сделать, это отгонять сарычей.

— Знаете, — сказала ма, обращаясь ко всем нам, — будь у него время выучить еврейский, все бы обошлось.

— Конечно, ма, — пробормотала голова Керолайн и исчезла.

Немного погодя мне удалось выбраться из душной повозки, и я проспал до заката, когда меня разбудила Сью-Энн и позвала укладывать вещи. Пока мы приводили тюки и посуду в порядок, до моего слуха долетел скрежет лопат о сухую землю. Я снова выглянул наружу. Выжившие женщины, — а я полагаю, что выжили все, кому хватило ума не сопротивляться, — с помощью детей постарше копали могилы.

Перед самым заходом солнца на поле боя заявились койоты и какие-то здоровенные ночные птицы. Поднялась страшная грызня. Но люди распугали пернатых хищников, а койоты отбежали на безопасное расстояние в прерию.

Все шайены ушли, унеся своих мертвецов. Когда я спросил Керолайн, когда это произошло, она, клявшаяся, что все это время не смыкала глаз, ответила:

— Какая разница? Пойди лучше помоги хоронить па.

Так я увидел отца в последний раз. Мы вынули стрелы из тела и опустили его в вырытую Керолайн глубокую могилу. Мне почему-то очень ясно запомнилось, как мы засыпали отца землей, как упрямо не хотел скрываться кончик его носа…