Небо красно поутру - Линч Пол

В лесу он услыхал движенье. Потреск веточек, и он замер как вкопанный. Поблизости шорох, а он не мог определить откуда, и дыханье у него прервалось. Он медленно опустился на корточки и присел, затаив во рту дыханье. Прислушался к тому, как в кончиках деревьев шепчет ветер, и услышал тупое биенье сердца у себя в ушах. Протянул руку к земле, похлопал полукругом по лесной подстилке, не подвернется ль годная палка, но зацепиться там было не за что, а шорох подобрался ближе, и он закрыл глаза, накрепко их прижмурил, а когда открыл снова и прислушался, в ночи ничего уже не было. Он ждал и сидел тихонько. В уме видел он свою жену, и детку свою, и детку, что ждала только сбыться, и подумал он обо всех неурядицах, что им перепадут, и встал он. Поглядел на гребень Бановена, урезанный черным, да на холмы, темно-безымянные за ним, и повернул назад к дому, туда, откуда пришел.

Росшая луна подмигивала ему сквозь деревья, и лес начал редеть. Дождь падал бусинами, и он съежился от него и надеялся, что уступит, но тот не проявлял подобного намерения, и его вскоре скрутило кашлем. Он наткнулся на тропинку и двинулся по ней почти безглазо, и, наверное, час миновал, пока не приблизился он к притяженью Карнарвана, к растущей его незнакомости, и встал под лиственницы, на которые взбирался в детстве, и воззрился на поле, которое, считал он, знает, а разница в нем, полагал он, была не в растянутой поверх него ночи, а в том, как он теперь на него смотрел, и он вышел на колею знакомую и пошел по ней. Темно на колее, темно под буком, вышел к излучине и встал, слушая ночь, что тиха была, запах земли и древесного сока, и дальше пошел он, вверх по склону, что подпихивал старую обваленную стенку, вечный звук камней, перевертываемых в потоке, камней, с которыми возился он ребенком, а потом унюхал он это, тяжесть его в воздухе, и потом пришел к нему и увидел то, что было домом его семьи, и лежал он перед ним в угольях.

Далече идти еще до рассвета, а человек Фоллера уж с ног валился. Устал он мокнуть, и от суматохи того вечера весь измотался, и ждал долго после того, как ушли они, хоть еще и озирался убедиться, что никто не смотрит, а потом взобрался на телегу. Поднял просмоленную парусину и убедился, что там сухо, и положил ружье обок себя, подоткнул немного соломы и лег спать. Во снах его, что пришли глубокими и многообразными, у него не отпечаталась фигура Койла, который подошел к дому дерзким обликом своим, да и не слышал он, как Койл пинал обугленные остатки того, что было домом его, в поисках костей, которых там не оказалось, и когда достиг он удовлетворенности, что так оно и есть, повернулся уходить, и тут увидел деткину ленточку, сложенную аккуратно в несколько раз там, где раньше была дверь, ленточку некогда беленькую, а теперь закопченную до серого, и подобрал ее, и подержал так, словно была она живою частью дочурки его, и сунул себе в карман, и пропал после этого в ночи.

В дверь забарабанили, а потом содрогнулась она от грома пинков, и, будто всосало ее громадным порывом ветра, слетела она с петель. Мужчины потемнили собою дом, а женщины визжали, дети хоронились головками под опекой их матерей, но Джим не промолвил ни слова. Мужчины схватили его и выволокли, бьющегося, из дому. Снаружи поставили его перед темным очерком Фоллера, чье лицо вспыхнуло на свету, когда Макен шагнул к нему ближе с плюющимся факелом, держа в другой руке секач для подрезки соломы на крыше, зубцы сияли, словно заточенные зубы. Фоллер взял факел и посветил им Джиму в лицо.

Показывай мудня, сказал он.

Джим поежился, но хватка на нем стиснулась, и он нахмурился Фоллеру, который в ответ сверкнул ему улыбкой. Подался ближе к человеку.

Нет? У нас тут кое-кто разговаривать не хочет.

Он схватил рукой Джима за воротник, и подтащил его к боку дома, и швырнул его наземь ниц, а сам зашел за него и вогнал колено ему в спину.

Веревку.

Из дома двое мужчин принялись выволакивать женщин наружу. Фоллер заорал им. Засуньте их обратно да закройте дверь.

Джима он захватил за руки, пока те неловко не изогнулись у него за спиной, разжал ему сопротивлявшиеся кулаки, пока не растопырились пальцы. Текуче обвязал одной рукой веревку вокруг обоих больших пальцев, а потом затянул творенье рук своих, сводя пальцы вместе. Он встал и за рубаху вздернул Джима на ноги. Подвел его к дереву, а потом смахнул с его рубахи пыль. Макен стоял обок и смотрел, как Фоллер накидывает веревку. Та извилисто обогнула древесный сук, и он натянул ее и отдал конец Макену, который подозвал еще одного из своих. Оба они взялись за веревку, и он им велел тянуть. Руки у Джимы неестественно вывернулись за спиной, вой из уст его, и связки рвались, покуда почва уже не встречалась с носками его.

Фоллер встал перед ним, затем подался ближе и заговорил.

Где мудень?

Голос его звучал тихо и знакомо, и они молча ждали, чтобы человек заговорил, а когда он не стал, Макен обогнул Фоллера и взметнул кулак подвешенному в лицо. Джим взвыл, когда тело его скорчило, а Фоллер повернулся и посмотрел на Макена так, что другие мужчины на шаг отступили. Фоллер постоял неподвижно, затем сунул руку в куртку и вытащил трубку. Посмотрел на человека, перед ним подвешенного, оскаленное лицо его мерцало при свете, и вытащил из куртки жестянку, и принялся сощипывать табак. Примял его в чашке трубки, и поднес мундштук к губам, и прикурил, и медленно затянулся, причем дым клубился в ничегошный тот свет.

Так, произнес он. Дай-ка я расскажу тебе кой-чего.

Бежал он, сердцем иззубренный и до кости промозгший, исступленно через поля, кустарник и терн драли ему одежду и глубже царапали тело, а он не замечал дождя, шипевшего на листве. Холод глодал его беззубо, но медленно утомляя, и думал он о теплом, об огне, на какой опереться, о чистом проблеске горячей пищи.

Он уже совсем вышел к тому месту, где стоял братнин дом, когда услышал сопенье стреноженных лошадей, и продвинулся еще чуть вперед, пока не донеслись тихие голоса. Вот грубый лунный свет, и он поглядел. Посреди раскинувшихся веером факелов собранье мужчин и среди них высь Фоллера, а он подобрался поближе, пока не разглядел фигуру под древесным суком, в двух футах от земли и вздернутую на веревке. Руки вывернуты назад к плечам, суставы, как видно, выкручены, а голова поникла, и тут он увидел, что человек этот подвешен за большие пальцы. На него налегали двое, говоря что-то, а в руке Фоллера он увидел очерк кровельщицкого секача, и лишь когда один из тех сделал шаг назад, увидел он лицо висящего и осознал, что это брат его.

Сверху навалились на него вопль ума и ночь, несущееся тело его сплошь локти и колени, старавшиеся отбиться от калечившей тьмы. Из пропасти скелетные пальцы деревьев старались ущипнуть его за лицо, пока бежал он от ужасов того, что видел, терновник, словно ведьмины когти, драл его за тело, и он сражался с ним в слепой ярости. Дыханье у него застревало колючками в груди на каждом вдохе осколком стекла, и все дальше вперед рвался он, сквозь кусты и подлесок, и вниз по крутому склону, пока что-то не поймало его за башмак и туго не прижало, а почва не потянулась к нему, и рот его не ударился жестко оземь. Боль, как опаляющая вспышка молнии, добела раскаленная, и гром грянул в ушах у него, и покатился он вниз по земле слабый и ни к чему не пригодный, пока не улегся оглушенный, дыханье лихорадочно, почва у лица влажная, и остановил его облик брата, свисающего с дерева, словно какой-то Христос, сломанный и озаренный среди теней, и увидел он облик Фоллера, человека, шагнувшего вперед с кровельщицким секачом в руке, орудье легко покручивалось между пальцами и большим пальцем, шагнул вперед к сломанному человеку, и тошнота сразила его, и сотрясся он глубоко от кашля. Держало его кашлем сколько-то, пока не мог он уже больше трястись, и лежал промокший во влажных объятьях горя, луна за ним наблюдала сквозь серую вуаль, а потом он вновь поднялся, взбираясь в пасть тьмы.