Формула жизни (СИ) - "Daykiry"

Отабека позволяют забрать в десятом часу. Его документы оформляют на выписку, Отабек стоит, опёршись здоровым плечом на стену, Жан-Жак поддерживает его сзади и помогает после добраться до такси. Они едут молча, каждый переваривая случившееся.

— Никто не умер, так что прекрати делать такое лицо, — наконец нарушает тишину Отабек, когда они поднимаются в квартиру Жан-Жака.

— Это ни хрена не смешно, ты в курсе? У тебя всегда было плохо с чувством юмора.

— У тебя тоже.

Жан-Жак возится с ключами, открывает двери и заводит Отабека внутрь, осторожно снимает с него куртку и разувает. Отабек хмурится, потому что ему не нравится такая излишняя забота, но снова молчит.

— Я не звонил твоим родителям, подумал, что ты не захочешь их беспокоить, — сообщает Жан-Жак, когда они садятся на диван в гостиной. Жан-Жак приносит горячий чай, Отабек держит кружку, но не делает и глотка.

— Да, спасибо, — он внимательно рассматривает Жан-Жака, вздыхает через мгновение и говорит: — Не смей винить себя. Я мог отказаться, ты же знаешь. И я не справился с управлением. Это мог быть и ты.

— И тогда бы я тоже был бы виноват, но пострадал бы только я.

— Ты не виноват, — Отабек почти улыбается, но тут же откидывает голову на спинку дивана. Тело ломит, голова болит и его подташнивает. — Никто не виноват.

Жан-Жак приносит подушку, забирает кружку из его рук и заставляет лечь. Лучше было бы настоять на кровати, а самому остаться на диване, но Отабек не согласится, а тащить его силой Жан-Жак не хочет.

Уместив Отабека на диване, он накидывает на него одеяло, оставляет стакан с водой на кофейном столике и несколько таблеток обезболивающего. Отабек кивает с благодарностью и, морщится, устраиваясь на спине. Всё тело болит, кажется, что на нём и живого места нет, так что обезболивающее очень уместно. Радует то, что у него ничего не переломано, потому что несколько недель гипса Отабек не готов выдержать.

— Ты выиграл, — вдруг говорит Жан-Жак. Отабек сначала не понимает, что он имеет в виду, потом сдерживает очередной вздох и трёт здоровой рукой лоб. Жан-Жак смотрит виновато, и это хуже любой пытки. Потому что Отабек действительно не считает его виноватым, он сам решил действовать, он сам был за рулём, и уж точно не Жан-Жак наслал на город дождь. Так сложились обстоятельства, и Отабек не смог устоять перед ними.

— Отдохни, Жан, — отвечает он. — На тебя страшно смотреть.

Жан-Жак стоит ещё несколько секунд, нависая над ним, потом разворачивается и уходит на балкон — курить, понимает Отабек. Но не окликает его. Каждый переживает по-своему, и Отабек пока слишком слаб, чтобы в чём-то убеждать Жан-Жака. Позже — обязательно, но пока он просто хочет отключиться и проснуться абсолютно здоровым.

Так, конечно, сделать не получается. И на следующий день, и ещё через один, и даже через два голова всё равно продолжает болеть, его мутит, а таблетки приходится пить в увеличенных дозах — синяки и ушибы доставляют слишком ощутимый дискомфорт. Сначала Отабек порывается уехать домой, но вскоре понимает, что в одиночку в таком состоянии будет приходить в норму довольно трудно, поэтому остаётся у Жан-Жака.

Тот старается, готовит еду, почти кормит с ложечки, и Отабек с трудом удерживается от улыбки, потому что получается у Жан-Жака откровенно плохо — и готовка, и кормление. Он нервничает, или забывает посолить, или, наоборот, пересаливает, у него подгорает яичница и убегает кофе. И он сдаётся на четвёртый день, заказывая еду из ближайшего ресторана.

— И к чему эти попытки были? — спрашивает Отабек, когда они вместе едят привезённую пиццу. Отабек сидит на диване, Жан-Жак на полу. На фоне включён телевизор с какой-то передачей, но никто её не смотрит.

— Хотел обеспечить тебе правильный уход, — бурчит Жан-Жак. — Надо было позвать Милу.

— Она готовит ещё хуже тебя, — фыркает Отабек, трепля его по волосам. Жан-Жак откидывает голову на диван и смотрит на Отабека снизу вверх. Они ни разу не возвращаются к разговору о произошедшем. Жан-Жака так придавливает чувство вины, что он и рта не смеет открыть, а Отабек не ощущает себя ещё до конца здоровым, чтобы переубедить его в этом.

— Тогда точно стоило бы её позвать. Ты бы в таком случае оценил мою еду.

— Пицца лучший вариант из всех, — улыбается Отабек. Он убирает с его лица чёлку, разглаживает пальцами морщинку между бровей и щекочет под подбородком, словно кота. Жан-Жак инстинктивно дёргается и отодвигается.

— Тогда я молодец, потому что у меня есть тридцатипроцентная скидка.

— Ты молодец, — Отабек не сдерживает усмешку, и они оба вздрагивают, когда кто-то звонит в дверь. Переглядываются и синхронно пожимают плечами, потому что никто никого не ждёт.

Жан-Жак нехотя идёт открывать и застывает на пороге, ошарашенный до ступора. Юра смотрит на него слегка неуверенно и топчется на месте, но кивает в знак приветствия. Молчание длится слишком долго, поэтому он, прочистив горло, говорит:

— Мила подсказала твой адрес, — он словно оправдывается, потому что на самом деле можно было ограничиться и номером телефона, а не приходить сразу домой. — Сказала, что Отабек у тебя пока живёт.

Жан-Жак медленно кивает и всё ещё не может прийти в себя, потому что Юра — это последний человек, которого он ожидал сейчас увидеть. Он гнал его из своих мыслей, уговаривал себя, что уступить Отабеку будет справедливо. И он не готов сейчас поднимать тему Юры, как и Отабек, потому что произошедшая авария слишком свежа в памяти — синяки на теле Отабека и вывихнутая рука и без того являются яркими поводами для воспоминаний.

— Я ненадолго, — Юра ещё мнётся и не спешит зайти внутрь, хоть Жан-Жак автоматически посторонился. — Просто хотел убедиться, что всё… хорошо.

— Всё хорошо, — кивает Жан-Жак, и это звучит наглой ложью, потому что он сам не считает, что всё действительно хорошо. Просто — опять же — они ещё не обсуждали это.

— Всё хорошо, — за его спиной появляется Отабек, и вот его голос уверен. — Заходи.

Юра слушается, перешагивает порог и старается не смотреть ни на кого из них. Он чувствует себя неловко и в который раз за последнюю минуту думает, что не стоило приходить. Что надо было звонить, так проще для всех.

Жан-Жак делает ещё одну кружку с чаем и на всякий случай приносит бутылку с газировкой, ставит перед Юрой тарелку с двумя кусками пиццы и садится на диван рядом с ним. Отабек опускается с другой стороны, и Юра чувствует себя зажатым между ними, хотя они даже не касаются его.

— Я… — он облизывает губы, сглатывает комок в горле и делает несколько глотков чая. Обжигается, дует на губу и всё-таки продолжает: — Я хотел извиниться. За то, что ушёл.

— Ты бы всё равно ничем не помог, — Жан-Жак не лжёт. И Юра ведь вообще не при чём. Его никто не винит, и ему не за что извиняться.

— Но это случилось из-за меня…

Отабек моментально меняется в лице, стискивает на мгновение зубы и цедит сквозь них:

— Прям клуб любителей обвинить себя во всём подряд. Не много ли чести? — получается резче, чем он хочет, но напряжение, копившееся несколько дней, даёт о себе знать. Жан-Жак со скорбным лицом, пытающийся угодить и даже готовящий для него еду, Мила, поглядывающая искоса и больше молчащая, что для неё совсем не обычно, будто бы она вообще могла хоть как-то повлиять на ситуацию. Теперь вот Юра. Отабек совсем не ожидал, что и он станет винить себя в этом.

— Прекратите, ясно? — он смотрит на них обоих. Жан-Жак отворачивается, Юра смотрит удивлённо, впервые столкнувшись с его жёсткой стороной. — Никто не виноват. Так получилось. Точка. Хватит заниматься самобичеванием и смотреть на меня так, словно мне ноги отрезало.

В его глазах металлический блеск, а в голосе сталь. Юре становится не по себе, а Жан-Жак ещё сильнее сутулится. Отабек поджимает губы и пытается не сорваться.

Он глубоко вдыхает и медленно выдыхает, успокаиваясь.

Они наконец втроём, в приватной обстановке, и у них есть шанс всё обсудить. Отабеку не нравится лишь то, что Жан-Жак не настроен на разговор и готов сразу же поднять руки вверх, сдаваясь. Отабека это не устраивает, он не хочет, чтобы всё решилось именно так.