– Спасибо, – с энтузиазмом сказала я. Он засмеялся и кивнул, наклоняясь и нежно прижимаясь к моим губам.
– Не за что, tesoro. А теперь прости, у меня есть дела. Бен подъехал, чтобы забрать кое-что, что для него оставил мой отец. Я скоро вернусь, хорошо? – спросил он. Я кивнула, и он чмокнул меня еще раз, выходя из спальни.
Я пошла к себе в комнату и оглянулась по сторонам, раздумывая. Наконец, я положила фотографию в ящик с нижним бельем, зная, что там доктор Каллен будет искать в последнюю очередь. Не думаю, что он обрадуется наличию у меня фотографии с его полуголым сыном и при это не потребует объяснений.
Вернувшись к Эдварду, я закончила разбирать фотографии. Я сложила их обратно в пакет и засунула в ящик стола, неожиданно замерев. В ящичке сверху лежала кукла без лица, сделанная из соломы. Я сразу узнала ее, ведь у меня в детстве были только такие игрушки, их легко было сделать, если не было денег. Я аккуратно достала куклу, не желая сломать ее. Мне стало интересно, откуда у Эдварда такая вещь, он явно хранил ее специально. Я внимательно рассматривала ее, когда услышала сзади покашливание. Развернувшись, я встретилась взглядом с Эдвардом, стоящим на пороге с приподнятой бровью. По выражению его лица трудно было что-то понять, но он не улыбался, поэтому я предположила, что он не очень доволен. Я быстро отвернулась от него и аккуратно положила куклу в ящик, закрывая его. Не зная, что делать, я посмотрела на Эдварда. Он не двигался и просто рассматривал меня все с тем же непонятным выражением лица.
– Прости. Я не имела права трогать твои вещи, – мягко сказала я, не выдержав его молчания. Оно пугало меня, я боялась, что пересекла какую-то невидимую границу. Он ничего не говорил еще с минуту, что еще больше меня нервировала. Начала покусывать нижнюю губу, опасаясь его реакции. Я ведь знала, какой он, глупо было трогать его вещи без разрешения, видимо, он не хотел, чтобы куклу доставали. Тут он резко двинулся ко мне, и я интуитивно отступила, но он не остановился. Эдвард провел пальцами по моему лицу, целуя меня и захватывая мою нижнюю губу зубами.
– Тебе не поздоровится, если не прекратишь это дерьмо, – мягко сказал он. Я подняла на него глаза и заметила, что он смягчился, и стал напоминать самого себя с той фотографии, которую он мне подарил. – Моя мать делала этих кукол для детей, когда она работала волонтером. Все деньги, полученные от спонсоров, шли на саму программу, но ей жалко было детей, вот она и уделяла им свое внимание. Она делала такие куклы для маленьких девочек, просто потому, что они были дешевые и простые. У нас было достаточно денег, она могла купить любую игрушку, но мама всегда повторяла, что простое и сделанное руками самое лучшее.
Я удивленно посмотрела на него, ошеломленная этой историей о кукле. Он посмотрел на меня, и я улыбнулась. – Полностью согласна, простое и сделанное руками – самое лучшее, – нежно сказала я, неуверенная, что еще можно сказать. Он рассмеялся.
– Несколько месяцев назад я бы с тобой не согласился, – ответил он, качая головой.
– А теперь? – нерешительно спросила я, желая знать, о чем он думает. Он вздохнул и пожал плечами.
– А теперь все иначе.
Декларация независимости ИЛИ Чувства без названия. Глава 34.
Глава 34. Мера человека
«Чтобы определить меру человека, загляни в его сердце»
Одри Хэпберн
Изабелла Свон
Я лежала в своей кровати, окруженная кусочками бумаги, зажав в пальцах карандаш. Я немного подправила эскиз вверху листка, замирая на миг и рассматривая его. Потом я подправила еще чуть-чуть, перед тем как застонать и отбросить рисунок в сторону. С раздражением скомкав его, я кинула бумагу на пол и вернула внимание к чистому листу бумаги, коротко вздыхая и начиная заново.
Я занималась этим уже довольно долго; если быть честной – несколько часов, но так ничего и не получилось. Я брала бумагу, рисовала, и была постоянно недовольна получившимся. Это вызывало у меня вспышки гнева, чувство собственной бесполезности и ощущения нехватки таланта, и я начинала снова и снова. Пол уже был усеян скомканной бумагой, думаю, там было не меньше двух десятков листков. Собственно, я не считала, и даже старалась не смотреть туда, чтобы не чувствовать себя плохо от того, что порчу бумагу. Бумагу делали из древесины, и хоть в месте, где жили Каллены, дефицита деревьев не было, не стоило принимать это как должное. Деревья жили и дышали, и хоть они не могли думать, я все равно считала, что они страдают. Они помогают нам, вырабатывая кислород и давая тень. И когда ты вырос в месте, подобном моем, ты поймешь, что дерево – это чудо, красота. Удивительно, что дерево может все выдержать, расти выше, становиться сильнее и больше, не позволяя земным болезням сломить себя. Было ли глупо так возвышенно думать о простой древесине и бумаге? Может быть. Но я думала, и само понимание того, что кто-то может просто срубить, уничтожить дерево, чтобы я могла портить без надобности бумагу, как я сейчас и делала, заставляло меня чувствовать себя плохо.
Я пыталась нарисовать Эдварда, я помнила о своем обещании, что нарисую его, когда он позволит мне убрать его спальню. Он не упоминал об этом, и я не была уверена, что он помнит, но я же обещала. Думаю, его не особо это заботит, но я не могла изменить самой себе и всегда стараюсь держать слово. Мне почти нечего ему предложить, но хотелось, чтобы он всегда верил в мою честность и доверял мне.
Я сделала зарисовку очередного эскиза, издала громкий стон, когда посмотрела на нее на расстоянии, и выбросила. Комок бумаги полетел с силой, ударяясь о стену и падая на пол с небольшим шумом. Я оглянулась на часы и встала с кровати, вздыхая, увидев, что время 2 часа дня.
Прошло несколько недель с того времени, как мы с Эдвардом убрали спальню, и с тех пор в его поведении произошли заметные изменения. Он держал комнату в чистоте, хоть иногда и бросал что-то на пол. Я не трогала вещи день или два, чтобы он не думал, будто я слежу за этим и вмешиваюсь в его порядок, а потом подбирала и раскладывала все по местам. Он не возражал, что теперь я постоянно делала уборку. Все выглядело так, будто его комната становится и моей тоже. Конечно, все вещи я по-прежнему держала у себя из-за доктора Каллена, но Эдвард настоял, чтобы мы каждую ночь спали в его кровати, поэтому свою постель я больше не использовала. Он разрешил мне бывать в его комнате, пока он в школе. Иногда я так и делала, но было неуютно находиться там одной, поэтому я уходила к себе, когда его не было. Но даже в моей спальне все было не так, она стала мне чужой. Я поняла, что все из-за Эдварда, из-за его отсутствия, без него мне нигде не было хорошо.
Наши отношения также немного изменились с тех пор, как он расстроился и кричал, услышав мои слова, что бесполезно меня спасать. До того времени я не понимала, насколько серьезным он был и как сильно его могут ударить мои слова. Эдвард в шутку называл это «первой ссорой», но я говорила ему, что это просто был взрыв эмоций. Эдвард смеялся надо мной, говорил, что это все же была ссора, но я с ним не соглашалась, акцентируя внимание на том, что я ему не перечила, а просто неправильно поняла его слова. Он ответил, что это не имеет значения, что я слишком миролюбивая, чтобы спорить, а поэтому я просто уступаю. Это окончательно вывело меня из себя, и я громко заявила ему, что он абсолютно ошибается. Он моментально принял оборонительную позицию, как он всегда делал, сузил глаза и уже был готов взорваться – было очевидно, что нельзя кричать на Эдварда Каллена. Он сорвался, заявил, что он «черт побери, прав» и добавил еще несколько слов на итальянском, которые явно были ругательствами, перед тем, как сказать мне, что я «слепа как, сраная летучая мышь» и чтобы я никогда «блядь, не кричала на него». А я просто сидела и смотрела на него, пораженная тем, что он фактически наорал на меня, чтобы я никогда не повышала на него голос, потому что мы спорили на тему того, были у нас ссора или нет. Это все было на редкость глупо.
