Я проснулся около 5 часов утра и вылез из постели. Она еще спала, и я рискнул предположить, что она, вероятно, вообще ни разу не проснулась, так что, скорее всего, и понятия не имела о том, что я, черт возьми, приходил сюда. Я легко поцеловал ее в лоб и выскользнул из комнаты, возвращаясь вниз. В доме было подозрительно тихо, и все еще темно. Я пошел на кухню и взял себе попить, вошел обратно в гостиную и сел на табурет возле фортепиано. Я пробежался пальцами по клавишам, вспоминая о всех тех Рождественских днях, когда я сидел перед своим пианино и играл для моей матери. Через мгновение я начал наигрывать Похоронный марш, как я обычно и делал, когда садился за фортепиано. Я играл в течение нескольких минут, когда услышал позади себя шум шагов. Я оборвал мелодию посередине и быстро обернулся, мой темперамент уже готов был взорваться. Я замер, когда увидел Изабеллу, которая стояла на нижней ступеньке, и в шоке уставилась на меня. Я смотрел на нее с минуту, немного удивленный тем, что увидел ее, но чуть погодя погладил скамейку рядом с собой. Она удивилась, но спустилась в гостиную и подошла ко мне. Она осторожно села рядом со мной, глядя вверх и улыбаясь.
– Ты красиво играешь, – тихо сказала она. Я слабо улыбнулся.
– Спасибо, – сказал я. Она кивнула и посмотрела на клавиши. Я сделал глубокий вдох, зная, что ей было интересно, почему я остановился, и положил пальцы обратно на клавиши. И снова начал играть Похоронный марш, мне необходимо было его закончить, потому что я ненавидел прерываться посередине песни, а она молча слушала, ее взгляд сосредоточился на моих пальцах.
– Это единственная песня, которую ты знаешь? – cпросила она в конце концов. Я помотал головой, закругляясь на последних аккордах.
– Нет, я знаю много песен. Я даже писал свои собственные, когда был маленьким ребенком, но все мелодии крутятся вокруг этой, которая затрахала мою голову, – сказал я. Она слегка улыбнулась.
– Ты написал ее? Она звучит немного… печально, – сказала она. Я сухо засмеялся.
– Нет, эту не я написал. И она печальная, потому что это похоронный марш. Именно ее я играл в ту ночь, – сказал я, надеясь, что мне не придется больше ничего уточнять. Она кивнула и сочувственно улыбнулась, очевидно, поняв то, что я подразумевал.
– Ты можешь сыграть что-нибудь другое для меня? – cпросила она, и в ее голосе прозвучала надежда. Всплеск внезапного раздражения потоком прошел через все мое тело, как только она задала свой вопрос, но я справился с ним, зная, что я не мог сердиться на нее за то, что она попросила у меня что-то вроде этого. Это было нелогично и глупо, и мне стоит научиться должным образом справляться со своими эмоциями, особенно если я собираюсь связать свою жизнь с этой девушкой. Через секунду я взглянул на нее, увидел блеск в ее глазах, и не смог сдержать улыбки.
– Да, конечно, – сказал я. Я положил руки на клавиши, и немного замешкался, но начал тихо наигрывать мелодию, над которой работал, ту, которая плавала у меня в голове, с тех пор как она появилась в моей жизни. Это была ее песня, ее колыбельная. Она вдохновила меня на это дерьмо.
Она казалась очарованной ею, ее глаза блестели в то время, как она наблюдала за моими пальцами, порхающими над клавишами. Я вложил в нее свою душу и сердце, потому что вся эта мелодия была о ней, и я хотел, чтобы она почувствовала, как чертовски сильно я любил ее. Через минуту она закрыла глаза и опустила голову на мое плечо. Я продолжал играть, пока не свернул последний аккорд и не завершил мелодию. Гостиная погрузилась в абсолютную тишину, и она открыла глаза и подняла вверх голову, чтобы посмотреть на меня. – Счастливого Рождества, la mia bella ragazza, – прошептал я.
Она улыбнулась и шепнула в ответ: – Merry Christmas. – Я мгновение смотрел ей прямо в глаза, и начал наклоняться, желая поцеловать ее, когда услышал скрип шагов позади себя. Я быстро отпрянул, а Изабелла замерла. Я резко повернул голову и увидел, что на лестнице стояла Эсме и смотрела на нас. Я тихо застонал, гадая, что же она, черт возьми, увидела.
– Я помешала? – cпросила она тихо. Я покачал головой, а Изабелла встала со скамейки, направляясь на кухню. Эсме спустилась вниз по оставшимся ступенькам, а Изабелла вернулась из кухни с бутылкой воды, проскользнула мимо нас и быстро направилась вверх по лестнице. Я вздохнул, когда смотрел, как она исчезает из виду, и провел рукой по волосам. Эсме села рядом со мной на скамейку, охнув. – Это была красивая песня. Ты написал ее?
Я пожал плечами. – Ничего особенного, – пробормотал я. Она улыбнулась и покачала головой.
– Всегда такой талантливый, – тихо сказала она. – Твоя мама всегда гордилась этим, ее маленький Моцарт.
Я закатил глаза, но не ответил. Она знала, что я не со зла, поэтому это ее не беспокоило.
– Ты встала ужасно рано, – сказал я, наконец. Она пожала плечами.
– Как и ты, – сказала она. Я усмехнулся. Клянусь, она была так похожа на моего отца с его уклончивостью, и это было смешно. Через минуту она вздохнула. – Она узнала меня, – тихо сказала она, в ее голосе появились грустные нотки. Мои брови нахмурились от замешательства на ее невзначай брошенный комментарий.
– Кто? – cпросил я. Она посмотрела на меня и грустно улыбнулась.
– Изабелла. Именно это имели в виду вчера твой отец и я, почему она вела себя так, будто была очень напугана. Она узнала меня, – сказала она.
Некоторое время я сидел неподвижно, так как до меня дошло. Ну конечно, из-за своего чертого мужа Эсме вынуждена была появляться в этой адской дыре в Финиксе, так что есть смысл в том, что Изабелла могла видеть ее там раньше, что, я полагаю, и стало причиной ее столь явной тревоги из-за нее. Любой в здравом уме немного бы боялся того, кто имеет отношение к ублюдкам, которые мучили его.
– Так ты бывала у Свонов и она видела тебя? А ты, блядь, когда-нибудь думала о том, чтобы помочь бедной девушке и спасти ее от психически больной сестры своего мужа, которая выколачивала из нее все дерьмо безо всякой причины? Я имею в виду, Господи, разве ты не должна была проявить сострадание, или ты ни хрена не могла сделать? Или она, что, блядь, настолько незначительное существо, что не заслуживала помощи? – спросил я, изогнув бровь. Я знал, что, черт возьми, не имел права обвинять Эсме, но меня очень расстраивало, что моя семья сидела сложа руки, зная о том, как с ней обращаются, и ничего не сделала с этим.
Эсме вздохнула и покачала головой. – Я хотела, поверь мне, я пыталась. Я разговаривала с Алеком об этом, пытаясь заставить его забрать ее у Джейн. Но это было не мое дело, Эдвард, это было частью их бизнеса и…
– Да, да, да, – сказал я, резко оборвав ее. – Надо сохранить деловые и личные мудацкие отношения, кодекс поведения и все эти прочие гребаные вещи. Я знаю, тебе не стоит объяснять мне. Однако не пытайся убедить меня, что это правильно.
Она весело засмеялась: – Я вижу, ты поговорил с Аро, – сказала она. Я закатил глаза, но кивнул. – Ну, несмотря ни на что, теперь она в безопасности, с тех пор как твой отец купил ее.
Я подозрительно посмотрел на. – Почему ты решила, что здесь она в безопасности? – спросил я. Она непонимающе посмотрела на меня, а я сухо засмеялся. – Я имею в виду, ты слышала о наказании и о том, как он приковал ее наручниками к кровати?
Она, вздохнув, поморщилась. – Да, он рассказывал мне, как поступил с ней. И из-за этого он тоже чувствует себя ужасно, ничего подобного никогда больше не повторится.
Я покачал головой. – Как ты можешь быть уверена? – спросил я. – Я хочу сказать, что люблю своего отца, но иногда он может становиться чертовски непредсказуемым.
Она улыбнулась. – Да, он может быть таким. Но поверь мне, он никогда больше и пальцем не тронет эту девушку.
Я посмотрел на нее, чуть сузив глаза. – Почему? – cпросил я. Она посмотрела на меня с недоумением. – Что делает ее такой особенной, что он никогда больше не причинит ей вреда?
Она некоторое время пристально разглядывала меня, а потом снова улыбнулась этой гребаной всезнающей улыбочкой. Она покачала головой. – Это не моя тайна, чтобы рассказывать, извини. – Я подозрительно прищурился, и она засмеялась. Я собирался возразить, желая знать, чья сраная тайна это была, когда она встала.
