Через мгновение я выругался и отдернул руку от радио, моя злость достигла предела и я сорвался. Она драматично вздохнула, но, с другой стороны, продолжала делать вид, будто меня и нет. А ведь она знала, всегда знала. Она угадывала мое настроение, и я рискну предположить, что и сейчас она знала, что со мной. Она знала, что делала со мной.
– Черт возьми, Лизи, если ты не скажешь ни слова, клянусь Господу, я взорвусь, – выдавил я сквозь стиснутые зубы. Она резко выдохнула и бросила на меня короткий взгляд, а потом снова отвернулась к окну, рассматривая коричневые конструкции с вкраплениями зеленого.
Я сжал зубы еще сильнее и выключил радио, понимая, что это бесполезно. Позже она все равно заговорит, хоть и продолжала сейчас пытать меня тишиной. – Что ты от меня хочешь? А? Это моя работа, Элизабет, ты знала, кто я, когда выходила за меня.
Она горько засмеялась. – Это наша годовщина, Карлайл, – просто сказала она, голос был полон гнева и возмущения. Элизабет редко расстраивалась, но уж если так случилось, она становилась ядовитой, и я оказывался на линии огня.
– Я знаю это, но им все равно. Они сказали ехать, и я еду, – ответил я, раздраженно вздыхая. Она знала, что я принял клятву, что дал обет верности организации, и в любое время они могут позвать меня и я побегу, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году. Они были достаточно гибкие и нечасто причиняли неудобство, но факт остается фактом – я занимаю низкую ступень в иерархии, и когда они призывают, я отзываюсь.
– Я знаю, – жестко ответила она. – Но не сиди там и не делай вид, будто я не имею права быть расстроенной. Ты знал, что чувствую к этому месту, этому… Вермин.
Я вздохнул и покачал головой. – Я никогда не говорил, что у тебя нет права расстраиваться. И ты знаешь, я люблю это место не меньше тебя, так почему ты срываешь это все на мне? Ты должна была ехать, ты могла остаться в отеле и подождать.
Ее голова дернулась в направлении меня, и ее глаза сузились. – Да ты, наверное, шутишь! Ты думаешь, я бы сидела в номере одна, в нашу годовщину, и ждала, пока ты делаешь Бог знает что?! Ты мог бы уйти на целый день, и я бы вовсе тебя не увидела!
Я закатил глаза. – И это дерьмо лучше, чем не видеть меня? Ехать в машине пять часов в одну сторону, пытать меня молчанием, как будто это моя вина? Думаешь, я хочу быть там, думаешь, я бы не хотел провести день с тобой в Вегасе? – я понимал, почему она расстроена, действительно понимал, но не мог принять, что она винит меня. Я старался изо всех сил, делал все для нее. Я планировал поездку, согласовал с Эсме и Алеком, чтобы они присмотрели за мальчиками на уикенд в Чикаго, пока я повезу ее в Вегас на годовщину. Я распланировал выходные на каждый час, ведь это ее первый раз в городе. Я хотел повести ее на танцы и в казино, купить билеты на шоу, которое, я знал, она всегда хотела увидеть. Я собирался напоить ее вином и накормить, обращаться с ней, как с принцессой, занимать с ней любовью ночи напролет. Она была моим сердцем, моей родственной душой, я хотел проводить больше времени наедине, только она и я, вдали от всех сложностей. Я устал он сложностей, у нас они всегда были. Мы нуждались в возможности сбежать от всего, сбежать от стресса и остаться просто вдвоем, и вот такой шанс появился.
Но как только мы приземлились в Вегасе, все поломалось. Я сказал им, где буду на уикенд, не слишком мудро было просто раствориться из-под наблюдения без причин, и они выхватили меня прямо в отеле. Мы только распаковывались, Элизабет сияла, радовалась происходящему, но когда раздался звонок телефона и я сказал, что он важен, ее веселье испарилось. Она знала, что это значит. Она поняла, что неприятности нас настигли.
Звонил отец, он сообщил мне, что раз уж я поблизости, я должен утром поехать в Финикс, чтобы забрать кое-какие важные бумаги у Чарли Свона-старшего. Он был обычным человеком, который представлял наши интересы в казино Вегаса, где организация отмывала деньги. Из того, что я знал, Своны были приличными людьми, я лично встречался с ними только раз в Чикаго, когда они приезжали с визитом. Старший Чарльз был довольно жестким дураком, но казался прямым и респектабельным, а его жена Макенна всегда были милой.
Я пытался отказаться, говорил, что полечу туда лично и все заберу, если только они подождут до понедельника, но он настаивал на поездке в субботу после полудня. Я жаловался, разъяренный тем, что он со мной делает. Он знал, как много этот уикенд для нас значит, но он просто заявил, чтобы я выполнял задание, и бросил трубку. С той секунды, как раздался звонок, я уже знал, что бессилен, что ничего не смогу поделать. Отец раздавал приказы, его слово было окончательным, никто не мог ослушаться его без последствий – даже я. Он был боссом, лидером в семье. Он говорил, я подчинялся, когда ты приходишь в организацию, ты даешь клятву, что семья прежде всего… и под семьей они понимают не кровные узы. Они имеют в виду Боргату – семью мафии.
Через минуту Элизабет вздохнула со смирением. Глубоко внутри она понимала, и ясно, ей это не нравилось, но что тут поделаешь. Я был так молод, всего восемнадцать, когда принял клятву и отдал свою жизнь им, и каждый день я желал повернуть время вспять. Но я не мог… однажды входя в комнату церемоний и получая членство в La Cosa Nostra, возврата нет, нельзя уйти. Это первое что они говорят, принимая тебя в семью. Есть только один путь и этот путь – ты входишь на своих ногах, покидаешь же в гробу.
Для восемнадцатилетнего мальчишки тяжело понять, как присяга может изменить жизнь. Но изменить слову нельзя. Это не похоже на брак, где ты можешь поклясться в верности человеку, а потом развестись. Нет, развода с мафией не бывает. Дети попадают под влияние внешних атрибутов, роскоши. Они видят женщин и деньги, власть и уважение, и это влечет их, они не думают о последствиях, о сложностях. Как и я. Я видел только показательное, видел страх, который мой отец вызывал в людях, и это интриговало. Я хотел легких денег, эмоций, власти. И в тот день, когда я вступил туда, я думал, как гордился мной отец, как люди будут уважать меня. Элизабет колебалась относительно моего решения, но я пытался переубедить ее, что все будет в порядке, что это обеспечит нам безопасность. И она верила мне, верила моим заверениям, не пыталась изменить мое мнение, хоть и желала, чтобы мы могли просто убежать и начать новую жизнь, вдалеке от всего.
Прошли годы, и реальность ситуации накрыла меня. Я присоединился к организации для защиты, а оказалась, что это мое решение требовало для нас безопасности и охраны. Я принес опасность в нашу жизнь. Какой я был глупый, какой наивный, какой несведущий. Доллары ослепили меня, дали ложное ощущение благополучия, я никогда не принимал во внимание жестокость, опасность, которой буду за них расплачиваться.
Я вздохнул и оглянулся на Элизабет. Мы поженились через несколько недель после моей присяги, маленькая церемония на День святого Валентина. Я хотел подарить ей пышную свадьбу, она заслуживала такой удивительный день. Я желал дать ей все, она того стоила. Но она не хотела, напротив, она попросила нас пожениться скромно, только в кругу семьи. Родители предоставили нам дом, отец пригласил священника. Эсме приехала и помогала Элизабет, у нее больше никого не было, Алек остался в стороне. Я знал, что Элизабет его пригласила, но он считал нечестным портить ей такой день. Я уважал его за это, хоть и желал втайне, чтобы он стал моим свидетелем.
С того дня прошло десять лет – десять очень сложных лет, но они стоили каждой капли проблем. Я благодарил Бога за нее каждый день, за то, что она вошла в мою жизнь. Она была моим миром, моим смыслом существования. Она и наши мальчики – единственное, что держало меня в жизни, единственное, что позволяло мне оставаться на плаву. У нас было трое сыновей – Джаспер появился первым, ему сейчас было пять. Во время нашей первой близости после рождения Джаспера мы зачали Эдварда. Элизабет всегда хотела большую семью, но я боялся, чтобы она беременела так быстро снова. Я переживал, что ей будет сложно, но она заверила меня, что все хорошо.
