– Mannaggia , levati dai coglion (Черт! Оставь в покое мои яйца), rompiballe (сленг для того, кто действует на нервы (в буквальном смысле подразумевается тот, кто бьет по яйцам)), – ворчал я себе под нос, направляясь к её гардеробу, пытаясь контролировать свою злость, чтобы не ранить её грёбаные чувства сильнее, чем уже это сделал. Она вздохнула и села на кровать, качая головой. Я с силой открыл ящик комода, практически раскачивая грёбаный гардероб, и вдруг замер, когда посмотрел вниз.
Ящик был полон всякого кружева и прочей сексуальной херни, которую я никогда раньше не видел, и которое хотел увидеть на ней, но, по правде говоря, не оно привлекло мое внимание. А то, что я увидел поверх всего этого дерьма, все еще упакованное в прозрачную пластиковую коробку, торчащее, как долбаный воспаленный палец – это меня и поразило.
Маленький лиловый вибратор.
Розали грёбаная Хейл купила моей девушке сраный вибратор! Я не знал, чего я хотел больше: побить её за это или расцеловать её чертовы ноги, и упасть ничком в знак признательности.
Я медленно повернулся, даже не удосужившись закрыть ящик, и взглянул на Изабеллу. Она смотрела в телевизор, но могу точно сказать, что она не обращала на него ни малейшего внимания. Она нервничала, и, это было нетрудно заметить, она была смущена. И это заставило меня чувствовать себя ещё большим мудаком, так как теперь её реакция была понятной. Конечно, она не хотела говорить об этой херне, но я был настойчив и сорвался, а ей явно было не по себе.
– Белла? – позвал я тихо. Мгновение она сидела неподвижно, но затем всё-таки нехотя взглянула на меня, покусывая губы. – Я – осел.
Она немного улыбнулась. – Нет, – тихо сказала она. Я сухо рассмеялся, покачивая головой.
– Да, я, правда, осел, – сказал я, осторожно подходя к ней и присев на корточки. Я протянул руки, заложил выбившиеся пряди ей за ухо и вздохнул. – Я не должен был срываться на тебе, я просто не хотел, чтобы ты скрывала от меня какое-то дерьмо. Я хочу сказать, что уже осознал это, и сожалею. Это, наверное, охренеть как смущает тебя.
Она пожала плечами, изображая беспечность, но её щеки по-прежнему так и горели от смущения. – Всё нормально. Просто, ты же знаешь, что я ничего не знаю о них, поэтому для меня это странно.
– Хорошо, может, я покажу тебе на днях? – спросил я шутливо, пожав плечами. Её глаза расширились от удивления, а я засмеялся. – Да, Белла, я могу поработать вибратором. Вот дерьмо, это действительно должно быть офигенно. Знаешь, это может быть так долго, пока ты не позволишь мне заменить его, – сказал я игриво, охватив её бедро рукой. Она подпрыгнула и ещё больше покраснела, в шоке уставившись на меня.
– Конечно же, нет, – сказала она, смущенно улыбаясь. Я вопросительно поднял бровь и положил руку на внутреннюю сторону её бедра.
– Конечно же, нет – что? – спросил я.
– Конечно же, это не заменит тебя, ничто никогда не заменит, – мягко сказала она с нотками смущения в голосе. Я усмехнулся и почувствовал, что мое сердце забилось громче от её слов.
– Мммм, это приятно слышать, – сказал я, снова задвигав рукой и слегка дотрагиваясь до её промежности сквозь брюки. Я мог чувствовать теплоту, которая исходила оттуда, чистую теплоту её гениталий. Она немного скорчилась от моих прикосновений, и я снова провел рукой по бедру. – Никто не заменит тебя, tesoro. Никогда. Ты – моя.
Она на мгновение уставилась на меня, прежде чем на её губах появилась улыбка и глаза засияли. – Я люблю тебя, Эдвард, – с легкостью сказала она. Я усмехнулся, балдея, что слышу от неё эти чертовы слова, и от того энтузиазма, с которым она всегда их произносила.
– Я тоже тебя люблю, – сказал я, наклоняясь и нежно целуя её в губы. – И прости меня, что я иногда бываю таким мудаком.
Она пожала плечами. – Ты прощен, – просто сказала она. Я улыбнулся, кивнув.
– Grazie, – сказал я, прижимаясь своими губами и пробегая языком по её нижней губе. Она хихикнула и пробормотала мне в рот «prego». Я усмехнулся и проник своим языком в её рот, она открыла для меня губы и вздохнула. Я углубил поцелуй и сменил положение, уложив её спиной на кровать, нависая над ней.
Она обвила меня руками, зарываясь пальчиками в волосы. Прижала меня к себе в страстном поцелуе. Сначала я сопротивлялся, ничуть не желая придавить её весом своего тела, и потому что мой член был твёрд, как грёбаная сталь, а я не хотел быть неприличным, но она застонала и прижалась ко мне ещё сильнее. Я, наконец, уступил и лег на неё, придавливая её своей пульсирующей эрекцией. Она застонала и её губы неистово двигались в такт с моими, когда она приподнимала свои бедра, крепче прижимаясь ко мне. Я вжимался в нее бедрами, трение об её промежность посылало дрожь по моему телу. Она сделала это снова и я застонал, ногами раздвигая её бедра все шире и расместив себя между ними. Она ахнула, когда мой член прикоснулся к месту прямо между её ног, и схватила меня ещё крепче, целуя меня более грубо.
Я хотел её. Блядь, я хотел её больше, чем кого-либо когда-либо. Я хотел каждую ее частичку. Я хотел лизать, сосать и пробовать на вкус каждый дюйм её плоти, исследовать каждый грёбаный сантиметр этого прекрасного тела. И я хотел трахнуть её, только Бог знает, как я хотел трахнуть эту киску, но я не мог сделать этого. Она не та девушка, которую трахают. Она та, с которой занимаются любовью, и как бы я ни хотел сделать это дерьмо, робкий голосок в глубине моего сознания твердил мне, чтобы я не торопился и подождал, так как это неправильно, пока. И я не знаю, откуда взялся этот грёбаный голос, часть меня хотела придушить его, потому что сознательно у меня никогда раньше не было такого и это раздражало, так как мой член кричал о желании почувствовать её изнутри. Но факт остается фактом, что этот голос есть и он твердит мне не давить на неё, и я не могу просто его проигнорировать. Мы не можем с ней сделать это, пока это не будет правильно, так как она, блядь, особенная для меня, и это должно быть особенным. А мне не нужно соваться в её вишенку, чтобы чувствовать себя хорошо, и, конечно же, у меня нет никакой необходимости вставлять куда-то свой член, чтобы сделать хорошо ей.
– Малыш, – сказал я, задыхаясь и отрываясь от её губ. Она практически задыхалась и открыла глаза, чтобы посмотреть на меня. Её веки были тяжелы, лицо озаряло желание, и я чувствовал, как её тело содрогается под моим. Да, она была горяча, как ад. – Могу я коснуться тебя?
Она кивнула без колебаний: – Да, – сказала она затаив дыхание. Я ухмыльнулся и кивнул.
– Хорошо, – сказал я и наклонился, легко целуя её. Через минуту я сел и снял свою рубашку. Я бросил её возле кровати, а она, облокотившись на локти, разглядывала мою голую грудь. У неё была привычка поедать меня глазами, когда на мне не было рубашки, и это было чертовски мило, особенно то, что она не пыталась скрывать это дерьмо. Она не скрывала своего восхищения моим телом, это уж точно.
Я быстро скинул свои туфли, позволив им с глухим стуком удариться об пол. Её глаза расширились ещё больше, когда я потянулся к её туфлям, стаскивая их и бросая рядом с моими. Я навис над ней, а она улыбнулась и провела рукой по татуировке на моей груди.
– Ты действительно считаешь, что время лечит раны? – спросила она. Я рассмеялся над её случайным грёбаным вопросом, немного удивленный тем, что она помнит, что я говорил.
– Да, – пробормотал я, поворачивая её голову в сторону и прижимаясь губами к шее. Я целовал её шею и, схватившись за подол рубашки, начал тянуть её вверх. Я чуть приподнялся, чтобы взглянуть на неё, убедиться, что она в порядке, и она улыбнулась, когда мы встретились глазами, и немного приподнялась. Я снял её рубашку через голову и, бросив на пол, застонал, когда увидел красный кружевной лифчик push-up. Я быстро расстегнул застёжку, а она посмотрела на меня с любопытством, как и всегда, когда я снимал с неё бюстгальтер. Да, со временем я освоил это дерьмо, и если бы за расстегивание лифчиков давали золотую медаль, то Эдвард Каллен победил бы безо всяких сомнений.
