Он грустно улыбнулся.
– Ты помнишь шоколад? – с любопытством спросил он.
Я пожал плечами, не понимая, что тут такого.
– Я помню, как спрашивал, хочет ли она Hershey’s kiss, и она попыталась поцеловать меня, не понимая, о чем, на хер, я говорю, – сказал я.
Он тихо засмеялся.
– Да, я помню, как твоя мама пересказывала мне эту историю. Ты тогда не так радовался ее поцелуям, как сейчас, – сказал он снова дразнящим тоном.
Я подозрительно прищурился, думая, какого хрена на него нашло. Мы почти не разговаривали все прошлые недели, а его безразличная позиция по отношению к нам с Изабеллой удивляла меня. Я больше не пытался от него скрываться и целовал ее у него на глазах, но обычно он уходил и, казалось, по-прежнему не хочет ничего решать.
– Ну да, мне было пять лет, разве не так? Я просто хотел дать девочке конфетку, а она попыталась засунуть язык мне в рот, – сказал я.
Он захохотал, покачивая головой.
– Она была храброй. Грустно, что эту часть себя она потеряла. Теперь бы она такое не сделала, – сказал он.
Я быстро глянул на него, прежде чем ухмыльнуться.
– Очевидно, ты совершенно ее не знаешь, – сказал я, покачивая головой.
Он нахмурился и уставился на меня.
– Ты намекаешь, что она сделала первый шаг? – спросил он.
Я пожал плечами.
– Я, б…ь, уверен, что уж точно его сделал не я, отец.
Он с шокированным видом смотрел на меня.
– Вау, с ее стороны это было… э-э… – начал он.
Я наблюдал за ним, ожидая окончания. Клянусь, если он скажет что-то вроде «тупо», я перегнусь через этот стол и снова врежу ему по лицу.
– …храбро, – наконец договорил он.
Я кивнул.
– Так и есть. Одно из качеств, которые я в ней люблю. Она храбрая и чертовски сильная. Ее можно сломать физически, но ты никак не сломаешь мою девочку морально, – резко заявил я, не сводя с него глаз.
Он кивнул через мгновение.
– Могу представить. Ты поделился с ней этими воспоминаниями о встрече? – спросил он, вопросительно приподнимая брови.
Я вздохнул и ненадолго замолчал, прежде чем отрицательно покачать головой. Я понял, что настолько сильно был поглощен собственным дерьмом, что едва мог думать о чем-то другом. Я был настолько эгоистичным, что даже не проводил с ней время. Иисусе, я был настоящим мудаком. Он кивнул.
– Ты, э-э… не знаю, захочешь ли ты говорить.
Я сконфуженно нахмурился.
– Почему? – уточнил я.
Он вздохнул, глядя на меня.
– У нее были неприятности из-за того шоколада, – сказал он. – Я говорил твоей матери не давать ей ничего, но она не слушала. Она оставила ей сладость «на потом», думаю; Белла была маленькой и не понимала. Чарльз Старший увидел.
– Когда ты говоришь, что у нее были неприятности, ты имеешь в виду… э-э… – начал я, не уверенный, как, б…ь, это назвать.
Но он все равно понял, о чем я.
– Ее наказали, – тихо сказал он, внимательно глядя на меня. – Наверное, тогда он впервые ее побил.
Я ощутил вину и гнев и резко сжал руки в кулаки, пытаясь сдержаться.
– Она же была гребаным ребенком! – выплюнул я. – Она ничего не сделала!
Он громко вздохнул.
– Я знаю. Я остановил его, конечно, но меня там не было, чтобы это предотвратить. Твоя мать уже была в машине, а я кое-что забыл в доме. Я вернулся и увидел, как он избивает ее. Когда она открывала шоколад, то вся измазалась, а он решил, что она украла его из дома.
Он замер, глядя на меня.
– Я никогда не рассказывал этого твоей матери – не хотел ее расстраивать. А Изабелла была маленькой, неудивительно, что она заблокировала эти воспоминания. И, боюсь, для нее станет травмой, если ты напомнишь ей…
– А она вспомнит, что произошло, – закончил я, покачивая головой.
Я ощущал вину, настоящую гребаную вину. Я был только ребенком, но это именно я спросил, будет ли она шоколад.
– Я все понял. Черт!
Он кивнул, и какое-то время мы сидели в тишине.
– Ты мамин… – начал он, но я резко поднял руку, останавливая его и вздыхая.
Я не хотел слышать больше ни единого слова об этом; с меня достаточно дерьма. Не хочу вникать в ситуацию с мамой еще глубже.
– Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о ней, – сказал я.
Он затих и с любопытством смотрел на меня.
– Есть причина для твоего визита? – спросил он.
Я кивнул.
– Да, это насчет прошлой ночи… – начал я.
Он слегка прищурился.
– Как прошел бал? Хорошо провел время? – с интересом спросил он.
Я застонал, отрицательно качая головой, раздраженный, что он ведет себя как гребаный заботливый отец.
– Просто первосортно, б…ь, отец. На высшей ноте. А теперь я могу, б…ь, закончить? – сорвался я.
Он приподнял бровь, не сильно довольный моей вспышкой, но позволил мне продолжить. – Спасибо, черт возьми. Дело в том, что прошлой ночью мы столкнулись с Джейкобом Блэком на гребаных танцах и он сказал кое-какое дерьмо Изабелле…
– Что он сказал? – снова оборвал меня отец серьезным голосом.
Я застонал.
– Он сказал, что знает, кем, черт возьми, она является, это и сказал, – я смотрел на него и наблюдал, как меняется выражение лица, и пустая маска скрывает все эмоции.
Он сидел тихо, просто разглядывая меня. Каждая секунда молчания действовала мне на нервы. Почему он, черт возьми, ничего не говорит? Он должен быть чертовски зол или хотя бы заинтересован, но почему он просто, б…ь, сидит на месте?
– Что именно он сказал? – переспросил отец через минуту.
– Он сказал, что хочет быть ее гребаным другом, потому что в курсе ее ситуации, и он знает, что она не наемный работник тут, и он уверен, что ты уже знаешь, что он знает, – сказал я, приподнимая брови и ожидая гребаного взрыва.
Он никак не проигнорирует эту хренотень, Джейкоб так легко не отделается. Я сидел и смотрел на отца, пока он просто не сводил с меня глаз, на его лице сохранялась безразличная маска. Наконец я нахмурился и все понял.
– Быть не может, – выплюнул я. – Это, б…ь, правда?!
Он кивнул.
– Да. Я в курсе, что Джейкоб знает, – сказал он ровным голосом.
Я резко подался вперед и впился в него взглядом, меня накрывала злость.
– Он знает, что моя гребаная девушка – твоя рабыня, и ты даже не подумал мне сказать? Ты думаешь, что я даже не заслужил быть осведомленным о знаниях моих врагов? – зарычал я.
Он вздохнул, покачивая головой.
– Джейкоб тебе не враг, Эдвард, – спокойно сказал он.
– Он мой враг. Он, на хер, оговаривает меня, ему нельзя верить, – выплюнул я. – Я не понимаю. Если он знает, почему, б…ь, он до сих пор разгуливает повсюду? Почему он до сих пор жив? Он должен умереть.
Глаза моего отца расширились от шока.
– Ты не это имел в виду, – сказал он.
Я сухо засмеялся.
– Именно это, – с нажимом сказал я.
Он покачал головой.
– Нет, – отрезал он. – Ты можешь быть расстроен после происшествия с Джейкобом, но он не враг. Мы всегда говорим не то, что думаем, когда расстроены. Ты должен знать это лучше других, Эдвард. Я не утверждаю, что он твой друг, но заявляю, что все, что ты хочешь с ним сделать – ненужно и неправильно.
Я прищурился, мой гнев только усилился.
– Как, б…ь, ты можешь так говорить? – закричал я.
Он резко ударил руками по столу. Очевидно, мой тон ему не понравился – маска сползла с лица, в глазах закипела злость.
– Закрой свой гребаный рот! – жестко сказал он; его голос был тихим, но резким.
Как только он начал ругаться, я уже понял, что разозлил его.
– Я могу говорить так, потому что это правда. Я знаю, что такое враги, Эдвард. Я знаю, как они поступают, и Джейкоб не враг. Он невинный ребенок, который сделал не больше зла, чем ты. И я не убью его только потому, что он знает больше, чем ему положено.
Я издал стон.
– Это опасно, что он знает. Люди могут узнать, – раздраженно сказал я.
Он тысячи раз повторял, что никто не должен знать о нашем образе жизни.
– Ты прав, никто не должен знать. Но знают. Джейкоб знает не больше, чем Элис или Розали, и я не могу убить его, как не убью и девочек. Или ты предлагаешь уложить всех, кто знает, что твоя девушка – рабыня? Так ты не построишь с ней отношения, которые можно будет демонстрировать миру, сын. Ты не можешь просто убивать всех, кто заподозрит, кто она на самом деле, потому что, скольких бы ты ни убил, это ничего не изменит. Все так, как есть, – резко заявил он. – Она всегда будет рабыней, и ты просто должен стать гребаным мужчиной и, на хер, с этим смириться. Ты не убежишь от правды и не сможешь скрыть ее.
