Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Михайлов Олег Николаевич

Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110

Мичиковцы, ичкеринцы, качкалыковцы и вся Большая Чечня поднялись против русских и заняли аул Атаги за Ханкальским ущельем, против крепости Грозной. Эти простые наивные люди были так ослеплены Магомой, что искренне верили в легкую победу. Им казалось, что стоит только Магоме произнести священное заклинание, как русские сами убегут за Терек. Но русские под начальством Грекова пошли вперед, чеченцы не удержались, отступили и очистили Ханкальское ущелье. Греков, имевший всего батальон егерей, видя бегущих чеченцев, вообразил, что этого достаточно, и возвратился в Грозную.

Тогда Бей-Булат распустил слух, будто русские бежали перед ним, после чего восстание приобрело новый размах. Поднялся весь левый фланг, от Аксая и Сулака до Владикавказа. Горцы всей массой навалились на укрепление Амир-Аджа-Юрт и захватили его. Во время штурма взорвался пороховой погреб, что еще более разъярило нападавших. Они ринулись на укрепление Герзель-аул и крепость Внезапную. 12 июля 1825 года Герзель-аул был осажден. Окружной начальник генерал Лисаневич, герой зубовского похода, персидской и турецкой войн, и генерал-майор Греков поспешили ему на выручку.

Вступив в укрепление, Лисаневич потребовал, чтобы были собраны все кумыкские старшины, которых он подозревал в сношениях с чеченцами. Их оказалось триста восемнадцать человек, наиболее уважаемых среди народа. Лисаневич, прекрасно знавший местный язык, вышел вместе с Грековым к ним и после речи начал вызывать по списку наиболее подозрительных. При допросе мулла Учарходжа кинулся с ножом и заколол Грекова, а Лисаневичу нанес рану, от которой тот умер через несколько дней.

Восстание запылало еще жарче. Сам Ермолов, тяжело больной, должен был подняться с постели и возглавить экспедицию. Поход начался, когда до главнокомандующего дошла, еще неофициально, весть о кончине императора Александра I. Предчувствуя близость войны с Персией, Алексей Петрович спешил укрепить внутреннее спокойствие в пределах Кавказа. 30 января на реке Аргунь состоялся решительный бой, в котором полковник Ковалев рассеял многотысячные силы чеченцев и лезгин. После этого Ермолов прошел через всю Чечню, сурово наказывая немирные аулы и вырубая леса, что во многом обезопасило русский тыл, когда в том же, 1826 году огромная персидская армия вероломно вторглась в пределы Закавказья.

Разумеется, укрепляя и защищая новые южные границы России, Ермолов осуществлял колониальную политику царизма, карательные операции которого вызывали справедливое возмущение народов Кавказа и протест передовой части русского общества. Правительство Александра I (как и впоследствии Николая I) преследовало свои узкоэгоистические, захватнические цели. И все же в глубинной, исторической перспективе присоединение Кавказа к России было явлением безусловно положительным, прогрессивным, особенно сказавшимся впоследствии.

«Включение нерусских народов Восточной Европы и некоторых народов Азии в состав Русского централизованного государства имело для них определенные объективно прогрессивные последствия. Многие из этих народов в результате присоединения к России избавлялись от угрозы порабощения более отсталыми, чем царская Россия, восточными деспотиями или от господства более реакционных политических режимов, установленных средневековыми завоевателями. Это относится, в частности, к народам Закавказья, которые благодаря присоединению к России были избавлены от тормозившей их развитие военно-феодальной экспансии Персии и Турции» 4.

4

Ермолов имел такое лицо, которое, увидев раз, нельзя было забыть. Улыбка не шла ему; крупные черты благодаря сдвинутым бровям легко принимали суровое выражение; небольшие огненные глаза блестели из-под сдвинутых бровей. «… Я приятное лицо мое, – сообщал Алексей Петрович Денису Давыдову в январе 1820 года, – омрачил густыми усами, ибо, не пленяя именем, не бесполезно страшить наружностью». Он был прекрасен, когда задумывался. Сосредоточенный и строгий взгляд, высокий рост, богатырское сложение – все свидетельствовало о недюжинном уме, незаурядной физической и нравственной силе. Находили, что его своеобразная красота имела в себе нечто львиное.

Глубоко проникнув в быт, нравы и психологию жителей Кавказа, знакомого ему еще по походу 1796 года, Ермолов во многих своих действиях руководствовался именно неписаным нравственным кодексом горцев, с их культом мужской дружбы, бесстрашия, верности клятве. «Я многих, по необходимости, придержался азиатских обычаев, – писал он тому же Давыдову, – и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердием. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский слово «канлы», значащее взаимную нежность. Оне здесь освящены законом, утверждены временем и приняты чистейшею нравственностью. Мы в подобных случаях не столь великодушны и взаимные нежности покрываем тайною». Язвительная ирония проконсула станет понятной, если пояснить, что «канлы» означало кровную месть, которая в те поры на Кавказе соблюдалась неукоснительно. Ермолов не упустил случая пройтись и насчет просвещенного Петербурга, где мстят исподтишка, в то время как отмщение у горцев совершается открыто и возведено в нравственный закон.

Он стремился, по возможности, смягчить страшный обычай, и когда узнал, что у шамхала акушинского Зухумкадия существует канлы к одному из знатных жителей, убедил прекратить ее и предать дело полному забвению. Кровный враг шамхала был позван к Зухум-кадию, и по прочтении муллою молитвы и трехкратного взаимного поглаживания бород мир между ними был установлен. В другом случае Ермолов хотел было помирить шамхала тарковского, который питал к нему глубокое уважение и жена которого нянчила старшего ермоловского сына, с его кровным врагом, однако вскоре отказался от этого. Главы враждебных семейств заявили, что готовы исполнить его волю, но добавили, что потеряют после того всякое уважение жителей.

Ермолов познал и навсегда полюбил Кавказ, его природу, его суровую жизнь.

О крутых мерах Ярмула в отношении немирных горцев говорилось и писалось много. Но часто молва раздувала и преувеличивала их. «Действительно, – отмечает современный исследователь, – Ермолов был сторонником суровых мер и придерживался мнения, что «одна казнь могла сохранить сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены». Вместе с тем не вызывает никаких сомнений, что эти суровые меры Ермолов применял преимущественно в отношении изменников, входивших в сношения с персами или турками, и разбойников, совершавших опустошительные грабительские нападения на селения русских и горцев, принявших покровительство России» 5.

Ермолов умел карать, но Ермолов умел и прощать.

В предписаниях главнокомандующего Мадатову сказано: «Одобряю весьма, что возвратили захваченных женщин; не говорю ничего и против освобождения пленных, ибо полезно вразумить, что русские великодушно даруют и самую жизнь, когда не делают упрямой и безрассудной защиты». И далее: «В рассуждении пленных предлагаю вашему сиятельству к соблюдению впредь следующие замечания: внушить войскам, чтобы не защищающегося или паче бросающего оружие щадить непременно…» «Селение Казах-Кечу выслало старшин с хлебом и солью, которые, раскаиваясь в сделанных ими преступлениях, вверили себя великодушию войск. Не приличествовало наказывать таковых, и им прощено».

Испанский революционер Ван-Гален, который, спасаясь от инквизиции, определился с помощью друзей в 1819 году на службу в Кавказский корпус, вспоминал, с каким благоразумием и осторожностью обходился Ермолов с местными ханами, сколь тонкую политику проводил в отношении мирного населения. Именно доброе обращение русских с жителями Кумуха во время дагестанского похода 1820 года убедило их, что война ведется не с казикумцами, а с их вероломным притеснителем Сурхай-ханом, которого они и не впустили в аул. А.С.Грибоедов писал в путевых заметках о том, что в станице Андреевской «на базаре прежде Ермолова выводили на продажу захваченных людей – ныне самих продавцов вешают». Впрочем, эти меры Ермолов применял лишь в крайней необходимости «Наказывать нетрудно, – сообщал он дежурному генералу Закревскому, – но по правилу моему надобно, чтобы самая крайность к тому понудила».