Ознакомительная версия. Доступно 48 страниц из 236
Подпоручик Татищев, поднявшись и оправив портупею, ответил:
— По моим расчетам, ваше превосходительство, рота вот-вот должна быть здесь. Опасаюсь, уже не они ли подверглись нападению и терпят бедствие.
— Вздор, вздор! — вспылил Кар, но сердце его сжалось. — Садитесь, Татищев… Никакого бедствия! Гренадеры за себя постоят, — и, сморщившись, он стал растирать правую ногу.
— Болит? — сочувственно осведомился лекарь.
— Ноет, подлая; должно быть, к перемене погоды… Да и вообще инвалид я… Итак, господа офицеры, с рассветом выступать! Надо играть назад, пока не поздно — ретироваться, выбрать подходящую деревню и там, ретраншировавшись, ожидать сикурса. К нам должны прибыть по Новомосковской дороге еще две роты да из Казани три или четыре пушки, також отряд башкирцев с мещеряками. Прошу подготовить солдат, артиллерию и обозы к маршу.
В поход выступили еще до свету. Обескураженный внезапными событиями, Кар рысцою ехал с лекарем в крытом возке. У него теперь уже не было высокомерного предположения, что стоявшая где-то под Оренбургом толпа Пугачёва, проведав о наступлении Кара, в страхе рассеется вместе с этим самозванцем Пугачом. «Не угодно ли, не угодно ли!.. Все мои диспозиции полетели к черту!» — злился Кар, его исхудавшее лицо передергивала судорога. Он стал зябнуть, на него напало уныние; где-то в тумане грезились теплые воды, мягкий всплеск голубого ласкового моря, домашний уют… Он с грустью выглядывает из холодного возка в мороз, его душу охватывает чувство, близкое к отчаянию.
Полторы тысячи солдат Кара, с заряженными ружьями, продвигаются торопливым шагом, за ними трясутся в жестких седлах шестьдесят конных татар и экономических крестьян.
Среди конников шел негромкий сговор: как бы изловчиться да повернуть назад, и — прямо к «батюшке»! Солдаты неодобрительно косились на теплый возок Кара, с тоской посматривали на пять жалких, скрипевших колесами пушек.
Светало, восток алел, стоявший по бокам дороги лес, опушенный густым инеем, казался легким и нарядным. В ветвях белой пуховой елки встряхнулась большая птица — должно быть, филин, с дерева посыпался, засверкал снег.
От Юзеевой солдаты уже прошагали версты три. Головная рота, выступив из леса в чистое поле, вдруг загайкала, закричала, как стая галок, напуганная налетевшим ястребом:
— Глянь, глянь… Окружают! — И по всему отряду, из конца в конец, как по сигналу, не видя еще опасности, во всю глотку загалдели:
— Окружают, окружают!.. Погибель нам!..
Как только началась тревога, все конники — татары и крестьяне, — словно по уговору, вытянули коней плетками и дружно махнули в лесную гущу.
— Стой, стой, изменники! — кричали им вдогонку офицеры.
По приказу выскочившего из повозки Кара вся воинская часть остановилась. Теперь уже всем было видно, как по горам и взлобкам, с обеих сторон дороги, скакали врассыпную всадники. Отдельные из них кучки волокли по сугробам единороги и пушки, кричали, ругались, полосовали кнутами впряженных в орудия лошадей.
Осмотревшись, оба генерала определили, что неприятеля приблизительно около двух тысяч человек, а пушек при них — раз-два… четыре… восемь, десять.
Пугачёвская артиллерия начала пристрел — перелет, недолет. На возвышенностях возле пушек копошились люди.
— Не угодно ли, — задыхаясь, сказал Кар. — Девять! И так далеко ставят, подлецы!.. Наши до них, чего доброго и не до…
Он не докончил фразы, на левом фланге разорвалась граната, пущенная Пугачёвцами из единорога. Она повалила сразу пятерых солдат — двоих насмерть.
— Видали, каковы? — крикнул Кар стоявшему рядом с ним Фрейману и послал к месту поражения своего лекаря.
Воинские части Кара стали поспешно выходить за пределы дороги, строиться к обороне. Расставили по удобным местам всю артиллерию — четыре пушки и один единорог. Началась артиллерийская перестрелка. Ядра и картечь Пугачёвцев ложились как по заказу, Пугачёвцы стреляли метко. У пушек же Кара были все недолеты. И лишь единорог действовал прилично, но и он вскоре перевернулся вверх колесами: в его лафет брякнуло двенадцатифунтовое ядро.
— Анафемы! — освирепел Кар. — Какие же это к дьяволу мужики?.. Нешто мужики столь искусно артиллерией управлять могут? А где же наши конники, где татары? Эй, капрал!
— А наши конники, ваше превосходительство, тю-тю! — прошлепал губами коренастый капрал и показал обнаженной шпагой на пригорок. — Эвот они пурхаются, видать — на сдачу покатили… Да и нам бы, ваше превосходительство… того…
— Что?.. — заорал Кар и, выхватив из теплой дамской муфты руку, погрозил капралу кулаком. — Я тебя расстрелять… расстрелять, мерзавец, прикажу!
— Нас и так расстреляют… — огрызнулся капрал и, со злобой тряхнув локтями, пошагал прочь от генерала.
А Кар, проклиная изменивших ему конников, направился к возку за пледом: морозом сильно прихватило уши. Астафьев, Татищев и еще третий молоденький офицерик, отобрав, по приказу Фреймана, с полсотни лучших стрелков-охотников, побежали с ними далеко вперед и, прячась за пригорками, открыли меткую ружейную стрельбу по Пугачёвцам.
Пушки Пугачёвцев подтягивались к Кару ближе и ближе. Раненых у Кара прибывало. Вот новобранец уронил ружье, перегнулся вдвое, с глухим стоном ткнулся головою в снег. Здесь, в длинной шеренге, тоже упал солдат, еще один упал, еще… словно в огромной, поставленной на ребро гребенке валились зубья. С воем летит граната; солдаты, спасаясь от смерти, валятся плашмя. Взрыв. Осколки ранят лошадь, солдата и лекаря Мигунова, что подле саней делал перевязку раненым.
Пугачёвцы палили без передыху. Пушки Кара отвечали вяло, редко.
— Подноси проворней ядра! Пороху сюда! — до хрипоты кричали у пушек канониры.
— А где их узять, ядров-то?
И летело по рядам:
— Ядер нету… Пороху нету-у!.. Братцы!
— Эй, кто орет? Я те покажу «нету»! — бегали по фронту офицеры, призывно взмахивали шашками. — Давай, давай сюда! Все есть!
Но давать действительно нечего: снаряды на исходе. Длительное молчание пушек приводило оробевших солдат в уныние, в трепет.
— Братцы! Пушки наши ни черта не стоят, ядра недолетывают… Погибать доводится!..
