Такой поворот событий означал перспективу войны на два фронта. Но Петра это, как видно, не смущало, особенно после Лесной и Полтавы. Трудности, как всегда, его только подстегивают. Апраксину, азовскому губернатору, он шлет распоряжения: готовить флот к сражениям, струги и лодки — для донских казаков, а для борьбы с крымцами пригласить калмыков и кубанских татар. Торопит Шереметева — тот из Прибалтики должен был идти на юг, к новому театру военных действий. Фельдмаршал отличается, как обычно, медлительностью, и царь торопит его, высказывает в письмах явное нетерпение:
«Ити с поспешением».
«Дабы Вы немедленно отправили полки в марш в назначенные места».
«А маршировать весьма нужно, понеже ежели пехота не поспевает, неприятель на одну конницу нападет, то не без Великова страху».
«Учить драгун огнем как конных, так и пеших, палашам покой дать, ибо с турками зело инако надлежит воевать и больше пехотою утверждатца с рогатками".
Шестого марта царь выезжает в действующую армию. За несколько дней до этого, 2 марта, он своим указом учреждает Сенат — высшее учреждение в государстве; по словам учредителя-царя, Сенат создавался на время его отсутствия:
«Определили быть для отлучек наших Правительствующий Сенат для управления».
Созданный как временный орган, Сенат просуществовал более двух столетий. Царь оставил строгие распоряжения относительно обязанностей, пределов власти нового учреждения:
«Всякий их (сенаторов, список которых, из девяти человек, он тоже составил. — В.В.) указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертию, по вине смотря».
Петр Алексеевич поручил Сенату высший надзор за судебными делами и расходованием средств, их умножением, ибо, как он написал, «деньги суть артерия войны».
Тогда же, в день отъезда, царь объявил своей законной супругой Екатерину, бывшую служанку пастора Марту Скавронскую, с которой, в отличие от первой жены, у него сложились самые добрые отношения, имелись и дети — дочери Анна и Елизавета. Брак в церкви совершили еще в феврале. Его заботит будущее жены и детей. Меншикову он признается о причинах оформления брака:
«Еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутся, лучше бы могли свое житие иметь».
Русская и турецкая армии встретились на реке Прут в начале июля. Страшная жара, жажда обессиливали петровских солдат — многие сходили с ума, кончали с собой.
Турецкая армия 9 июля полностью окружила тридцативосьмитысячную русскую армию. Везир имел сто тридцать пять тысяч (а вместе с татарами — сто восемьдесят тысяч). Атаку начали янычары. Их жестокий натиск описал Понятовский, выступающий в роли военного советника везира:
«Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к Богу многократными „алла“, „алла“, они бросались на неприятеля с саблями в руках и, конечно, прорвали бы фронт в этой первой мощной атаке, если бы не рогатки, которые неприятель бросил перед ними. В то же время сильный огонь почти в упор не только охладил пыл янычар, но и привел их в замешательство и принудил к поспешному отступлению. Кегая (то есть помошник великого везира) и начальник янычар рубили саблями беглецов и старались остановить их и привести в порядок. Наиболее храбрые возобновили свои крики и атаковали во второй раз. Вторая атака была не такой сильной, как первая, и турки снова были вынуждены отступить».
Противник, потерявший до семи тысяч убитыми, был ошеломлен стойкостью русских, потери которых были гораздо меньше. Более того, в момент отступления врага, по словам составителей «Истории Свейской войны», Петр мог одержать «полную викторию», если бы сумел как следует организовать преследование. Но он и его генералы опасались, и не без оснований: русский обоз не успели даже окопать, солдаты были истощены жаждой, жарой, голодом.
Не лучшим было и состояние турок, хотя Петр и не знал об этом. На следующий день янычары отказались повторить атаки, несмотря на приказ везира. Саттон, английский посол, в донесении сообщал в связи с этим своему начальству:
«Здравомыслящие люди, очевидцы этого сражения, говорили, что, если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты».
Петру положение его самого и армии казалось безвыходым. Десятого июля царь пишет письмо Сенату:
"Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к пресечению провианта пресечены и что я без особливые Божий помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственному повелению от нас, было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице моем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в наследники».
На военном совете 10 июля вынесли решение — предложить туркам начать переговоры; если они не согласятся, то сжечь обоз и атаковать врага.
После некоторых проволочек начались переговоры, и Петр бросается в другую крайность: если раньше он явно недооценил силы противника и переоценил свои, то теперь, наоборот, преувеличивает мощь турок, готов идти на максимальные уступки, чтобы вырвать мир даже очень дорогой ценой.
Везир, человек в военном деле неопытный, склонялся к миру по многим причинам. Прежде всего, турки испугались русских солдат, регулярная армия Петра выглядела несравнимо лучше той толпы, хотя бы и огромной, которую представляла собой турецкая армия. На Пруте стояли отнюдь не все русские силы, и противник это знал — действия Ренне у Браилова произвели на него сильное впечатление; да и на Пруте он не рассматривал свои захлебнувшиеся атаки как победу. Более того, турки боялись какой-нибудь военной хитрости русских — не верили, что они всерьез хотят мира, на заключение которого, кстати говоря, везир получил санкцию султана.
