Сестры Мао - Маккри Гэвин

Когда она проходила мимо, садовник ей поклонился.

– Я никто, товарищ, – сказала она ему. – Хозяин – труд.

В спальне она обтерла руки и шею горячими полотенцами, которые принесла ей служанка. Джемпер и юбку она сменила на темно-синий костюм советского покроя. Вместо белых пластиковых сандалий выбрала старую пару кожаных туфель на низком каблуке. Слегка причесала волосы, чтобы не ослабить завивку, затем собрала в пучок и надела плоскую кепку.

На столике в кабинете дымился приготовленный для нее куриный бульон. Она сделала пару глотков, но допить до конца терпения не хватило.

– Посмотри, почему задерживается моя дочь, – сказала она третьей помощнице.

Хризантема, помещенная в тонкую фарфоровую вазочку, стояла на столе в форме розы. Покачав головой, Цзян Цин перенесла ее на рабочий стол. Не присев, она открыла дело Сун Яоцзиня и стала его листать. Вернулась помощница.

– Ваша дочь просила сказать вам, что сегодня она не выйдет из Комплекса.

– Не хочет?

– Она сказала, что не может. Что она занята с ребенком.

Цзян Цин закрыла папку. Подняла ее, подержала обеими руками, чтобы оценить вес, затем положила ее под мышку. Повернулась к окну. Там, за черепицей соседних зданий, в обрамлении украшенных ворот среди зелени появились первые оттенки осени: бордовый, красный, оранжевый, желтый.

– Хорошо, я разберусь. Можешь идти.

Пожар в стране грез.

Пройдя через двор в гостевые комнаты, она встретила свою дочь Ли На. Та сидела на кровати, широко раскинув ноги, и играла в «Терпение» костями домино. Одета она была в пижаму и, по-видимому, недавно покрасила ногти на ногах: между пальцами у нее были зажаты сложенные салфетки, а в воздухе чувствовался запах лака. На прикроватном столике стоял магнитофон, из которого раздавался урок иностранного языка. Дочь Ли Ни, внучка Цзян Цин, лежала на полу, на одеяле. Ее окружали деревянные кубики, которые она пока могла только сосать. – Переодевайся, – сказала Цзян Цин.

Магнитофон издал писк, и Ли На произнесла что-то по-английски.

– Ты меня слышала? – спросила Цзян Цин.

Еще один писк. Ли На вновь что-то сказала, уже громче.

Цзян Цин попробовала найти на аппарате кнопку «Стоп», но надписи были на русском, и проще оказалось выдернуть провод из розетки.

– Мам? – сказала Ли На, не отвлекаясь от игры. – Ты что делаешь, мам?

– Ты не должна слушать такие записи.

– Они из научной библиотеки. Бабба дал согласие.

– Нужно согласие Председателя.

– У меня есть согласие Председателя.

– У тебя его нет.

Цзян Цин обошла кровать и встала перед дочерью:

– Теперь вставай и одевайся. Мне нужна твоя помощь.

– Включи магнитофон обратно.

– Я сказала встать.

– Не понимаю, я думала, ты хочешь, чтобы я смогла поговорить с госпожой Маркос. Впечатлить ее своим английским.

– Высказывания Председателя фразеологичны и переведены на английский язык. Все учатся по ним. Ты что, особенная, тебе нужен другой способ?

Ли На откинулась назад, опершись на руки, и положила ноги на матрас; ногти ее блестели, но были бесцветны; то, что лак был прозрачным, не делало ее преступление менее вопиющим. Непокорно сжав губы, она уставилась на Цзян Цин. Пижама, купленная на другом этапе жизни, была ей мала и натягивалась на груди и животе. Края шелковой ткани расходились между пуговицами, открывая тело со следами растяжек; как ни старалась, Цзян Цин не могла их не разглядывать.

– Мам?

Цзян Цин почувствовала жалость всем сердцем. В том, что ее дочь находилась в таком состоянии, виновата была не только она. Ли На принадлежала к самому несчастному поколению. Она и ее сверстники не видели воочию разницы между до и после. Они не видели тяжелого процесса трансформации – трудной и горькой борьбы. Они думали, что нынешнее величие Китая свалилось с небес, а потому ничего не могли понять.

– На что ты смотришь, мам?

В своем неведении они часы напролет вкусно ели и пили, не заботясь о мире.

Ли На сбросила домино на пол:

– Мам!

Цзян Цин вздрогнула:

– Думаешь, ты лучше матери, поэтому не делаешь так, как она говорит?

– Боже милостивый, ну послушай меня.

– Я просила тебя приехать в Пекин, чтобы помочь мне. Ты была рада этой просьбе. Ты сказала, что тебе надо отдохнуть от жизни в деревне. Сказала: что бы я тебе ни поручила, все это будет не так утомительно, как работа в хозяйстве. Разве это не твои слова?

– Не совсем.

– А теперь, когда я прошу помочь, ты отказываешься.

– Я хочу тебе помочь, мам…

– Ох, я вижу.

– …но если ты хочешь, чтобы я что-то сделала, говори заранее. Я не могу сразу все бросать. Ты просто орешь и ждешь, что я буду готова.

– За это время собралась и построилась бы целая армия. На самом деле ты не хочешь даже пальцем пошевелить. Надеюсь, с мужем ты не ведешь себя так.

– Мой муж отличный и очень мне помогает.

– Что бы он сказал, если бы увидел тебя сейчас, а? Такой упрямой, ленивой, плохой дочерью?

Засмеявшись, Ли На взяла лист бумаги с прикроватного столика.

– Ленивой и упрямой? Можем взглянуть на доказательства?

Она развернула лист и посмотрела на страницу с текстом.

– Видишь эти галочки? Я согласилась со всем, что ты мне поручила. Ты не услышала от меня ни одного возражения по поводу задач на следующую неделю. Но что здесь? Пусто. В поле на сегодня ничего. Прекрасное пустое место, которое, как я понимаю, означает выходной. Я подумала, что ты раздобрилась и дала мне выходной, чтобы я могла восстановить силы после долгого путешествия.

– Я так и надеялась, доченька, но ты можешь быть немного сговорчивее или выкладываться сильнее? У тебя будет много времени на то, чтобы восстановиться, когда завершится визит госпожи Маркос.

Ли На смяла листок и бросила его на кровать:

– Ну спасибо, мам, за твою щедрость!

Цзян Цин положила дело Сун Яоцзиня на кровать. Наклонилась и подняла расписание. Расправила его на столе, сделала глубокий вдох. Дочь загоняла ее в угол, из которого она не могла выбраться, не поступая жестоко.

– Ты знаешь, как важно для меня это событие. Ты знаешь, что оно значит. И сколько надо сделать, чтобы оно могло свершиться.

– Я слышу от тебя это уже недели. Поздние звонки в деревню. Срочные телеграммы.

– Я не должна была звонить? Плохо, что я рассчитываю на совет и помощь дочери?

Ли На вздохнула:

– Нет, мам.

Семейные чувства не всегда бывали правильными. Иногда они прикрывали эгоизм и контрреволюционные побуждения. Как часто в течение многих лет Цзян Цин была свидетелем того, как здравомыслящие и рациональные люди покровительствовали преступникам, совершавшим чудовищные преступления против партии, только потому, что те были их родственниками. Какую пользу эти привязанности могли принести революции, когда ценность человека доказывали действия, а не кровь? Хороший революционер должен быть готов провести демаркационную линию между собой и любым родственником, которого народ признает виновным в причинении вреда общему делу. Для этого она должна была научиться смирять семейные чувства, а при необходимости – и вовсе от них избавляться. Никто не говорил, что это легко. Нужно было много работать, чтобы сохранить систему в чистоте.

– Смотри, дочь, – сказала Цзян Цин с некоторой грустью, – я не хочу тебя тревожить. Или давить на тебя. Но я не думаю, что ты понимаешь, каково это.

– Каково что?

– Комплекс. Жизнь здесь. Тут постоянно люди, но даже здесь может… может быть…

– Одиноко?

– Я бы не использовала это слово.

– А какое бы использовала?

– Не знаю. Не это.

– Неважно, мам. Ты не должна мне говорить. Я помню, каково это.

– Ах, когда ты жила здесь, все было по-другому. Мы устраивали пикники в павильоне, помнишь? А твой папа читал стихи.

Ли На пожала плечами.

– С тех пор, как ты уехала и твой отец стал плох, все стало другим. Я провожу дни в обществе незнакомцев. Обслуга меняется так часто, что мне постоянно приходится привыкать к новым лицам. У меня есть друзья в партии, их достаточно. Но у них своя работа, они заняты, и в любом случае увлечение связями может помешать более важным целям. Я не жалуюсь, дочь революционера, я не жалуюсь, это мое правило. Просто время от времени это похоже на…