Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
— Но кто же так говорил когда-нибудь? Ни у кого этого и в мыслях не было! — воскликнул Эномай, остановившись перед девушкой.
— Ты! — строго сказала куртизанка. — Ты!
— Я?! — переспросил пораженный Эномай, приложив обе руки к груди.
— Да, ты. Одно из двух: либо ты веришь, что я люблю тебя и желаю тебе добра, и тогда ты должен поверить мне, что Спартак предает вас и изменяет вам; либо ты уверен, что Спартак — воплощение честности и всех добродетелей, а тогда ты должен считать, что я лживая притворщица и изменница.
— Да нет же, нет! — чуть не плача, восклицал бедный германец; он не был силен в логике и в спорах, и ему хотелось избежать разрешения такой мучительной дилеммы.
— Невозможно понять, по какой причине я могла бы предать тебя, — продолжала Эвтибида.
— Прости меня, моя божественная Эвтибида, я не только не понимаю, я и подумать не мог, что ты можешь или хочешь предать меня. Ведь ты дала мне столько доказательств своей любви… но прости меня… я не вижу, не могу понять, по какой причине Спартак может меня предать?
— По какой причине? По какой причине? — вскочив, спросила Эвтибида и подошла к Эномаю, который склонил голову, словно боясь ее ответа.
— О!.. — воскликнула через минуту девушка, сложив свои маленькие ручки и подняв сверкающие глаза к небу. — И ты еще спрашиваешь? Слепой безумец!
И, помолчав, она добавила:
— Скажи мне, легковерный ты человек, разве после сражения у Фунди не говорил вам Спартак, что консул Варрон Лукулл явился к нему и предлагал ему высокие посты в испанской армии или же префектуру в Африке в том случае, если он согласится покинуть вас на произвол судьбы?
— Да, он это говорил, но ты ведь знаешь, что Спартак ответил консулу…
— Ах ты, бедный глупец! Ты не понимаешь, почему он так ответил? Да потому, что ему предлагали слишком мало за услуги, которых от него требовали.
Эномай, не произнеся ни звука, ходил взад и вперед, склонив голову.
— Он считал недостаточным для себя чин квестора или должность префекта…
Эномай молчал, продолжая свою прогулку.
— Теперь ему сделали новые предложения, удвоили, утроили посулы, а он вам об этом ничего не сказал.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Эномай, остановившись перед Эвтибидой.
— А как ты думаешь, зачем Рутилий, переодевшись апулийским крестьянином, отправился в Рим? Думаешь, для того, чтобы предложить Катилине принять командование над войском гладиаторов?
— Да, думаю…
— Спартак мог, конечно, уверить вас в этом, — он хитрый и коварный человек… Но меня ему не обмануть, я прекрасно поняла, что гонец был послан в Рим для возобновления переговоров, начатых в Фунди консулом Лукуллом.
Эномай опять зашагал по палатке.
— А если это не так, то почему же был отправлен Рутилий, именно Рутилий — латинянин и свободнорожденный?
Эномай молчал.
— А почему же, когда Рутилий таинственно погиб, Спартак, не посоветовавшись ни с кем из вас, хотя вы такие же военачальники, как и он, и, может быть, более достойные и храбрые, чем Спартак, почему же он самовольно отправил в Рим преданного ему Арторикса, переодетого фокусником? Почему именно Арторикса, любовника сестры его Мирцы? Почему именно его, и никого другого?
И Эвтибида сделала паузу, глядя на Эномая, шагавшего по палатке из угла в угол, и продолжала:
— И скажи, мой любимый, откуда такие перемены? Лишь только Арторикс вернулся из Рима, Спартак настоял на том, чтобы принято было решение покинуть Италию и вернуться во Фракию, в Галлию, Иллирию и Германию?
Эномай остановился и, опустив голову, устремил неподвижный, дикий взгляд на одно из железных колец, державших натянутое полотнище, прикрепленное к крюку, вбитому в землю; он грыз ногти пальцев правой руки, а левой машинально уперся в бок.
— Разве все это естественно? Логично? Справедливо и честно?.. — сказала через минуту Эвтибида и, помолчав, добавила: — Как! Обессиленный Рим не знает где набрать легионы, чтобы противопоставить их победоносным войскам Сертория в Испании, Митридата в Азии, а у нас, в этот роковой для Рима час, имеется семидесятитысячная армия, прекрасно дисциплинированная, отлично вооруженная, одержавшая столько побед, и, вместо того чтобы повести ее в наступление на вражеский город и без труда овладеть им, мы бежим от него! Разве это логично? Разве это естественно?
Эномай стоял, застыв на одном месте, и только медленно время от времени покачивал головой.
— Лентул, Геллий, две их армии. Да ведь это просто басни, выдуманные Спартаком для того, чтобы оправдать и чем-нибудь объяснить постыдное и непонятное бегство, скрыть от глаз обманутых людей страшное и слишком очевидное предательство! Геллий!.. Лентул!.. Их армии! — продолжала рассуждать Эвтибида, как будто говорила сама с собой. — Но почему же на разведку о движении пресловутого войска Лентула отправился он сам с тысячей всадников? Почему же наблюдать за воображаемым войском Геллия у Реаты он послал Арторикса? Почему этот Арторикс все время разъезжает то сюда, то туда? Почему он никого другого из вас не посылает?
— Ты права!.. К сожалению… ты права… — бормотал едва слышно Эномай.
— О, клянусь всеми богами небесных сфер! — вскричала Эвтибида. — Проснись же от роковой летаргии, в которую тебя ввергла измена, проснись во имя всех твоих богов, открой глаза, взгляни, тебя завлекли на край страшной бездны и хотят низвергнуть в нее. Вот куда тебя завела рука твоего друга… И если тебе нужны еще доказательства измены, если ты желаешь знать причины, которые могли толкнуть на нее этого человека, то вспомни, что он безумно любит римскую партицианку Валерию Мессала, вдову Суллы, и ради нее и ради своей любви он всех вас предаст римскому сенату, а тот в награду за предательство даст ему в жены любимую патрицианку, а вдобавок виллы, богатства, почести и славу…
— Постой! Это правда! Правда!.. — крикнул Эномай пораженный этим последним доводом и окончательно побежденный роковым скоплением улик. Все вместе взятые они с полной очевидностью доказывали измену фракийца! — Спартак — проклятый предатель! Так пусть же чудовищный, мерзкий пес Манигармор [174] вечно терзает его в пропастях Нифльгейма.
При этих проклятиях германца глаза Эвтибиды загорелись огнем дикого злорадства, она подошла к Эномаю и, задыхаясь, зашептала торопливо:
— Чего же ты медлишь? Неужели ты хочешь, чтобы тебя и верных тебе германцев завели в какое-нибудь горное ущелье, где они лишены будут возможности сражаться и поневоле позорно сложат оружие? И вы все будете распяты или отданы на растерзание диким зверям на арене цирка!
— О нет, клянусь всеми молниями Тора! — громоподобным голосом воскликнул, не помня себя от гнева, германец. Он поднял лежавшие в углу палатки гигантские латы и облекся в них; надевая шлем, пристегивая к перевязи меч, надевая на руку щит, он выкрикивал: — Нет… я не допущу, чтобы он предал меня… и мои легионы… Немедленно, сейчас же… я оставлю лагерь изменника.
— А завтра за тобой последуют все остальные: галлы, иллирийцы и самниты. С ним останутся только фракийцы и греки… Тебя провозгласят верховным вождем. Тебе, тебе одному достанется честь и слава за взятие Рима… Иди… иди… И пусть твои германцы подымутся тихо-тихо… Сделай так, чтобы бесшумно поднялись и все легионы галлов… И уходи… Уйдем этой же ночью… Послушайся моих советов. Ведь я так люблю, боготворю тебя и хочу, чтобы ты покрыл себя славой и был самым великим среди всех людей.
И, говоря так, Эвтибида тоже надевала на себя латы и шлем; увидев, что Эномай выходит из палатки, она крикнула ему вслед:
— Иди, я прикажу седлать лошадей!
Через несколько минут букцины германских легионов протрубили сигнал, и менее чем через час десять тысяч солдат Эномая свернули палатки и, выстроившись в боевом порядке, приготовились выступить из лагеря.
Часть лагеря, занятая легионами германцев, была расположена у правых боковых ворот. Эномай сказал пароль начальнику стражи, стоявшему у этих ворот, и приказал своим легионам без шума выходить из лагеря. Букцины германцев разбудили и галлов, их соседей; некоторые решили, что всему войску приказано сняться с лагеря, другие — что к лагерю подошел враг; все вскочили, наспех надели доспехи, вышли из своих палаток, и без всякого приказа трубачи затрубили подъем. Вскоре весь лагерь был на ногах, и все легионы взялись за оружие среди суматохи и беспорядка, которые всегда возникают даже в самом дисциплинированном войске при неожиданном появлении неприятеля.
