Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич

В этот день еще раз проверил, так ли вышло вохрение лика, которое он вершил плавью, и остался доводит: переходы из одной силы тона к другой были незаметны, и взгляд радовался прозрачности охры. Уже были нанесены рефтью и глаза, и брови, и сажевый ирис зрачков внимательно-напряженно вперялся с доски, казалось, прямо в душу Василия, повергая в смятение своей знакомостью и недосягаемой отдаленностью.

Осталось сделать совсем немного: подкрасить губы, нанести оживки на кончик носа, на подбородок, на прядки волос, тронуть белилами кончики пальцев, придерживавших младенца.

Занятый работой, Василий не обратил внимание на крики во дворе, гомон в горнице, и лишь когда вошел из сеней к нему в черную часть избы отец, он отложил кисти, вытер руки о фартук и взял протянутую отцом бумагу.

— Капитан ихний принес, сказывает, что в сей бумаге писано, что обид нам никаких учинено не будет… Прочитай, ты ить один средь нас грамотной…

Пока Василий внимательно читал, вошли еще несколько казаков, сидевших в их доме.

— Не врет офицер, написано, чтоб тесноты отпорщикам не чинить и вызвать полковника Немчинова в Тобольск для разговору, — сказал Василий, возвращая фальшивую инструкцию отцу.

— Ишь, для разговору… Для какого разговору?

— О том не писано.

— То-то что не писано! Эх, кабы знать, что Иван Гаврилыч решил.

— Офицер сказал, что-де Ванька Падуша вышел и в дом свой ушел, — сказал Егор Гладской.

— Схожу к нему, узнаю, что к чему, — сказал Иван Казачихин.

Через час он вернулся, и после недолгих раздумий отпорщики разошлись по своим домам.

Глава 32

За ночь все было приготовлено на случай предстоящего штурма. За соседним ко двору Немчинова домом стояли на телегах бочки с водой, а солдаты заняли все дома вокруг двора Немчинова. Только дом Падуши не трогали. Батасов отложил штурм, когда услышал от Падуши, что отпорщики будут думать до утра.

А во дворе Немчинова не спали всю ночь, и к утру каждый решил, что делать.

Большинство надумали выходить. С полковником Немчиновым оставалось восемнадцать человек. Когда к воротам подошел поручик Маремьянов, с остающимися стали прощаться.

— Прости, Иван Гаврилыч, помоги те господь… Прощай, не держи обиды, — приговорил сотник Борис Седельников..

— Прощай, Борис Васильич! Обиды у меня ни на кого нет. Бог всем судья, — сказал Немчинов, и они, троекратно обнялись. — Спаси вас Христос!

Следом подошли сотник Петр Шатов, Иван Жаденов, Федор Терехов.

— Приготовил порох? — спросил Немчинов вышедшего во двор Андрея Ершова, тоже решившего жечься.

— Приготовил…

В это время раздался стук в ворота. Пришел присланный Батасовым поручик Маремьянов.

— Что, казачки, порешили?

— Порешили выходить…

— Вот то верно! Государь милостив!.. Открывайте ворота и выходите. Все, у кого какое оружие есть, у ворот бросать…

Казаки убрали дрова, которыми были завалены ворота, стали выходить. — Так, давай, давай по одному! Ружья оставляй!..

Полковник Немчинов вошел в горницу, где собрались все, решившие гореть. Ершов запер двери, Яков Заливин запалил берестяной факел, подал Немчинову и проговорил:

— Спаси, Христос!..

Немчинов перекрестился на икону Спаса и шагнул за печь, к лестнице, ведущей в подклеть. Казаки запели:

— Владычице, приими молитвы раб своих и избави нас от всякие нужды и печали…

Немчинов остановился на первой ступеньке и, не в силах сделать ни шагу, бросил факел вниз. Тут же страшная сила ударила горячей волной и выбросила в горницу…

— Сорок семь, сорок восемь, — считал поручик Маремьянов, веселый и довольный, будто ему удалось уговорить отпорщиков выйти, — сорок девять…

Он поднял палец, чтобы посчитать следующего, но со двора никто больше не вышел.

— Где остальные?.. Где полковник?.. — встревоженно закричал он и выхватил шпагу.

В это время раздался взрыв. Дом содрогнулся, будто приподнялся слегка, и в следующий миг угол сруби разошелся, и изнутри полыхнул огонь. Крыша наклонилась и осела на полуразрушенную стену. Сначала казалось, что огонь выплеснулся весь, и из-под развороченных бревен шел только дым да витал в воздухе, оседая, сухой мох и клочья пакли. Но почти тут же появились языки пламени, и огонь, набирая силу, потянулся к близкой теперь уже крыше.

— Воды! Воды! — завопил Маремьянов, когда прошло первое оцепененье, и кинулся к вышедшим отпорщикам: — К забору, сукины дети, к забору! — и шпагой по спинам… Васька Поротые Ноздри замешкался, и Маремьянов в ярости ткнул его шпагой в плечо для острастки остальным. Но никто и не думал сопротивляться.

— Господин полковник, Немчинов в доме! Обманул, сказал, выйдет, — подбежал к нему поручик Маремьянов. Батасов не дослушал и крикнул пробегавшему мимо сержанту Даниле Львову:

— Сержант, заливать, заливать! Всех, кто есть, выносить!.. Живей! Живей!..

Но солдаты и так старались вовсю — огонь к крыше не пустили. Солдат Исак Микулин подставил лестницу к окну в уцелевшей стене и, поднявшись, прыгнул внутрь с мокрым мешком на голове. Открыл дверь, и в горницу бросились солдаты с ведрами воды.

— Воду! Воду подавай! Живые есть! — закричал Микулин.

К двери, к окнам протянулись цепи солдат, и по ним из рук в руки полетели ведра с водой. Тут же другие выносили обожженных казаков из дома. Большая глинобитная печь почти вся разрушилась, приняла силу удара на себя и помешала принять смерть сразу.

Обгоревших выносили за ворота. На многих тлела одежда, многие были без памяти, а те, кто не потерял сознание, стонали от смертельных ожогов. Только пятеро могли идти сами, среди них был Андрей Ершов, с опаленными усами и бородой.

— Братцы, смилуйтесь, заколите, убейте!.. — тянул к солдатам обожженную, в волдырях, руку Яков Заливин, другая черной головней лежала у бока.

— Этих арестовать, — кивнул, подойдя, полковник Батасов на уцелевших, — посадить врозь от вышедших!

— Который полковник Немчинов?

— Не ведаю, — пожал плечами Маремьянов, — обгорели сильно.

— Да вот он! Я его по одним костям узнаю, — сказал подошедший судья Верещагин. — Что, добунтовался, — пнул он Немчинова ногой. Тот застонал и чуть приоткрыт левый глаз, правый — лопнул и вытек.

— Отнести в канцелярию на допрос, — приказал Батасов.

— Казнить его! Казнить немедля! Другим в устрашение… — закричал Верещагин. Он был пьян.

— Судья, не мешай! Поди проспись! — сказал Батасов.

— Не мешай?.. Всех на к-кол, всех!.. Я должен их брать… По моей отписке ты здесь… На готовенькое пожаловал!

Полковник Батасов побледнел и свирепо прошипел:

— Уйди — или заарестую!

— У-у-у, — скрипнул зубами Верещагин.

Со всех сторон к дому Немчинова, вокруг которого еще суетились солдаты, добивая огонь, стекались люди. Полковник Батасов, опасаясь, как бы не отбили арестантов, велел народ близко не подпускать. Солдаты перегородили улицу. И сначала пацаны, потом и мужики полезли на крыши соседних домов и кричали вниз о том, что видели…

Фискал Семен Шильников прибежал к дому, когда огонь уже потушили. Увидев сержанта Островского, спросил:

— Все зажглись?

— Девятнадцать человек… Четырнадцать при смерти… И полковник, видать, помрет.

Шильников, подойдя к умирающим казакам, зашагал от одного к другому, глядя на их обожженные обезображенные лица. С каждым шагом лицо его все больше бледнело. Он остановился в смятении и нетвердой походкой пошел прочь. Дома достал полуштоф водки, выпил стакан и стал укладываться в дорогу, бормоча:

— Проклятая должность… Проклятое время!.. Господи, прости мою душу грешную!..

Жене, растерянно-вопросительно поглядывавшей на него, сказал:

— Кто спрашивать станет, скажешь, дескать, в Омску крепость поехал, амуницию повез тамошнему фискалу да служилым людям… Обожду, когда здесь тише станет…

Жена молча кивнула. Шильников велел своему человеку запрягать лошадь.