Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович

Деларов, не сводя глаз с берега, приглаживал растопыренной пятерней волосы. Туман истаял вовсе, и взору открылся широкий залив. По верху высокой отвесной скалы, ниспадавшей к морю, синела густая щётка леса, и даже отсюда, снизу, с волны, с уверенностью можно было сказать, что лес хорош. Сосна и ельник. То, что и было нужно. Деларов удовлетворённо помаргивал.

Раскачиваясь в такт ударам вёсел, Кильсей ухал таёжным филином: «Эх! Эх!»

Байдара шла рывками.

Евстрат Иванович с первых дней управления новыми землями считал, что крепостцу из Трёхсвятительской гавани надобно перевести поближе к матёрому американскому берегу. Трёхсвятительская отстояла от побережья далековато, и каждый поход на матёрые земли был сопряжён с немалыми трудностями. Об этом он не раз говорил с Григорием Ивановичем, и тот давал на то согласие, хотя строительство новой крепостцы трудов и денег немалых стоило. Всё задерживалось выбором места. И вот весной, несмотря на усталость и плохое здоровье, Евстрат Иванович решил до прихода Баранова обойти Кадьяк и определиться твёрдо со строительством. Деларов хотел, чтобы и залив был у новой крепостцы хорош, и берега надёжны. Трёхсвятительская была неплоха, однако пираты почти вплотную подошли и ударили из пушек по стенам. Ну да Трёхсвятительская была первой крепостцой Северо-Восточной компании на американском побережье, а первый блин, как известно, не всегда лучший...

Евстрат Иванович сильно сомневался, что достанет у него сил выйти в море, но мысль заложить новый город не оставляла в покое. Всё виделось: высокий, обрывом, берег и поверху недосягаемые ядрами форты крепостцы. Лестно было город заложить. Такое не каждому дано. Город на века строится, и тот, кто положит в основание его первый камень, людьми будет долго помниться.

Накануне похода, ввечеру, сидели в его избе в Трёхсвятительской. Было шумно. Всяк по-своему понимал поход и всяк по-своему разговоры вёл. Евстрат Иванович сидел молча, упёршись костяшками пальцев в лавку и навалившись грудью на край стола. Глаз на ватажников не поднимал. Знал: взгляд у него тяжёлый, и смущать никого не хотел. Власти у управителя было много, словом одним все разговоры мог пресечь и поступить наособицу, однако знал Деларов, что власть-то она власть, но лучше бы люди нашли согласное для всех решение. По опыту ватажной жизни ему, казалось бы, советов не у кого было занимать, ан нет — считал он твёрдо, пускай каждый своё скажет, и тогда уж и спросить можно полным словом, да и каждый сам до конца выкладываться будет в трудную минуту. А потому сидел, слушал, и только брови густые нет-нет, а двигались у него. Однако не понять было — одобряет управитель говорённое или нет.

Ватага горячилась.

Сидящий на лавке у дверей широкий — что вдоль, что поперёк — ватажник с краснокирпичным лицом, по прозванию Корень, огрызаясь по сторонам, гудел, перекрывая голоса густым басом:

Только с зимовки — и в поход! Да у меня зубы от цинги как гнилые пеньки шатаются. А тут в вёсла. Где силу взять?

   — Не зубами, головой ты ослаб, — шумел другой, — отоспал за зиму. Аль забыл, как пираты садили в прошлом годе из пушек по крепостце? А ежели ещё придут? Непременно новую крепостцу строить надо!

   — Верное дело! — надрывался третий. — Пропадём мы тут!

   — А ты до пиратов, знать, в порты напустил! — отвечали ему. — Глянь, братцы, по полу течёт!

   — Отведи канавкой — стену свалит!

   — Гы-гы, ха-ха, — дрогнула изба от хохота.

Феодосий, мужик рассудительный, покивал от печи острым носом.

   — Будет зубоскалить, — сказал, и все смолкли, — что слова тратить? Дело большое. Пущай идут. Мы здесь как-никак, но справимся. Сейчас погода добрая, в другой раз может такого и не случиться. — И повторил: — Пущай идут.

А знал мужик: оставшиеся в крепостце берут двойной груз на себя. Близилась весенняя путина.

Все в избе молчали. Было слышно, как потрескивали дрова в печи. На том разговор и закончили. Ведомо всем: Феодосий к словам бережен, и коли уж и он посчитал, что в поход идти след, то так тому и быть.

Байдара с ходу с хрустом ткнулась в прибойную полосу, и Деларов соскочил на гальку. Поскользнулся, но, взмахнув руками, удержался на ногах. Оборотился не по годам ловко, потянул байдару на гальку. Однако подумал: «Примета плохая — поскользнулся». Скривил губы, но сразу и забыл о тревожной мысли. Ватажники подхватили байдару, вытащили на берег.

Деларов стоял, глядя, как бойко и споро ватажники выкидывали на гальку топоры, багры, котлы, мешки со съестными припасами, другую нужную для привала справу. Зорким глазом управитель примечал, что как ни споро поворачиваются мужики, но ватага устала. В походе были третью неделю, и мужики вымотались на вёслах. Деларову вспомнился гудящий бас Кореня, кричавшего перед отплытием: «Только с зимовки — и в вёсла? Где силу взять?» В словах тех смысл был.

За байдарой, в трёх саженях, не боясь людей, вынырнула годовалая нерпа, высунула пеньком голову из воды, уставилась на пришельцев круглыми чёрными глазами. Вертела мордой. В глазах угадывалось — кто такие, что за шум? Деларов взглянул на неё и улыбнулся. Губы в староверческой матёрой бороде сложились мягкой полосой. «Ишь ты, — подумал, — бесстрашная какая».

В душе у Деларова, хоть и видел, как устали мужики, росло и крепло радостное чувство. За три недели похода они обошли многие острова. В каждую гавань, в каждую бухточку заглянули, ан места, которое бы, по общему мнению, годилось для крепостцы, не нашли. Были места неплохие, но или одно, или иное мешало остановиться на выборе. Сейчас он видел: нашли то, что держали в мыслях. Это и наполняло радостным, победным чувством. И он не торопился оглядеть залив — так был уверен, что пришли туда, где и будет заложена крепостца. Человек идёт к желаемому, плутает по неведомым тропам, шарит руками в темноте, высматривает вдали, но вот наконец выйдет на поляну и увидит: то, что искал, перед ним. И остановится. Бери, казалось бы, хватай полными пригоршнями, но нет. Что-то удерживает его на время. И примечено: чем труднее поиск, сложнее дорога к желаемому, тем дольше промедлит человек положить руку на то, что искал и наконец нашёл. Хватают сразу лишь привалившее сдуру. Попусту. Без цены.

Так медлил с осмотром залива и Евстрат Иванович. Уж очень дорого было найденное, но и ещё одно сдерживало его. Знал, продолжить поход у него не хватит сил. Он крепился, увлекая людей, сбивал в кровь ноги, лазя по скалам, и не выказывал усталости, но себе уже сказал: «Всё, был конь — было и поезжено».

Кильсей нет-нет а, взглядывая на стоявшего поодаль от байдар Деларова, распоряжался привычными походными делами. Ватажники разожгли из плавуна костры, повесили котлы, а у воды уже чистили рыбу, привычно орудуя длинными ножами. Блестящая чешуя летела золотыми брызгами. И вольно, и весело звучали на берегу голоса людей, надеющихся наконец отдохнуть и досыта поесть.

Но как ни медлил Евстрат Иванович с осмотром залива, всё же не удержался, кивнул Кильсею. Тот подошёл развалистой походкой.

   — Глянем, — сказал управитель, — пущай пока располагаются.

   — Погодь, — ответил Кильсей, — погрейся у костра.

   — Да нет, — возразил Евстрат Иванович, — мы мигом. Так, попервах, оглядим. К вареву придём.

И Кильсей, взглянув ему в лицо и поняв нетерпение Деларова, согласился.

   — Ружьё возьму только, — сказал, — да шумну, чтобы шалаш строили.

Он отошёл к байдарам и, что-то коротко сказав Кореню, вытащил из-за сложенных на берегу мешков ружьё. Подкинул, словно играя, и вернулся к Деларову.

   — Пошли, — сказал, привычно поправляя ружейный ремень на плече.

И они пошагали по тёмной, влажной утренней гальке, остро пахнущей рыбой и той особой свежестью, которой всегда напоен в первые часы дня морской берег.

Деларов шёл не спеша, но чувствовалось, что ему не терпится и он сдерживает себя, укорачивая шаг. Кильсей молчал, чуть заметно улыбаясь, так как впервые видел, чтобы неторопливый в словах и движениях управитель проявлял столь явно свою горячность. Деларов всё же дал волю нетерпению и прибавил шагу. Кильсей едва поспевал за ним. И ни тот, ни другой не знали, что одному из них не судьба возвращаться по этому берегу своими ногами.