Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович

Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 173

Тюрьма притаилась. Сенька ушел к себе. Там он при свете огарка свечи со стола надел свои кандалы и кое-как успел нацепить замок.

Вошел сторож главный, который и раньше приходил, сказал Сеньке:

– Воевода к себе зовет, – идем!

У дверей тюрьмы с факелами ждали стрельцы – пять человек. Один из них – десятник с постным, строгим лицом-огля-. дел Сенькины кандалы, сдернул с них замок, крикнул:

– Воруешь?

– Чем? – спросил Сенька спокойно. – Замок порван!

Видимо, посулы, данные от Ульки старшему, помогли: сторож спросил:

– Как изломил замок?

– И не ведаю как, – ответил Сенька. – Клопы едят, может, во сне тамашился да два раза, сонный будучи, с лавки упал.

– Надо о том довести воеводе! – сказал стрелецкий десятник.

Сторож ответил:

– И так на всех нас воевода зол, а ты хошь пуще злить.

– Так не поведем!

– Пошто так, служилой? Замков не занимать стать – дам новой.

Сторож завернул в сторожевую избу, принес замок; старый снял, а новый замкнул на кандалах, ключ передал стрелецкому десятнику: – Ведите и молчите.

Сеньку увели. Сторож на двери тюрьмы накинул железный замет.

– Парень тихой… Кабы все таки были, и добро бы. Он ушел в сторожку.

Воеводский дом с рундуками, высокое крыльцо в два схода. Над сходами покатые крыши. Дом был сумрачен, светилось лишь одно окно, не закрытое ставнем. Мутно маячили на хмуром небе вековые деревья. Стрельцы вошли в сени воеводского дома, десятник, приоткрыв дверь, сказал:

– Привели, отец воевода!

– Ведите сюда! – ответил голос из горницы.

Когда ввели Сеньку, старик кончил молиться перед золоченым иконостасом в углу, утыканным огоньками лампадок.

Горница высокая. В брусьях матиц железные кольца-видимо, для дыбных веревок. В одном кольце даже висел ремень с петлей. Стол среди горницы покрыт ковровой скатертью с кистями, на полу ковер большой. На столе пылали две толстые восковые свечи в медных шандалах.

– Ждите меня с ним! – сказал воевода и вышел в другую горницу низкой дверкой.

Он скоро вернулся с цепью и замком.

– Сажайте-ка молодца вон на ту скамью, – указал воевода. Сенька шагнул к скамье, сам сел:

– Добро, сам конь в кузнице ногу дает…

– Окрутите-ка молодца-беглеца, нищеброда, по тулову замест пояса цепью.

Сеньку окрутили цепью. Сзади к кольцу у цепи стрелецкий десятник сунулся повесить замок.

– Дай мне! – сказал воевода. – Еще дай ключ от ручных кандалов.

Десятник передал ключ и замок. Воевода снял с Сеньки ручные кандалы, цепь ручную перенес назад и за кольцо у поясницы укрепил один замок. Концом цепи, снятой с рук, прикрутил правую ногу Сенькину к тяжелой скамье, вделанной в пол. У перекладины скамьи внизу воевода навесил второй замок.

– Так с ним вольготно поговорить можно! – сказал старик и прибавил: – Стрельцы, не надобные здеся, ждите в сенях… позову… – Он спрятал ключи в карман кафтана.

Стрельцы, стараясь не громко стучать сапогами, вышли, оставив в горнице запах пота и винного перегара.

Сенька молчал.

Воевода, уперев в лицо гулящего мутные глаза, казалось, не видел ничего, но его глаза, хмурясь, разгорались, потом открылись широко, стали зоркими, и старик ехидно заговорил:

– Собачий сын! Страдник! Вор! Чти честь – за одним столом сидишь с боярином…

Сенька сказал:

– Затхлой хлеб есть – мала честь!

– Полюбилось вору пряженину на харчевом дворе есть да медом запивать?

– На вольной воле всяко пивали, а тут у тебя за боярским столом в цепях худче тюрьмы!

– Ну, парень, бавкать закинем – дело сказывать позвал… Будь готов на Москву оборотить! Там тебя примут на горячие калачи палачи… кнутом обдерут, ребра повынут, на огне припекут, после чести на шибеницу вздернут… Може, и голову на кол!

– Виселица надобна не мне!

– Кому же?

– Таким, как ты, сатана!

– Пес, ай, пес… Забоец служилых людей!… Стрелецкая служба тяжка стала… и думаешь, укрылся? Сыск по тебе не закинут-к нам прибежал с женкой, а та женка– раскольница… Святительским собором иереев указано раскольников пытать и, ломанных на пытке, угонять в Даурию дикую!

Сенька потупился, подумал: «Неотложно, как спустит, поднять тюрьму».

– Гляди в душу свою черную – кнут, петля близко!

– Не о душе пекусь…

– Што ж ты, разбойник, иное помышлял?

– Идя к тебе, думал – не напусто зовешь: служба-де ему кая от меня надобна, и нынче понял – глумиться любишь над теми, кто в твоих руках… тюрьму голодом заморил…

– Тюрьму я кормлю.! Иные воеводы сидельцев пущают побираться: кто подаст, а иной плюнет, я же два куса хлеба даю.

– Смерти и пытки, сатана, твоей я не боюсь!

– А женка? Ей то же будет, – становщица, с забойцем в блуде живет!

– Моя женка, как и я, огня и смерти не боится!

– Эх, не привык я бродяг выручать из беды, да с тобой хочу попробовать… покривлю душой перед великим государем – с ляцкой войны меня любит… простит, коль проведает мое попустительство… Не укроюсь: служба твоя мне надобна – угадал, вор! Девку-раскольницу, что харчуется у звонца Ильи-пророка, не трону… слово мое крепко, а ты за оное будешь мне писать обыски и челобитные… Дьякам то дело верить не могу, они мои вороги. Тебя не боюсь – твоя голова у моих дверей в притворе зажата. Сам я пишу коряво и спотыкчато… што говорить тебе буду и што ты писать зачнешь, берегись, штоб меж нами было!

– Того не бойся! Не будешь голодом морить да во вшах держать – писать буду толково, дело письма знаю…

– И я знаю, што сбег ты с Троицкой площади из стрельцовподьячих!

Воевода, боязливо косясь на Сеньку, достал из стола склеенный столбец бумаги, перо и чернильницу, подвинул Сеньке все и быстро, как от огня, отдернул руки.

Сенька в пути отрастил длинные волосы и курчавую каштановую бороду, глядя на воеводу, ухмыльнулся в бороду.

– Чему ты радуешься, разбойник?

– Смешно мне – зовешь служить, хочешь верить тайны свои – и меня боишься… Хитер, а малой истины не понимаешь: убить тебя – себе же лихо сотворить…

– Добрым быть к тебе не мыслю… не думаю такого, то и верить не могу… ты не простой нищеброд, а забоец!

– Хочешь, правду молвю: убил тех, кто были грабители худчие разбойника.

– Знаю… такого много, но и от гулящих, как ты, слыхал много того же самого, о чем судишь… Бери перо, пиши!

Сенька приготовился, воевода раздельно и четко стал говорить:

«Сыну моему Феодору Васильевичу, окольничему государеву! Днесь пишет к тебе родитель твой, наместник и воевода боярин Василий, сын Васильевич… немешкотно, без замотчанья сходи ты, Феодорушко, к думному Башмакову дьяку Демке, снеси ему, псу, не скупись, ценные посулы. Посулы те дай, Феодорушко, ему хитроумно, штоб не заподозрил чего, а допреж узнай – все ли у его в дому по-доброму, и не поругался ли он с женой, и по службе какова удача… Не обижайся, покланяйся ему, он, собака жадная, а пуще хитрая, возьмет посулы не сразу… поломаетца, потом, не бойсь, примет. Поговори ему: „то-де, государев большой дьяк Дементей, тебе от меня в почесть, а мой-де почет к тебе в удивлении великому твоему разуму на государевой царевой службе, заботу, которую и мой родитель ведает в устроении и благоденствии земли русской. Ты же на службе и денно и нощно, в трудах не щадишь живота“. Ну, там сам знаешь, как лучше его, кобеля, убаять! Узришь ежели, што он пообмякнет и тебя обласкает и, статься может, зачнет отдаривать, и ты отдарков от него отнюдь не бери-жаден он до боли в черевах! И еще покланяйся и как бы, после государева и царицына здоровья, обо мне к слову вспомни, будто бы ненароком: што-де старичонко… не от сей-де день взысканный милостями великого государя, а вот сидит-де вдали от светлых государевых очей, погибая душой в одиночестве… Сидит-де, правит царскую службу честно и за ту честную службу наживает едино лишь поклепцов и шепотников лукавых и ворогов, кои-де ежеденно плодятца, изветы кляузные пишут, измышляют всячески и сыщиков с Москвы на него зовут. Ведай, Феодорушко, што посулы Демке, сколь бы ценны ни были, сочтем без спору…

Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 173