Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147

— Сир! Мэр города и господа советники!

Вышли четверо мужчин в черном, они опустились перед королем на колени. Одиниз них, с золотой цепью на груди, приветствовал короля по-латыни, чистотукоторой король не мог не отметить; это было тем похвальнее, что классическиеобороты трудны в обыденной речи, особенно же они трудны для южанина. Королюбыло приятно, минутами он почти забывал об опасности. Он попросил советниковвстать и, наконец, проследовал в ратушу. Иные потом утверждали, что лишькрасноречие господина Мишеля де Монтеня побудило его это сделать.

Наследник престола

Сначала мэр города ввел короля в самую обширную залу. Ввиду стольнеожиданного приезда его величества ее не успели еще должным образом осветить.Далекие тени в углах тревожили Валуа, он потребовал, чтобы ему отвелинебольшую, но ярко освещенную комнату, поэтому отперли библиотеку мэра. КорольНаваррский приказал своим дворянам нести охрану вместе с дворянами короляФранции. Валуа, уже входя, обернулся и громко заявил: — Здесь, у дверей, будуттолько мои! — А Генрих отозвался не менее решительно: — А мои займут выход!

Так они, каждый обезопасив себя, перешагнули порог. Монтень хотел остатьсясо свитой, но король приказал ему войти. На лице его появилась угрюмая усмешка,и он сказал: — Господин де Монтень, вы заседаете в моей палате. Эта комнататесна. Если сюда ворвутся убийцы, мы погибнем в схватке все трое. Вызаблаговременно предупредите меня об опасности?

И у Монтеня изменилось лицо — может быть, он придал ему выражение насмешкии, уж конечно, преданности. Он сказал: — Omnium rerum voluptas… Во всемименно опасность нам приятна, хотя как раз ейто и надлежало бы насотталкивать.

— У вас много книг, — заметил в ответ ему король, обвел взором стены ивздохнул. Он вспомнил свои писания, удобный меховой плащ, монашескую сутану;облачившись в нее, он воображал, что с суетным миром навсегда покончил. Здесьже предстояло бороться.

— А удастся нам добиться чего-нибудь дельного? — спросил он без всякойуверенности в голосе. Его кузен и зять ответил: — За мной задержки не будет.— И уже преклонил было колено. Король подхватил его, поднял и сказал: — Бросьвесь этот вздор… Я про церемонии… Говори, чего ты хочешь?

— Сир! Я прошу только ваших приказаний.

— Ах, оставь, выкладывай!

Король ощупал глазами стены — не может ли какая-нибудь книжная полкаповернуться на петлях. И так как не нашел потайной двери, которой так опасался,то собственноручно выдвинул кресло на самую середину комнаты. Тут уж никто несмог бы неожиданно наброситься на него; порой его движения становились совсеммальчишескими.

— Может быть, наоборот, вы, сир, ждете чего-нибудь от меня? — спросилГенрих. — Я охотно обсужу ваши пожелания с моими друзьями.

— Это уже не раз обсуждалось. Все дело в том, чтобы вы, наконец, решились,— заявил король неожиданно официальным, даже торжественным тоном. Генрихотлично знал, о чем идет речь: о его переходе в лоно католической церкви. Ноон сделал вид, что не понимает, и с напускной горячностью принялсявозмущаться и жаловаться на своего наместника в Гиенни. По его словам, маршалМатиньон ничуть не лучше прежнего, Бирона. Генрих приплел сюда даже самогокороля: — Вам бы следовало отцом мне быть, а вы по-волчьи воюете против меня.— Король возразил, что ведь Генрих не желает повиноваться. — Я-то вам спатьне мешаю, — отозвался Генрих. — А вот из-за ваших преследований я уже полторагода не могу добраться до своей постели.

— Какие вести вы сообщили через ваших дипломатов в Англию? — спросил король.И тут Генриху пришлось отвести глаза. Правда, Морней писал, что все добрыефранцузы взирают на короля Наваррского, с надеждой, ибо при теперешнемправительстве им живется плохо и от герцога Анжуйского они не ждали ничегопутного: он уже себя показал. И вот он умер, а он был последним братомнесчастного короля.

— Прошу прощения у вашего величества, — сказал Генрих и еще раз хотел былопреклонить колено. Но так как никто его не удержал, он выпрямился сам. Корольже решил, что, достигнув кое-каких успехов, можно сохранять и некоторуюстрогость.

— Неужели вы хотите и впредь быть причиной всех бедствий в стране и толкатькоролевство на чуть гибели? — спросил он.

— Тут, где повелеваю я, еще ничего не погублено, — отозвался Генрих. Тогдакороль вернулся к главному вопросу:

— Вы же знаете, каковы мои условия и в чем состоит ваш долг. Разве вы небоитесь моего гнева?

Да, переход в католичество, только это. Генрих сразу понял, чего хочеткороль. Пусть все идет в королевстве как попало, лишь бы наследник престоласделался католиком.

— Сир! — твердо заявил Генрих. — Это говорите не вы. Вы мудрее вашихслов.

— А вы просто невыносимы, — раздраженно отвечал король, — то садитесь накрай стола, то убегаете в конец комнаты, то книгу хватаете с полки. Я ненавижудвижение, оно разрушает строгость линий.

Генрих ответил стихом из Горация: «Vitamque sub divo — … Да не будет унего иного крова, кроме неба, и пусть всю жизнь не ведает покоя!..» При этомГенрих взглянул на господина Монтеня, и тот склонился перед обоими королями,уже не делая между ними различия. Затем снова стал у двери, точно страж.

А король Франции начал сызнова: — И ради этой столь мало приятной жизни выупорствуете?

— Разве вы в вашем замке Лувр счастливее? — отпарировал Генрих. — Сир! —продолжал он многозначительно. — Я хочу только произнести вслух то, что вам ужедолжно быть известно: хоть мне и нанесены многие незаслуженные обиды, я к вамне чувствую ненависти, ибо вы были как воск в руках других. И ненавижу я этихдругих, а вы — мой государь и повелитель. На вашем престоле сидели искони лишьзаконные наследники, им не владел ни один самозванец. Так было в течение семи споловиной веков, начиная с Карла Великого!

Эту длинную речь Генрих произнес намеренно, чтобы дать королю времясобраться с силами для заявления, ради которого тот сюда и прикатил. Ведькороль решил назло Гизам назначить наследником своего кузена Генриха. «А чтоему еще остается после смерти брата и — зловещих событий во время похорон, окоторых мне сообщил конник? Кто бы я ни был — католик или турок — ты, Валуа,должен назначить меня». Так думал Генрих, в то же время не спуская глаз с лицакороля: оно непрерывно меняется — вот его напускная неподвижность перешла всудорожное подергивание, и неудержимо близится взрыв. Последним толчком явилосьпочему-то упоминание о Карле Великом. Король, который только что был сер лицом,внезапно побагровел и стал похож на Карла Девятого, когда тот еще был тучен иговорил зычным голосом. Он вскочил с кресла и, стоя перед Генрихом, тщетносилился заговорить. Наконец он овладел своим голосом.

— Негодяи! — И проговорил более внятно: — Негодяй Гиз! Теперь он уверяет,будто тоже ведет свой род от Карла Великого! Этого еще не хватало. Какаянаглость! Он пишет об этом и распространяет этот бред в моем народе! Он-деединственный законный потомок Карла, а все Капетинги, сидевшие на французскомпрестоле, — незаконные потомки. Этого нельзя вынести, Наварра! Какой-тообманщик, чужеземец, и притом ничтожного рода в сравнении с нашим, осмеливаетсяназывать нас бастардами, а себя самого — истинным наследником французскойкороны.

— Видите, до чего дошло, а все потому, что вы слишком долго терпели,— вставил Генрих тоном человека, призывающего другого к благоразумию. Нокороль был вне себя. Захлебываясь от ярости и запинаясь, пытался он что-тосказать:

— Я ускользнул от его лап… мчался во весь опор… Но я там оставил моихмаршалов, Жуайеза и Эпернона… — «Хороши маршалы в двадцать пять лет, да икаким способом они стали ими?» — подумал Генрих.

— Они поступят так, как сочтут нужным, чтобы избавить меня от Гиза… Когдая вернусь, возможно, его уже не будет на свете.

Тут незадачливый Валуа повял, что сказал лишнее — при кузене Наварре, да ещепри чужом человеке со слишком умными глазами: наверно, предатель! «Где мойкинжал?» — этот вопрос можно было прямо прочесть на лице бедного короля: такимоно стало черным и отталкивающим. Страх, жажда поскорее убить, лишь бы убратьчеловека со своего пути, материнская кровь, долгое воспитание в Лувре — всеэто, вместе взятое, превращает лицо последнего Валуа в какую-то зверинуюмаску. Господину Мишелю де Монтеню хоть и становится не по себе при видекинжала, но он испытывает глубокую жалость к королю, ибо ничто не делаетчеловека столь беззащитным, как затемнение его разума. И хотя Монтеньвсего-навсего скромный дворянин, заседающий в королевской палате, но тутсказывается его превосходство и над королем, ибо сам он никогда не теряетспособности мыслить, даже во время сна. Поэтому он дерзнул сделать шаг впереди заговорить.

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147