Под сенью чайного листа - Си Лиза

Она передает головной убор А-ма, и та аккуратно закрепляет его на моих волосах. Пока пятикилограммовый головной убор лежал на коленях, он казался гораздо легче, чем на голове, и шея слегка сгибается.

– Теперь ты получила дар женственности, – говорит А-ма.

Невестки улыбаются, а племянницы завистливо посматривают на меня. В зеркале я вижу худенькую, но симпатичную девушку. У меня большие глаза, цветом и формой напоминающие листья. Нос у меня изящный, не такой, как у ханек. Мои щеки зарумянились от солнца и горного воздуха. Я определенно готова к браку. Как бы мне хотелось сейчас же рвануть на улицу и посмотреть, пришел ли мальчик, в которого я втайне влюблена, но церемония еще не закончилась.

– Как ты и обещала, ты выполняешь все свои обязанности, – продолжает А-ма. – Каждое утро молотишь рис под домом. Таскаешь воду. В сезон сбора чая трудишься так же усердно, как и твои братья…

Она умолкает. Специально, чтобы я вспомнила все то время, которое мы провели в доставшейся мне по наследству бесполезной роще, ухаживая за материнским и сестринским деревьями. Но я думаю о том, как выполняла учебные задания, порой прибегая к помощи учителя Чжана, как научилась никогда не говорить с родными о том, чему меня научили в школе. Я совершила эту ошибку в самом начале, когда рассказал А-ма и А-ба, что лунное затмение происходит не из-за того, что дух собаки проглатывает луну, и что Бирма теперь называется Мьянмой.

– Теперь ты умеешь готовить снадобья, – говорит Старшая невестка. – Ты дала моей дочери чайные листья, она прикладывала их к прыщам, чтобы те быстрее исчезли.

– А мне ты дала чайные листья, чтобы уменьшить круги под глазами, – подхватывает Вторая невестка. – А еще мужу помог дикий табак, который ты велела жевать от зубной боли, и теперь он использует липкий осадок, оставшийся в его трубке, чтобы убивать по твоему совету пиявок.

– Ты умеешь рассчитывать дозы опиума умирающим! – восхищается Третья невестка. – И даже научилась извлекать содержимое желудка дикобраза, чтобы сварить снадобье и помочь тем, кто страдает от неукротимой рвоты.

А-ма поднимает руку, заставляя их замолчать.

– Самое главное – ты научилась принимать роды!

Это правда. Когда молодая мать в деревне Бамбуковый Лес произвела на свет мертворожденное дитя, я проследила, чтобы его погребли в лесу. На следующий год все повторилось. Считается, что это вернулся первый ребенок. Я велела отцу бросить трупик в реку, чтобы положить конец этим возвращениям. На следующий год у той пары родился здоровенький мальчик. В других деревнях я трижды становилась свидетельницей того, как человеческие отбросы появлялись на свет и покидали этот мир. У одного голова была в два раза больше, чем нужно, второй родился слишком маленьким, третий же имел особые черты лица, которые, по словам А-ма, говорили, что он вырастет идиотом.

– Тут уж не ошибешься, – поясняла она.

И, как ни жаль, уже после того, как Цыдо и Дэцзя стали родителями человеческих отбросов, мы стали свидетелями очень важных изменений. Теперь-то я понимаю, что просто живу в настолько отдаленном регионе, что тут не слышали о политике ограничения рождаемости почти пятнадцать лет. Когда центр планирования семьи открылся при пункте сбора чая, работал он исключительно с ханьцами, поскольку политика ограничения рождаемости в стране не касалась национальных меньшинств. Если ханька беременела во второй раз, ее насильно отправляли на аборт или заставляли платить штраф. Если ситуация повторялась, ее стерилизовали. Но разговор о навыках повитухи затеян не только чтобы похвалить меня. Так начинаются предупреждения любой девушке, которой ее а-ма впервые надевает взрослый головной убор.

– Сейчас во всей стране младенцы стали цениться, как никогда раньше, и мы, акха, должны рожать детей, – говорит А-ма, – даже близнецов, если пожелаем. Наши рума и нима признали этот факт даже с толикой мужского самодовольства, ведь мы хоть в чем-то лучше ханьцев, этнического большинства.

Когда а-ма добавляет «жаль, что эти изменения не коснулись нас раньше», я знаю, что она говорит о том ужасном моменте, когда в нашей деревне родились близнецы. Затем она прибавляет, словно утешая меня:

– К счастью, наши старейшины быстро согласились на эти перемены. Другие деревни… Что ж, это тяжело – отказаться от чего-то, во что ты верил на протяжении поколений. – Она делает паузу, чтобы я переварила сказанное, а потом продолжает: – Но как бы то ни было, мы, как и ханьцы, не одобряем, когда ребенка рожает незамужняя женщина. Родить без мужа – табу.

Эта наша традиция по сути бессмысленна. Юношей и девушек поощряют вступать в отношения до брака, а беременеть запрещено! Неважно. Я достаточно умна, чтобы со мной такого не произошло. Я читала романы, изучала историю, математику и естественные науки. Все это научило меня тому, как важно независимо мыслить, беречь собственное тело и думать о будущем.

– Ты теперь женщина, – объявляет А-ма, и невестки кивают, подтверждая торжественность момента.

И тут с улицы меня зовет Цытэ.

– Можно мне пойти? – спрашиваю я у А-ма.

Церемония резко закончилась, но что еще она мне может сказать? Когда я выскальзываю за дверь, А-ма кричит мне вслед:

– Это важный день для вас обеих!

Цытэ ждет меня у подножия лестницы. Мне бы хотелось сказать подруге, какая она красивая в ее головном уборе и праздничном одеянии, но мы, акха, никогда не говорим «красивый» применительно к другому человеку.

– Все мальчишки захотят увести тебя в Цветочную комнату, как только тебя увидят! – говорю я вместо приветствия.

– В Цветочную комнату? Я там уже была! – она хихикает. – Я бы предпочла пойти в лес «за любовью». Вопрос остается открытым – когда ты собираешься в Цветочную комнату?

Я краснею. Сама идея встретиться с мальчиком один на один без присмотра родителей…

– Разумеется, – продолжает подруга как ни в чем не бывало, понимая, какой эффект возымеют на меня ее слова. – Если он придет, ты можешь смело вести его прямо в лес. Тут нет ничего такого, ты же знаешь. Хватит вести себя будто слепой котенок. Давай уже взрослей. А не то никогда не выйдешь замуж.

Некоторые парни и девушки – в том числе и моя подруга – ходят в лес «за любовью» с двенадцати. Но только не я. В свободное время я занята домашними делами и учебой. За эти годы меня постепенно пересаживали в школе все ближе и ближе, пока я не оказалась в первом ряду. Саньпа тоже продвинулся, и теперь он в середине класса. Еще через два года мы примем участие в гаокао, едином национальном экзамене, проверим, сможем ли мы поступить в университет. Если провалимся, второго шанса не будет. А вот если сдадим успешно, станем первыми представителями нашего горного племени, кто получил высшее образование. Потом мы поженимся, заведем столько детей, сколько захотим, и станем активными участниками всех перемен, если они вообще ждут нашу префектуру…

Я точно не знаю, когда влюбилась в Саньпа. Неделю назад, когда он шутил, что ждет не дождется, когда же увидит меня во взрослом головном уборе? Или год назад, когда я по нескольку часов помогала ему с домашкой по алгебре? А может, шесть лет назад, когда он дал мне откусить от украденной лепешки? Последние годы мы, единственные акха в классе, проводили очень много времени вместе. Вместе изучали историю других стран, помимо тех, что примыкают к нашим границам, но по мировоззрению все еще похожи на Китай: Россия, Северная Корея и Куба. Вместе с трудом продирались через дебри текста великого классического романа «Сон в красном тереме» и повести «Рикша», а еще знакомились с романами, написанными нашими русскими друзьями – Толстым и Достоевским. Мы говорили и говорили, долгие часы проводя вместе, пока шли в школу, а потом из школы. Ему всегда были интересны мои рассказы, а мне нравилось слушать про их охотничьи вылазки с а-ба и другими мужчинами его деревни. Я помогала Саньпа писать сочинения, а он всегда проявлял заботу, принося что-то из джунглей, то красивый цветок, то ожерелье из лозы, то яйцо из гнезда дикой птицы.