Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

«Рабыня, а какая гордая, — подумала Ольвия. — Ишь, как голову задрала. И с чего бы это?..»

Тут она присмотрелась к ее желтому, морщинистому лицу и ужаснулась: вместо глаз у женщины зияли две розовые впадины, будто там запеклась кровь… А по лицу было видно, что рабыня, как и Ольвия, — чужестранка. Во всяком случае, не скифянка.

— Ты… ты кто? — почему-то растерянно спросила Ольвия.

— Рабыня… — глухо ответила женщина, даже не шевельнувшись и все так же высоко держа голову, как ее всегда держат слепцы.

— Ты не скифянка?

— Да, моя госпожа, не сколотка.

— Так кто же ты?

— Рабыня…

— А зовут тебя как?

Женщина подумала и безучастно ответила:

— Рабыня…

— Но ведь когда-то у тебя было имя, — настаивала Ольвия. — Не родилась же ты рабыней?

— Нет.

— Так как тебя тогда звали?

— Милена, великая госпожа.

— А что у Милены с глазами?

— Выкололи…

— Кто?.. — вскрикнула Ольвия.

— Скифы.

— Они такие жестокие?

— Не знаю… Люди как люди.

— Но почему они с тобой так поступили… страшно?

— А кто я такая, чтобы со мной нянчиться? — безучастно переспросила слепая и сама себе ответила: — Рабыня… А рабыня — не человек. И даже не собака. Хуже.

— Но за что?

— Не знаю… Я им зла не делала.

— О боги!.. И тебе было очень больно?

— Рабы не чувствуют боли, — вздохнула Милена. — Они и есть сама боль. До самой смерти. А смерть добрая, милостивая.

— Что ты говоришь, Милена?

— Смерть избавит нас, рабов, от боли и мук. Поэтому она добрая, и я жду ее с радостью.

— Неужели ты не боишься смерти?

— Смерть — это плата за жизнь, — ответила рабыня, и Ольвии показалось, что за слепой стоит какая-то другая Милена, зрячая. — Кто родился и жил, тот должен расплатиться за это смертью.

— Дорого, — вздохнула Ольвия.

— А жизнь, госпожа, еще дороже, — спокойно ответила слепая. — Вот и плата за нее велика.

— Оно и так… — согласилась Ольвия. — Но ведь и на том свете люди, говорят, живут.

Милена помолчала, все так же глядя своими пустыми глазницами поверх головы Ольвии, и вздохнула.

— Живут ли там — не знаю, а на этом… живут. Но не все. Господа. А такие, как я… — Она помолчала. — К чему говорить, госпожа?

— А откуда Милена знает греческий язык?

— Была когда-то гречанкой.

— Гречанка? — ахнула Ольвия. — Так как же ты попала в рабство? Ведь наши законы запрещают обращать свободных греков в рабов.

— Одни запрещают, а другие продают.

— Какой ужас! И кто же тебя продал?

— Муж…

— О боги! Да падет испепеляющая кара на голову такого нелюдя, как твой муж! И за что же?

— Было, видно, за что… — вздохнула Милена. — Молодую жену скифского вождя не должно удивлять, что ее рабыня слепа. Скифы тех рабов, которых оставляют для себя, для домашнего хозяйства, ослепляют. Чтобы они не разбежались в степи. Пусть не тревожится об этом молодая жена скифского вождя. Я и без глаз все могу делать.

И Милена засуетилась в шатре, так легко и так быстро находя нужные вещи, что Ольвия вскоре и перестала обращать внимание на ее слепоту. Только с горечью подумала:

«Неужели и я стану здесь рабыней? Не слепой, а зрячей, но все равно… рабыней… Как это страшно — рабыня…»

— Милена?..

— Я слушаю, моя госпожа.

— Тебе тяжело, что ты… рабыня?

Милена молчала, шевеля сухими, бескровными губами, и наконец спросила:

— А что такое тяжело?

— Ну… — запнулась Ольвия. — Это когда нелегко…

— Нелегко… — задумчиво повторила Милена. — А что такое легко? Я не помню, чтобы мне когда-нибудь было… легко. Поэтому не ведаю, что такое тяжко, что такое плохо или хорошо. Я — рабыня.

— И давно тебя продали?

— Давно… — Милена шевелила пальцами, словно считая. — Может, двадцать весен, может, больше или меньше… Я уже со счета сбилась.

— Мне восемнадцать… — задумчиво промолвила Ольвия. — Выходит, ты всю мою жизнь в неволе?

— Да… всю твою жизнь.

— И детей у тебя не было?

— Ой… — вдруг вскрикнула Милена и, чтобы сдержать стон, прикусила губу. Мгновение спустя, поборов минутную слабость, она глухо добавила: — Зачем… вспоминать то, что было? Много чего у меня было, ой много… И все навеки кануло в Лету.

— Какой же варвар и тиран твой муж! — вырвалось у Ольвии.

Но Милена безучастно ответила:

— Муж как муж… Правда, вспыльчив был немного. А впрочем, я уже и забыла о нем… Давно это было.

— Неужели в твоем сердце нет к нему вечного гнева? — в отчаянии воскликнула Ольвия. — Ярости? Жажды мести?

Милена печально покачала головой.

— В моем сердце уже ничего нет. Оно давно окаменело и… И только давит мне на грудь. Если бы его не было совсем, может, я бы лучше себя чувствовала. А так… ношу камень в груди и сама не знаю, зачем и кому нужен этот камень.

В порыве сострадания Ольвия погладила рабыню по острому, выпирающему костью плечу.

— Не отчаивайся, Милена… Глаз я тебе не верну, и жизнь заново не прожить, но… Но я никогда тебя не обижу. Мне больно, что такие муки терпит моя соотечественница. Поэтому я все сделаю, чтобы твоя старость хоть немного просветлела… Чтобы ты хоть под конец своей тяжкой жизни почувствовала, что такое легко. И твое каменное сердце снова станет человеческим…

Милена вдруг упала на колени, обняла Ольвию за ноги и прижалась к ним щекой.

— Спасибо тебе, моя добрая и чуткая госпожа, — дрожала рабыня. — За все годы неволи с Миленой еще никто не говорил по-человечески. Милена будет преданна тебе до конца своих дней и будет беречь тебя, как верный пес…

Глава десятая

Пей, Арес, сладкую кровь врагов!..

Когда скифский юноша, став воином, убивает первого в своей жизни врага, он непременно пьет его кровь. Прокусив жилы на шее у поверженного недруга, он высасывает горячую, еще дымящуюся кровь, чтобы стать отважным и храбрым, чтобы воинская удача никогда его не предавала, чтобы вражеская кровь дала ему силу и доблесть.

И нет в Скифии мужчины, который бы не отведал вражеской крови. А если и найдется такой, кто никогда не убивал врагов, того и за мужчину не считают.

«Иди к женщинам, в кибитку, — презрительно скажут ему. — Тебе нечего делать среди настоящих мужчин Скифии!»

И потому все мужчины Скифии пьют сладкую кровь поверженных врагов. Пьет кровь и бывалый воин, когда одолеет особо грозного и отважного бойца, чтобы самому стать еще храбрее. Недаром же в скифских военных песнях с незапамятных времен поется о «сладкой крови врагов».

Пьет вражескую кровь и скифский бог войны Арес.

Пантеон скифских богов и богинь извечно возглавляет Папай — бог грома и молнии, покровитель скифского очага. Скифы чтят Папая, приветствуя друг друга, всегда говорят: «Да пошлет тебе бог Папай здоровья!» Хоть в руках Папая и грозный гром, но это мирный и добрый бог.

Иное дело — Арес, бог войны.

Войны не утихают годами, и у Ареса всегда хватает работы. Безжалостный бог войны! Тщетно молить у него милосердия, спасения. Он не знает ни жалости, ни сострадания. Его возбуждает лишь кровь. Горячая пролитая кровь. Он жаждет крови, и его щедро поят кровью. И своей, и чужой.

Ни одному богу, даже самому Папаю, не ставят скифы кумиров, не возводят храмов и алтарей. Обойдутся мирные боги и без лишних хлопот со святилищами.

Иное дело Арес — бог войны.

Ему, единственному среди всех богов, сооружают огромные святилища во всех краях и землях Скифии. Смерть ждет каждого, кто забудет принести Аресу щедрые дары — жертвы!

Есть святилище Ареса и в краю Тапура. Хоть оно и далеко в степи, но видно его издалека. Тысячи вязанок хвороста, плотно сложенные одна на другую и хорошо утоптанные, образуют немалое сооружение шагов двести в длину и высотой в рост всадника. С трех сторон стены отвесные, лишь с четвертой — пологий спуск. За зиму хворост оседает, и потому каждую весну привозят по пятьдесят повозок нового и обновляют святилище.