Фаворит. Том 1. Его императрица - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151

– События созрели, – говорил он, – а Пугачев вряд ли повторит оренбургскую ошибку и скорее всего явится на Волге…

Узнать же точно, где сейчас Пугачев и куда направляет он движение своей новой армии, было невозможно: Екатерина отшучивалась, Панин хмуро отмалчивался, Потемкин грыз ногти. Весь июнь дипломатический корпус пребывал в напряженном внимании, тщательно коллекционируя слухи среди царедворцев и простонародья. Кажется, что на этот раз народ российский широко расправил свои крылья… В один из теплых вечеров Сольмс пригласил коллег в прусское посольство на Морской улице; почти напротив расположилась мастерская Фальконе, где под самый потолок был вздыблен «глиняный» всадник… Посол Фридриха II раскатал карту России:

– Пугачев, очевидно, вышел на Казанский тракт.

– Но какие страшные расстояния! – сказал граф Дюран.

– В этой дикой стране, – напомнил шведский посол Нолькен, – расстояния никого не ужасают, а тем более русских…

Политики сомневались, хватит ли у Пугачева дерзости вонзиться в самый оживленный центр России, насыщенный множеством дворянских усадеб и вотчин, переполненный крепостным населением.

– Вы не верите, что Пугачев спешит к Волге?

– Трудно в это поверить, – отвечали Сольмсу.

Прусский посол хлопнул в ладоши, явился лакей.

– Вот тебе рубль, – сказал ему Сольмс. – Обойди ближайшие лавки, принеси нам фунт свежей икры.

Лакей долго отсутствовал. Наконец вернулся:

– Извините меня, посол, но икры нет.

– Быть того не может! – воскликнул граф Дюран.

Лакей пояснил, что в лавках икра есть:

– Но старая, залежавшаяся, а торговцы говорят, что свежей икры долго еще не будет. А почему – никто не ведает.

Сольмс, явно удовлетворенный, позвал гостей к столу:

– Заранее извиняюсь перед вами, господа, что прекрасная русская икра сегодня не оживит мой стол… Нет икры, и ясно почему: Пугачев идет прямо на Казань!

…Крестьянская война еще только начиналась.

Занавес

Ну и жарища… В середине июля 1774 года Прохор Акимович Курносов проезжал через Россию, поспешая в столицу по срочному вызову. Где-то вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в едучей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны, коляски, кареты, таратайки, шарабаны, просто телеги – ехало дворянство, причитая испуганно. Спасались… А на почтовых станциях не протолкнуться было от множества застрявших пассажиров: все ямщики в разъездах, лошадей нет, всюду суета, вопли, ругань, драки, пьянство, неуважение человека к человеку. Прошка легко протекал через этот чудовищный раскардаш России, будто ничто его не касалось. Где-то за Липецком, остановясь менять лошадей, он спросил станционного смотрителя:

– Что это с людьми, будто повзбесились все?

– Как, сударь! Пугачев-то у Казани уже… Гляди, день-два – город возьмет, через Волгу перекинется, сюда заявится. Вчерась двоих уже повесили: каки-то манифесты подложны читали…

Имея на руках хорошую подорожную, Прошка катил пока как по маслу, без задержек. Наконец и он застрял под Лебедянью.

– Нет лошадушек. Подождите, сударь, – обещал всклокоченный смотритель. – Уж вас-то я первым делом отправлю… ей-ей!

Курносов был в белом флотском плаще, под которым поблескивал орден Георгия, держался парень в сторонке, в разговоры общие не вступая, и потому привлекал к себе особое внимание.

– А кто же вы, такой нарядный, будете?

– Мы с Черноморской эскадры… А что, сударь?

– Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.

– А с чего бы мне волноваться? – спросил Прошка.

– Пугачев-то… ай-ай! Слыхали ль?

– Слыхал. А буфет на этой станции имеется?

– Эвон, за почевальной комнатой… извольте.

На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами, бодрились от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ не выставлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:

– Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.

Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно глянули удивительно красивые глаза (не мамаевские, а по наследству из рода дворян Рославлевых). Это была Анюточка Мамаева, а ныне в браке казанская дворяночка Прокудина, с нею – две девочки.

– Ну узнали меня? – спросил он, подходя к ней.

– Да вас, сударь, теперь и не узнаешь… Вижу, что облик-то знакомый вроде. Смотрю вот: вы или не вы?.. Здравствуйте.

– День добрый, Анна Даниловна, – поклонился Прошка.

– Чего ж в нем доброго-то? – сказала она, закусив губу, а девочки ползали по лавке, трепали мать за рукава платья.

Хотел он сказать, что Мамаев в Азове под его командою состоит, да передумал: по всему видать, женщине и без того плохо, так на что правду об отце знать? «Э, ладно! Промолчу…»

– Наверное, тоже от Пугачева бежите?

– Хуже того, – вдруг заплакала госпожа Прокудина. – Муженек мой под суд угодил… Выдали меня за него как за благородного. А он казну в Мамадыше растащил, на акциденциях попался, двух писарей засек и соседнюю усадьбу спьяна спалил. Едем с ним до Сената столичного, чтобы умолить судей избавить нас от Сибири.

– А муж-то ваш где? Хоть бы глянуть на героя такого!

Анечка возвела к потолку прекрасные глаза:

– Где ж ему, окаянному, быть-то еще? Где вино с картами, там и он… Пять дён маемся по лавкам, лошадей не дают. Ах, сударь мой, – вдруг вырвалось у нее. – Ежели б вы дворянином были, так все иначе сложилось – ко счастью нашему обоюдному!

Чего уж тут вспоминать детские наивные поцелуи украдкою? Он прошелся по комнате, стуча железками на ботфортах, белый галстук из батиста терзал шею, мешала шпага. Ответил так:

– Невелика важность – дворянство! Мне ведь тоже в Сенат надобно. Только не судиться. Хочу бумаги выправить по герольдии.

Девочки раскапризничались. Анюта их одернула. С трогательной печалью женщина оглядела парня, даже орден его заметила:

– Никак, вы уже большим человеком стали.

– Человек я не большой, зато государственный.

– Чем же вы заняты бываете?

– Корабли строю. Потом на воду их спускаю. Флоту без кораблей не быть, как и не быть России без флота! Вот и выходит, Анна Даниловна, что я человек государственной надобности… Ныне из шкиперов произведен в чин флотского сервайера.

– Оно конешно… по науке! – пригорюнилась Анюточка.

Прошка и в самом деле сознавал свое высокое предначертание, невольная гордость проглядывала во всем его поведении, даже в походке, и потому привлекал внимание других, которые собственного значения в жизни страны никогда не имели (и вряд ли уже обретут). Прошка вдруг вспомнил, что в бауле его затерялись два румяных райских яблочка, и угостил ими девочек:

– Это татарские, крымские… Нате! Они вкусные.

Наверху щелкали шары бильярда, затем послышалась перебранка картежных игроков, что-то громко упало. Прошка заметил, что Анюта стала нервничать. Он и сам пребывал в нетерпении:

– Надоело маяться. Хоть бы лошадей дали скорее!

Кто-то с лавки, полусонный, буркнул ему:

– Ишь чего захотел – лошадей! Насидишься еще. навоешься за компанию с нами… Удрать хочешь? Не выйдет. Вот явится Емелька Пугачев и всех нас перевешает, а тебя, водяного, да еще с этаким орденом, – прямо башкой в колодец: бултых – и каюк!

Сузив глаза, Прошка с неприязнью ответил сонному:

– Спи и дальше, а я поеду. Даст бог, во сне и помрешь. Чего ты меня Пугачевым пугаешь? Я ведь в кабале никого не умучивал, чужим трудом не живал дня единого… Тебя утопить бы!

Шум на втором этаже усилился, раздался грохот, и носом вперед по лестнице скатился добрый молодец с подбитым глазом.

– Это мой! – вскрикнула Анюточка.

Так и есть. Герой ринулся к буфету, чтобы стремительно запить свою обиду. В тот же момент от дверей раздалось:

– Лошади господину сюрвайеру Курносову поданы!

Все дворяне вскочили с лавок, гомоня разом:

– Мы давно тут сидим, а он… Нам-то когда? Этот черноморский только что прикатил, не успел присесть, а ему и лошадей? Чем мы-то, дворяне, его хуже… какой день ждем!

Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 151