Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен

— Жаль, что я не знал раньше, — сказал я в первый же день. — Я уж почти решил не идти за тобой, потому что не хотелось ее оставлять.

— Теперь я знаю, как заставить тебя всюду следовать за мной, — улыбнулся он.

Солнце садилось за отрогами Пелиона; мы были счастливы.

Время у горы Пелион бежало быстро, дни протекали безмятежно. Теперь гулять по утрам было прохладно, теплело неохотно, когда слабеющие солнечные лучи пробивались сквозь пожелтевшие листья. Хирон дал нам меховую одежду и повесил на входе в пещеру шкуры, чтобы не выпускать тепло. Днями мы готовили дрова на зиму, солили мясо впрок. Звери еще не попрятались в норы, но скоро, сказал Хирон, должны были. По утрам мы любовались схваченными инеем листочками. Мы знали о снеге лишь по рассказам аэдов, сами мы его никогда не видели.

Однажды поутру, проснувшись, я увидел, что Хирона нет. Это было обычным делом, он чаще всего просыпался прежде нас, чтобы подоить коз и собрать фрукты к завтраку. Я вышел из пещеры, чтоб Ахилл мог поспать, и сел ждать Хирона. Пепел вчерашнего костра успел остыть и побелеть, я разгребал его палочкой и слушал лесные шорохи. Перепелка курлыкнула из подлеска, ей отозвался тоскующий голубь. Я слышал, как потрескивал дерн, от ветра ли или от легких шагов зверя. Я уж собирался пойти принести дров и разжечь огонь.

Странное ощущение пришло, словно мурашки по коже. Сперва затихла перепелка, потом голуби. Листва замерла, и ветер утих, и ни один зверь больше не шуршал в зарослях. Тишина была такая, как будто все вокруг затаило дыхание. Совсем как кролик, завидевший тень ястреба. Я ощутил, как сильно заколотилось сердце.

Порой, сказал я себе, Хирон творит волшебства, вроде того, чтобы согреть воду или успокоить зверя.

— Хирон? — позвал я. Голос мой дрожал и прерывался. — Хирон?

— Не Хирон.

Я обернулся. Фетида стояла у самого края полянки, ее белая как кость кожа и черные волосы казались яркими, как вспышки молнии. Платье, что было на ней, облегало тело и блестело как рыбья чешуя. Вдох застрял в моем горле.

— Тебя не должно быть тут, — сказала она. Так острые скалы царапают корабельное днище.

Она шагнула вперед, и трава, казалось, увядала под ее ногами. Она была морской нимфой, и земные создания не любили ее.

— Прошу простить, — выдавил я, голос был словно застрявший в горле сухой лист.

— Я предупреждала тебя, — Чернота ее глаз словно вливалась в меня, перекрывала горло, не давая дышать. Даже если бы я посмел крикнуть, я бы не смог.

Шорох за моей спиной и затем голос Хирона, громкий в этой тишине. — Приветствую тебя, Фетида.

Тепло вернулось моей коже, вернулось и дыхание. Я почти побежал к нему. Но его твердый взгляд удержал меня. Пожелай она, могла бы меня достать и тут.

— Ты пугаешь мальчика.

— Ему здесь не место, — ответила она. Губы ее были красны, словно от свежей крови.

Рука Хирона твердо легла на мое плечо. — Патрокл, вернись в пещеру. Поговорим с тобой позднее.

Все еще чувствуя дрожь в ногах, я повиновался.

— Ты слишком долго прожил среди смертных, кентавр, — услышал я ее слова, прежде чем за мной опустилась шкура-полог. Я прижался к стене пещеры; в горле было солоно и мерзко.

— Ахилл, — позвал я.

Он открыл глаза и оказался рядом прежде, чем я смог говорить.

— Что с тобой?

— Твоя мать здесь.

Я увидел, как он напрягся. — Она тебя не тронула?

Я помотал головой. Не сказав, что видел — она хотела. И могла бы, если бы Хирон не пришел.

— Я должен идти, — сказал Ахилл. Шкуры зашуршали, раздвинувшись и пропуская его, а потом снова сомкнулись.

Я не слышал, о чем там говорили на полянке. Они говорили негромко, а может, отошли куда-то. Я ждал, обводя пальцем спиральки на каменном полу. За себя я больше не волновался — Хирон, видно, твердо решил меня оставить, он был старше ее, был уже взрослым, когда боги еще только качались в колыбельках, а уж она-то тогда была всего лишь яйцом в морских глубинах. Но было нечто, которое трудно как-то назвать. Она могла многого лишить меня.

Когда они вернулись, был уже почти полдень. Первым делом я взглянул в лицо Ахилла, стараясь понять все по его глазам, по тому, как сжался его рот. Но ничего не заметил, разве что следы усталости. Он бросился на тюфяк рядом со мной.

— Так есть хочу, — сказал он.

— Этому и следует быть, — отозвался Хирон. — Время обеда прошло давно. — Он уже готовил нам еду, легко двигаясь по пещере несмотря на свои размеры.

Ахилл повернулся ко мне. — Все хорошо. Она просто хотела повидать меня. Поговорить со мной.

— И снова придет поговорить, — И, словно прочтя мои мысли, Хирон добавил: — Так тому и следует быть. Она его мать.

В первую очередь она богиня, подумал я.

Пока мы ели, страхи мои рассеялись. Я немного беспокоился, что она расскажет Хирону о произошедшем на берегу, но его отношение к нам не изменилось, да и Ахилл остался таким же, каким был всегда. Так что спать я лег если не со спокойствием, то с облегчением.

С того дня она стала приходить чаще, как и говорил Хирон. Я научился чувствовать ее приход — падала тишина, словно тяжелый занавес, — и старался тогда держаться поближе к Хирону и пещере. Оставалась она неподолгу, и я говорил себе, что не испытываю к ней неприязни. Но ее уходу я радовался.

Пришла зима. Река замерзла [2]. Мы с Ахиллом ходили туда, ноги наши скользили по льду. Позднее мы пробивали лунки и удили рыбу. Только это из свежатины мы и ели — леса опустели, попадались разве что мыши да случайная куница.

Выпал снег, как и говорил Хирон. Мы лежали на земле и смотрели, как падают снежинки и как они тают от нашего дыхания. У нас не было ни обуви, ни плащей, кроме тех меховых одеяний, что дал нам Хирон, потому мы с удовольствием возвращались в тепло пещеры. Даже сам Хирон надевал лохматую накидку из, как он говорил, медвежьей шкуры.

Мы отсчитывали дни с первого снегопада, отмечая их черточками на камне. — Когда дойдет до пятидесяти, — говорил Хирон, — лед на реке начнет ломаться. — Утром пятидесятого дня мы услышали звук, словно упало большое дерево. Трещина прошла по ледяной корке от берега до берега. — Скоро весна, — сказал Хирон.

Прошло совсем немного дней, и начала пробиваться трава, белки, отощавшие после зимы, стали выбираться из дупел. Мы, подражая им, тоже выбирались из пещеры и завтракали на свежем весеннем воздухе. В одно из таких утр Ахилл спросил Хирона, будет ли тот учить нас сражаться.

Не знаю, что навело его на эту мысль — зима взаперти, без телесных упражнений, или же встреча с матерью неделю назад. А может, ни то, ни другое.

Ты будешь обучать нас сражаться?

Я медленно вдохнул и выдохнул. Хирон ответил: — Если пожелаешь, я стану учить тебя.

Позднее в тот же день он отвел нас на полянку повыше в горах. При нем были копейные древка и два учебных меча из хранилища в углу пещеры. Он велел каждому из нас показать, что мы знаем из обращения с оружием. Я показал, медленно, приемы, защиту и перемещения, которым научился во Фтии. Уголком глаза я увидел очертания ног Ахилла, размытые и нечеткие от быстроты его движений. Хирон принес окованную бронзой палку и то и дело атаковал нас ею, проверяя быстроту и сноровку.

Прошло, казалось мне, много времени, руки ослабели от взмахов меча. Наконец, Хирон остановил нас. Мы жадно напились из родника и легли на траву. Моя грудь тяжело вздымалась, Ахилл же дышал ровно.

Хирон молчал, стоя перед нами.

— Ну, что скажешь? — нетерпеливо спросил Ахилл, и я вспомнил, что Хирон был всего четвертым, кто видел, как Ахилл сражается.

Не знаю, какого ответа я ждал от кентавра, но уж точно не ждал того, что прозвучало.

— Мне нечему тебя учить. Ты знаешь все, что знал Геракл, и даже более того. Ты самый великий воин своего поколения и поколений, что были прежде.

Краска выступила на щеках Ахилла. Не знаю уж, от изумления или от удовольствия.