У мужчин другие проблемы. Профессор Эльмгран любезно пригласил их в свой кабинет.
Аллен рассказал о трудностях, с которыми столкнулся в Гельсингфорсе. Никто не встретил «Йоми Мару»… Не удалось связаться с нужными чиновниками… Слава Богу, капитан Хопкинс (он с благодарностью посмотрел на Хопкинса, сидевшего рядом) познакомил его с Йенсеном.
В словах Аллена полковник Район услышал упрек в свой адрес. И стал оправдываться. Финское правительство, напомнил он, противилось высадке детской колонии, опасаясь политических осложнений с Россией. Чиновники уклонялись от встреч. Не отвечали на письма и звонки. Он и доктор Эверсол выехали по срочному делу в Ригу. Но и оттуда поддерживали связь с Хопкинсом и Эллиотом, продолжали звонить министрам. Так что успех достигнут не одними стараниями Йенсена.
— Хорошо то, что хорошо кончается, — сказал Аллен. — Теперь поговорим о делах насущных.
Через несколько часов «Йоми Мару» покинет Гельсингфорс, а утром уже будет стоять на рейде Койвисто. Но дети не смогут покинуть пароход, по крайней мере, еще два-три дня. Санаторий не готов к их приему. Миссис Кемпбелл занята кухней и распределением комнат. Это лишь часть работы. Надо заняться водоснабжением, освещением, отоплением… Понадобятся десятки рабочих.
— С чего начнем? — спросил Эверсол.
— Думаю, с подачи воды, — отозвался Хопкинс.
— Уголь и вода… — вздохнул Аллен. — В море это было одной из моих главных забот.
— Не волнуйтесь, Райли, — успокоил Эверсол. — В полумиле отсюда целое озеро ледниковой воды. До того вкусной, что ее впору разливать по бутылкам и продавать.
— Но мотор и насос слишком маломощны, чтобы наполнить водонапорную башню.
— Что же делать?
— Купим новый мотор.
— Что еще? — спросил Район.
— В главном здании прекрасные ванные. Но придется ограничиться душевыми, — ответил Аллен.
— Но почему?
— Имеется договоренность с финским правительством о возмещении убытков при любых поломках. Нам придется вывезти на склад и французскую мебель.
— Это не беда. Как-нибудь переживем, — заметил Эверсол. — Надеюсь, колония не задержится слишком долго в Халиле.
— Русской стороне уже передали списки детей? — поинтересовался Аллен.
— Передали. Но потребуются уточнения. Кстати, помните двух подростков, которые остались в Нью-Йорке. Так вот, они явились с повинной и теперь находятся в Лондоне.
Ханна Кемпбелл:
— «Йоми Мару» стоил Красному Кресту пять тысяч долларов в день. И мы прилагали большие усилия, чтобы ускорить дело, — Райли, Ходек и я. Подгоняли рабочих. Новый дом должен принять детей как можно скорее. И работали по восемнадцать часов в сутки.
Мой помощник Блеки оправдал свою рекомендацию деловитости. Единственной неприятностью было то, что я не могла разговаривать с ним без переводчика. Он не знал ни русского, ни английского, ни шведского… А я не понимала финский. Так что приходилось постоянно таскать с собой Ходека, хорошо владевшего финским. Но если чеха не было рядом, то я прибегала к жестам. Не только руками, но даже ногами. Но и это не всегда помогало. Сколько времени было потеряно!..
Хорошо помню этот последний день перед приездом детей в Халилу. У нас шел один из обычных трехсторонних разговоров — я, Блеки и Ходек. И вдруг, о чудо! До того спокойный Блеки разразился потоком брани на наилучшем русском языке. Я мобилизовала весь свой запас русских слов, чтобы сказать, что я о нем думаю. А Блеки вознес руки к небу, и слезы катились по его лицу.
— Господи, прости меня! Я клялся никогда не говорить на этом языке. И вот забыл клятву.
Я была сражена и даже чувствовала себя приниженной. Теперь я пользовалась русским языком, а Блеки мне просто отвечал кивком головы.
Позднее узнала, что его семья подверглась пыткам и расстреляна большевиками. С тех пор Блеки и поклялся не говорить по-русски.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗАПАХ ХЛЕБА
В открытом океане время тянулось томительно долго. Здесь же, в виду берега, оно замерло вместе с судном.
Три дня стоит «Йоми Мару» на рейде Койвисто, неприметного порта. Дети недоумевают. О них забыли. Такого еще не было.
— Ничего не понимаю! — досадливо машет рукой Борис Моржов. — В море капитан дорожил каждой минутой. А сейчас теряем дни.
— Целую неделю потеряли, — вторит товарищу Петя Александров. — Четыре дня маялись в Гельсингфорсе, а теперь третий день здесь.
Все, кто в трюме, смотрят на своего воспитателя. Что он скажет?
— Люди делятся на оптимистов и пессимистов, — глубокомысленно рассуждает Георгий Иванович Симонов. — Вы не исключение. Сегодня ко мне подходило несколько ребят. Одни говорят, наш пароход направляют в Питер. Другим стало известно, что мы поворачиваем в Англию и проведем эту зиму в Лондоне. Одному Богу ведомо, как рождаются слухи. Где же правда? Она в словах мистера Бремхолла. Он мне сказал, что в санатории для нас пекут хлеб. Целую тонну ржаного хлеба, который вы так любите. Халила близко. Давайте выйдем на палубу. Если ветер в нашу сторону, мы непременно услышим этот запах.
Некоторые мальчишки немедля поднялись на палубу и, повернув нос к берегу, стали принюхиваться.
— А ведь в самом деле пахнет хлебной корочкой! — воскликнул Коля Иванов.
— И пирожками, — сказал Леша Карпей. И уверенно добавил: — С капустой!
Леша мечтательно прикрыл глаза. Ему представилось: они в столовой, и их угощают пирожками. Леше еще больше захотелось на берег.
«Неизвестно, как долго дети еще будут терпеть, — подумал Георгий Иванович. — Скоро мальчишки побегут с парохода».
Кто-то подслушал опасения воспитателя, потому что все пришло в движение. Появился боцман в окружении своей команды. Матросы стали готовить к работе грузовые стрелы. Загудели паровые лебедки. Поднялись крышки твиндеков.
От пристани отвалила баржа. Сначала в нее опустили недельный запас провианта, а затем — сотни чемоданов, сумок, баулов и тючков. Везде прикреплены бирки с номером. Точно таким же, какой обозначен на жетоне, висящем на шее каждого ребенка.
После багажа наступил черед живого груза. К «Йоми Мару» подошла еще одна баржа, ведомая пароходиком со знакомым названием «Койвисто».
Но дети не спешили покинуть «Йоми Мару».
Ирина Венерт:
— Что может быть печальнее разлуки! Это чувствовал каждый. Мы расстаемся навсегда. Японцы, как мне кажется, народ хотя и сентиментальный, но сдержанный. И все же на глазах капитана, кочегаров, матросов появились слезы. Что тогда говорить о нас, девочках… Некоторые, я была в их числе, плакали навзрыд. Мы не теряли надежды, что когда-нибудь встретимся с американцами. Они работники Красного Креста, им легче перейти границу. А отношения России с Японией — хуже некуда. К тому же, капитан и его помощники постоянно в море. И еще язык. Он тоже разделяет людей. Словом, это было прощание навек.
Хотя речь мистера Каяхары была короткой, голос его сбивался. Мы заранее приготовили подарки. Каждый японец получил сувенир.
Один из японских матросов и наш колонист подали друг другу руки и обнялись. Это они однажды повздорили. А теперь прощались как друзья. Все им аплодировали…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
На долгий прощальный гудок парохода дети ответили громким возгласом. Зычный голос «Йоми Мару» слился с нестройным хором его недавних пассажиров.
Потом они погрузили свою поклажу на телеги, запряженные низкорослыми, но крепкими финскими лошадками, и, построившись в колонну, двинулись к станции.
Дети оглядывались, замедляя шаг, и смотрели на свой пароход, исчезавший из виду за высокими елями.
Последний взгляд — и они уже в лесу.
Колонисты в третий раз за время долгого путешествия заполнили вагоны. Не прошло и получаса, как им объявили — поезд прибыл на станцию Кулмаярви. До санатория Халила остается тринадцать километров, и расстояние это придется пройти пешком.
