Ермак - Федоров Евгений Александрович

Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 213

И пока сами мылись, пока купали и поили коней, взошло солнце, и на левобережье Волги, над камышами потянулся сизый туман.

Утомленные, но счастливые казаки отыскали в тальнике укромный уголок и разложили костер. Над ним повесили черный от копоти котел и стали варить похлебку.

Ермак смотрел на золотой плес, на просинь могучей реки и вполголоса пел:

Ах ты Волга ли, Волга матушка, Широко ты, Волга, разливаешься, Что по травушкам, по муравушкам, По сыпучим пескам да камушкам, По лугам, лугам зеленым, По цветам, цветам лазоревым…

— Братцы! — прерывая песню, закричал Богдашка Брязга. — Тут в овражке таится хутор. Айда-те за мной!

— Стой! — строго сказал Ермак. — Пойти можно, но русского добра не трожь! Веди нас.

Брязга привел казаков в дикое место. Под вековым дубом приютилась рубленая изба, двери — настежь. В темном квадрате вдруг появилась баба. В синем сарафане, здоровенная, лет под сорок, она сладко зевнула и потянулась.

— Здорово, краса! — окликнул женщину Ермак.

— Ахти, лихонько! — от неожиданности взвизгнула баба и мигом скрылась в избе.

Казаки вошли в дом. В большой горнице тишина, пусто.

— Эй, отзовись, живая душа! — позвал Ермак, но никто не откликнулся.

Тем временем Богдашка Брязга сунулся в чулан. Глаза его озорно блеснули: в большой кадушке он разглядел широкую спину хозяйки.

— Ишь, ведьма, куда схоронилась! Вылезай! — незлобливо крикнул он и за подол сарафана вытащил толстую бабу из кадушки. Подталкивая, вывел ее в горницу.

— Гляди на хозяюшку! — весело оповестил он.

— Ты чего хоронишься, лесная коряга? — закричали казаки. — Разве не знаешь порядка: когда нагрянут казаки, надо встречать с хлебом-солью! Проворней давай нам есть!

Хозяйка поклонилась станичникам.

— Испугалась, ой, сильно испугалась! — пожаловалась она. — Тут по лазам да перелазам всякий леший бродит, а больше копошится ныне ногаец! Злющ лиходей!

— Есть ли у тебя хлеб, хозяюшка? — ласково спросил ее Ермак. — Изголодались, краса. Как звать, чернобровая?

Женщина зарделась. Добродушная речь казака пришлась ей по сердцу.

— Василисой зовут, батюшка! — отозвалась она, и засуетилась по избе. Сбегала в клеть, добыла и положила на стол и хлеба, и рыбы, и окорок.

— Ешьте, милые! Ешьте, желанные! — приятным грудным голосом приглашала она, а сама глаз не сводила с Ермака. Плечистый, темноглазый, с неторопливыми движениями, он напоминал собою домовитого хозяина.

— И откуда у тебя, матка, столько добра? — полюбопытствовал Ермак.

Василиса обласкала его взглядом и певуче отозвалась:

— Волга-матушка — большая дорога! Много тут всякого люда бродит на воле. И брательники мои гуляют…

— С кистенями! — засмеялся своей подсказке Богдашка Брязга.

Женщина потупила глаза. Ермак понял ее душевную смуту и ободрил:

— Не кручинься. Не кистенем, так оглоблей крестить надо бояришек да купцов! Пусть потрошат мирских захребетников. «Сарынь на кичку!» — так что ли твои брательники окликают на вольной дорожке приказного да богатого? Не бойся, матка, нас!

— Так, желанный, — согласилась баба. — Кто богу не грешен!

Она нескрываемо любовалась богатырем: «Эх, и казак! Бровь широкая, волос мягкий, глаз веселый да пронзительный! И речист и плечист!» — Она поклонилась ему:

— А у меня и брага есть!

— Ах, какая ты вор-баба! — засмеялся Брязга. — Вертишься, зенки пялишь на казака, а о браге до сих пор ни гу-гу… Тащи скорей!..

Василиса принесла отпотевший жбан хмельной браги, налила ковш и поднесла Ермаку. Казак утер бороду, перекрестилась истово и одним духом осушил ковш.

— Добра брага! Ой, и добра с пути-дороги! — похвалил он и отдал ковш хозяйке.

Василиса затуманилась, иного ожидала она. Повела гладкими плечами и сказала Ермаку с укором:

— Ты что ж, мой хороший, аль порядков не знаешь? После браги отплатить хозяйке полагается!

— Чем же это? — полюбопытствовал Ермак.

— Известно чем! — жарко взглянула она ему в глаза.

Ермак переглянулся со станичниками и сказал женке:

— Я казак, родимая! Не миловаться и целоваться мчал сюда. Но уж так и быть, больно душевна ты и пригожа! — Он поднялся из-за стола, утер усы, обнял и поцеловал хозяйку. Василиса зарделась вся и с лаской заглянула ему в глаза.

— Неужели с Волги уйдешь? Где же казаку погулять, если не на таком раздолье!

Ермак отстранил ее:

— Нет, родимая, не по такому делу нынче торопимся мы. Несем мы важную весть для русской земли. Укажи нам тропку, чтобы невидно-неслышно проскочить в Астрахань, да и сама уходи отсюда! Великая гроза идет…

Баба охнула и на глазах ее блеснули слезы. Потом, справясь с собой, сказала:

— Ладно, казачки, выведу я вас на тайную тропку. Только Стожары в небе загорятся, и в дорожку, родные!

Богдашка сверкнул серьгой в ухе, перехватил ковш, и пошел гулять среди казаков. Выпила и Василиса. Захмелела она от одного ковша и петь захотела.

— Хочешь, желанный, послушать нашу песню, — предложила она Ермаку. — Холопы мы, сбежали от лютого боярина, и песенка наша — э-вон какая!

Не ожидая ответа, раскрасневшаяся женка приятно запела:

Как за барами было житье привольное,

Сладко попито, поедено, положено,

Вволю корушки без хлебушка погложено,

Босиком снегов потоптано,

Спинушку кнутом побито,

Допьяна слезами напоено…

Ай да баба! Царь-баба! — закричали повеселевшие казаки.

— Не мешай, братцы, — попросил Ермак. — Видишь, жизнь свою выпевает, от этого и на душе полегчает…

Женка благодарно взглянула на казака и еще выше понесла свою песню:

А теперь за бар мы богу молимся.

Церковь божья — небо ясное,

Образа ведь — звезды чистые,

А попами — волки серые,

Что поют про наши душеньки,

Темный лес — то наша вотчина,

Тракт проезжий — наша пашенка.

Пашем пашню мы в глухую ночь,

Собираем хлеб не сеямши,

Не цепом молотим — слегою

По дворянским по головушкам,

Да по спинам по купеческим…

Хорошо пела женщина! И откуда только у нее взялись удаль и печаль в песне? И жаловалась, и кручинилась, и радовалась она. Закончла и засмеялась:

— И как после этого моим братцам на Волге не гулять. Эх вы, мои родные, оставайтесь тут..

— Нет! — решительно отказался Ермак. — Не до гульбы нам теперь, матка. Собирайся, братцы! — обратился он к станичникам. — Пора в путь. Ну, хозяюшка, показывай дорожку!

Василиса вывела казаков на тайную тропку и медленно, нараспев, стала объяснять:

— Держитесь овражинок, там и дубнянок и орешинка, чуть что, укроетесь от вражьего глаза. Все идите и идите, не теряя Волгу, а там доберетесь и до перевоза. Оттуда рукой подать до Астрахани. Дед Влас на пароме вас доставит.

Казаки распрощались с женкой. Долго она стояла на заросшей тропинке и смотрела, как покачивались ветки тальника.

— Эх! — мечтательно вздохнула Василиса: — Было бы мне годков на пять помене, пошла бы за ним! Сладок, кучерявая борода! — она повернулась и нехотя побрела к скрытому куреню.

Между тем, казаки забились с конями в самую глушь и отлеживались там до вечера. Время тянулось медленно. Чайки с криком носились над поймой; одолевали комары, но, несмотря на жгучий зуд от укусов, казаки, внимая голосам птиц, тихому шелесту тальника и еле уловимым шорохам, которые производили осторожные звери, покойно мыслили о своем. «Эх, бабы, русские бабы, везде вы одинаковы, стосковались до доброму слову по ласке!» — думал о приветливой женщине Ермак.

Когда солнце склонилось к западу, станичники раздули костер, сварили уху и уселись в кружок. Безмятежный дымок костра, тихий вечер, аромат ухи — все склонялось к мирной и долгой беседе, но приходилось торопиться. Надвигался вечер. Затих в дремоте тальник, неподвижен камыш, его острые листья не шуршат, не качаются пепельные пушистые метелки, умолкли птицы. На востоке уже показался хрупкий серпик месяца, и одна за другой стали вспыхивать бледные звезды. С реки потянуло сизым туманом. Свистя пролетели на заволжские озера утки. На высоком осокоре заухал филин.

Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 213