Вавилон - Фигули Маргита

— «Все боги всех племен — не более как идолы. Ягве же сотворил небеса, укрепил твердь земную и всякого судит по справедливости своей. Он покарает тех, кто говорит камню: ты создал меня! Но явит он милость верным, вызволит их души из рук святотатцев, ибо всемогущ он».

— В яму их, в яму, к львам! — хрипел Валтасар. — Слушать больше не желаю! Двадцати другим выколоть глаза, остальным привязать на шею камень и бросить в Евфрат!

Валтасар в исступлении рухнул в царское кресло. Когда он пришел в себя, стражники уже выводили иерусалимских юношей. Царь тупо смотрел им вслед помутившимся взором и порывисто дышал. Он тер ладонью веки и давился слюной. С ужасом осознав, что произошло, он боялся взглянуть на гостей. Как всегда, приходя в ярость, царь терял над собой власть, в глазах у него темнело, к горлу подступала тошнота. Наверное, Мардук теперь отвернется от него и ослабит его мощь. Но в душе, желая задобрить бога, Валтасар клялся извести иудеев всех до единого.

— Да, да, я исполню это… — бормотал он, покачивая тяжело опущенной головой.

Валтасар страдал, страдал невыносимо. Двести тысяч персов одолел, а совладать с племенем израильтян и иудеев не может. От стен Вавилона отогнал тучи персидского войска, а изгнать Ягве из Вавилона не в силах.

Внезапно царя осенила мысль. Лицо его оживилось на короткий миг, приняло выражение умиротворенности. Царь упивался про себя воображаемой картиной.

— А все-таки я его одолею! — воскликнул он с твердой уверенностью.

Чтобы и бог иудеев понял, как велика его, Валтасара, власть в Вавилонии, что воля его — закон для подданных, в свою честь он прикажет поднять священные сосуды Соломонова храма, которые вывез из Иерусалима Навуходоносор; ныне числом в четыре тысячи пятьсот они хранятся среди сокровищ, недавно, по уговору, возвращенных ему Эсагилой. Сосуды эти священны, и никто из смертных не смеет прикасаться к ним, но как раз поэтому он и велит принести их, наполнить вином и осушить во здравие Валтасара, повелителя мира.

Царь тотчас распорядился доставить священные сосуды в ападану.

Заключая с царем союз, Исме-Адад обязался возвратить эти сосуды, — так как Храмовый Город похитил их из царской сокровищницы после смерти Навуходоносора, — и слово свое сдержал. Он не собирался препятствовать Валтасару, но, страшась за свою жизнь, позволил себе напомнить царю, что эти сосуды священны и никто, кроме богов, не вправе касаться их своими устами.

— А я — разве не сын богов? — подивился Валтасар речам верховного жреца.

— Даже сын богов не смеет этого допустить, так повелел Мардук.

— Так кто же распоряжается в Халдейском царстве — Мардук или Валтасар? — вскричал царь; недобрым огнем вспыхнули его глаза.

Боясь осквернить сосуды, жрецы и вельможи поддержали Исме-Адада, убеждая царя, что обычай требует чтить чужеземных богов.

Валтасар пришел в бешенство.

— Знаю я, все вы считаете меня слабовольным. По всему царству разослал я шпионов и знаю, что обо мне шепчут. Но затем я и созвал вас, чтобы вы убедились в моей силе.

Тогда поднялся мудрый рабианум Идин-Амуррум и учтиво сказал:

— Даже Навуходоносор, хотя и был он владыкой могущественным и непобедимым, не позволил себе осквернить сосуды и поместил их в святилище Мардука.

— Разве я не могущественнее Навуходоносора? Разве Навуходоносор, а не Валтасар одолел Кира? — вскипел царь.

Желая успокоить его, гости лицемерно грянули:

— Ты, о великий, наш царь!

— То-то. — Он принял славословие вельмож за чистую монету, и у него отлегло от сердца.

Между тем рабы вносили сверкавшие золотом священные сосуды, расставляя их на столах. Согласно приказу царя, никто не был обойден — даже гетеры и развратники.

Четыреста виночерпиев, держа на плечах узкогорлые тирские кувшины, наполненные изысканнейшими винами, приготовленными из лучших сортов винограда на острове Хиос, в городе Лампсак, на острове Крит ив городах Загра и Гурния, на острове Лесбос и в городе Библ — вино из этого города имело аромат ранних фиалок, — вбежали в залу под звуки двойных флейт и египетских систр.

Валтасар приказал гостям снять золотые венцы и сам снял драгоценную тиару. Затем в ападане появились рабы с серебряными подносами. На одних грудами возвышались миртовые венки, на других — широкие микенские чаши с дорогой эссенцией. Рабыни, вереницей входя под сень ападаны, . брали с серебряных подносов венки и, окуная их в дорогие благовонные эссенции, возлагали затем на головы гостей.

Самый красивый венок из лавровых веток и золотых ягод, смоченный самой дорогой эссенцией, перевязанный лентами, украшенный каменьями, был возложен на голову царя. Виночерпии сняли с плеч серебряные кувшины, и в золотые чаши струями полились вина, впитавшие в себя огненные лучи южного солнца.

Для его величества царя Валтасара густым и алым, как кровь, вином наполнили золотую чашу с двумя ручками, выделявшуюся своими размерами и формой.

Взяв сосуд обеими руками, Валтасар поднялся с кресла.

Глаза его сверкали, щеки лоснились, высокий лоб казался несокрушимым, как гранитный лоб священного быка.

Голос царя звенел, взывая к гостям:

— Пейте, жрецы и вельможи! Пейте во славу Валтасара!

Он первым поднял чашу и пригубил вино.

Ив то же мгновение пламя свечей затрепетало и померкло.

Леденящий ветер пронесся по зале.

На стене появилась тень, и чья-то рука, повергнув пирующих в неописуемый ужас, начертала:

«МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАРЕС».

Чаша выпала из рук царя Валтасара.

Он не сводил с надписи глаз, чувствуя, как все тело его охватывает дрожь. Виски покрылись каплями пота. Все замерло.

Долго стоял Валтасар, онемев, и все, что было в ападане живого, безмолвствовало вместе с ним.

Когда же кто-то осмелился пошевелиться, Валтасар горестно воскликнул:

— Перст судьбы! Предостережение!

Несколько опомнившись от потрясения, царь приказал созвать всех мудрецов, звездочетов и толкователей.

Но никто из мудрецов и толкователей не мог объяснить, что означают загадочные письмена.

Весть о случившемся облетела дворец, и в ападану с женской половины поспешила царица.

Она посоветовала обратиться к пророку Даниилу, который, наверное, разгадает значение слов.

Пророк вошел в сопровождении стражников. С первого взгляда было заметно, как потускнели за время заточения его глаза, сколько прибавилось морщин на его старческом лике. Но ум, дар природы, ничто не могло ослабить, и Даниил так истолковал вещие слова:

— Мене — значит «конец». Текел — «предел кладу владычеству твоему». Фарес — «лишу тебя царства и отдам его персам».

— Так… — едва вымолвил Валтасар, чувствуя, как деревенеет у него язык и немеют конечности.

Боль и отчаяние туманом заслонили от него свет. Смятение мыслей гасило блеск в глазах, и они потухали, украдкой скользя по лицам гостей.

Царь надеялся, что кто-нибудь из князей рассеет его опасения, поспешит утешить своего царя, убежденно воскликнув: это не божье знамение, а черная магия. Обратил же Моисей палку в змею, а камень — в воду! Быть может, и таинственная надпись на стене ападаны — дело рук какого-нибудь иерусалимского колдуна?

Но никто не пожелал снять тягостное бремя с его сердца.

Неужели они и в самом деле так сильно напуганы и верят, что некто, более могущественный, предрешил его судьбу и близится конец его царствования?

Рот Валтасара вдруг приоткрылся, и лицо царя исказилось гримасой смеха, судорожного, неестественного смеха. Так выразил он свое презрение к тем, у кого не нашлось для него слов ободрения, кто отвернулся от царя в страшный час.

Валтасар наклонился и сам поднял с пола золотую чашу о двух ручках; он поставил ее на стол и велел снова наполнить вином.

Когда чаша скатилась на пол, в нее попала кровавая роза. Валтасар приказал залить розу вином, белым и густым сирийским вином. Багрянец лепестков просвечивал сквозь золотистый нектар, багрянец лепестков ласкал губы, тянущие вино.