Ознакомительная версия. Доступно 48 страниц из 236
Окружавшие, прищелкивая языками и причмокивая, с почтительным восхищением внимали его словам.
Поздним вечером, под светом ярких звезд, Пугачёв обнял Ваню Почиталина за талию, ходил с ним взад-вперед возле своей квартиры.
Разговор меж ними был веселый: Пугачёв громко хохотал, Почиталин осторожно посмеивался.
— А с Мишкой, с племяшем Дениса Пьянова, я еще с утра разговор имел, — сказал Пугачёв. — Значит, твоя предбудущая — Марфочка Головачева, сиротка… Ладно, замест отца я ей буду… Ну, а таперь иди, хлопец, к своей матке спать, а я ужо приоденусь да сватом и пойду по девкам… Мне и Мишку на этой… как ее? Варьке Пачколиной обженить надобно… Чтоб завтра обоих вас и к венцу. Обе свадьбы зараз обыденком справим.
— Шибко скоро, государь, — взмолился Ваня Почиталин. — Ведь у нас, у казаков, обрядность всякая… В баню с неженатиками ходим, да прочие разные там…
— Ладно, ладно, — перебил его Пугачёв. — Нынче время военное, нынче всякие дела-делишки чохом-мохом, живчиком…
Вскоре Пугачёв в дорогом с позументами чекмене и при сабле правился вместе с Варсонофием в избы молоденьких казачек: Марфочки и Вари… То-то обомлеют, изумятся девки, то-то будут рады!.. Ну, и затейлив же царь-батюшка!
…Старый соборный пономарь Наумыч, отбивавший часы в крепости, вышел из сторожки, поглядел на семь звезд «ковшиком» и, полагая, что наступила полночь, вместо двенадцати, спросонья дернул за веревку четырнадцать раз.
Капитан Крылов, в сопровождении однорукого капрала, совершал обход караулам и дозорам.
— Наумыч, ты?
— Я, ваше благородие, — прокряхтел старик.
— Чего же ты, бог тебя люби, четырнадцать-то раз отбрякал? Уж скоро три пополуночи.
— Да ведь кто е знает, ваше благородие… Я-то, конешно, на печи дрыхнул, а певун-то мой, петушишко-т одноглазый, на полатях… Вот он и скукарекал. Ну, стало быть, выходи, старик, звони. Ни часов, ничего такого нетути, по петуху звоню. Да вот беда, петушишка-т шибко старый стал, сбивается, одно званье, что петух… Давно пора голову ему оттяпать да в похлебку… Ан жаль. Все-таки душа в нем, хоть и плевенькая, петушиная, а все ж душа… Чегой-то жалостлив я стал ко всему живому — пред смертью, что ли?.. Охо-хо… — Наумыч зевнул и принялся закрещивать рот.
Капрал с фонарем впереди, Крылов позади — оба залезли на самый верх колокольни. А там, на соломенных постельниках, спала стража, два старых солдата — Зуев и Безруких. Обычно спали они чутко. Вот и сейчас, услышав скрип ступеней, оба они враз вскочили: отогнули высокие, покрытые густым инеем воротники тулупов и — за ружья.
— Посма-а-тривай! Погля-а-а-дывай!.. — дружно закричали они в ночь.
— Ну, как, молодцы, живы? Не спите?
— Как можно, ваше благородие! — воскликнули они. — Такое ль таперич время, чтобы спать… Пугач-то у Толкачева Мишки, бают, содержится… чтоб утробе его распасться натрое…
А Пугачёва у Мишки Толкачева и не было. Он хлопотал возле погреба Ивана Губина: проверил работы и подал плотникам совет, как ставить в траншее крепи — этому делу он научился еще в бытность свою в Кенигсберге.
Покончив тут, он взобрался на бугор с тремя березами, где должна быть батарея. За ночь сюда уж много было навезено и камня и бревен.
Распоряжался стройкой есаул Перфильев. Всем довольный, Пугачёв направился с Варсонофием домой. Оба они успели «угоститься» у Марфочки и Вари, были навеселе. Емельян Иваныч подарил девушкам к свадьбе по золотому, обещал, помимо того, справить им добрую сряду.
Уже заря просилась в небо, восток бледнел, звезды блекли. Придя домой, Емельян Иваныч приказал будить хозяев. Заспанному, еще не успевшему умыться Толкачеву он сказал:
— Будет тебе, Михайло, спать. Глянь на меня, я еще и не ложился.
— Да ведь вы, известно, двужильный, батюшка, — борясь с одолевающей зевотой, ответил хозяин.
— Не жалуюсь… Вот что, братец… Скажи-ка своей хозяйке: у вас тут, в твоем доме, две свадьбы сегодня будем играть.
— Свадьбы? Это какие же такие свадьбы, надежа-государь? Чего-то в толк не возьму… — Удивленный хозяин, запустив руки под беспоясную рубаху, принялся скрести брюхо.
— Какие, какие! Самые обнаковенные. Двух казаков женю… Чуешь?
Смотри — чтоб гулеванье истовое было… завей горе веревочкой!
— А подкоп-то, батюшка?..
— Подкоп своим чередом… А ты режь баранов, в лавках у торговых людей забирай моим именем, что надо… Да поболе пива медового добудь — поди, у попов есть, они, кутьехлебы, сладко живут, знаю их. Вторым делом, гостей со всех волостей присугласи да девчонок. Ась? Всю проторь на свой государев счет беру… Лескриптом!
— Что-то невидано-неслыхано, батюшка, ваше величество, чтобы энак напыхом свадьбу править… Ведь на нас собаки брехать станут. Ведь к свадьбе-то год готовятся…
— Ладно, Михайло Потапыч, балакать мне недосуг… Да чтобы музыка была, да пироги… Эх, жаль, Ненилы моей при мне нет… Аншеф-стряпуха моя! Ну, спать пойду. Через три часа, либо через четыре, буди!
Отбрыкиваться стану, за шиворот хватай. Да скажи Овчинникову, чтобы казаки с башкирцами на изготовке были — поведу их за городок штурму обучать. — Говорил он скороговоркой, но притомленным расщепленным голосом, да и всем обличьем своим он был уставший.
— Пожалте, в таком разе, на пуховичок, царь-государь…
— Ну нет… Вы со своей стряпней брякать-стукать станете, заснуть не дадите… Ты ведаешь, как по-походному надлежит казаку спать?
— Господи! Мне ли не ведать.
— Ан вот и не ведаешь… По-походному так: саблю сбоку, кулак под голову, а высоко — два пальца сбрось. Чуешь? Ну, до увиданьица!..
4
Иван Наумыч Белобородов до сей поры и сном-духом не знал, что в великом восстании Емельяна Пугачёва предлежит ему быть видным человеком.
Жил он собственным хозяйством в доме жены своей Ненилы Федотовны, что в большом селе Богородском. Село стояло на проезжем тракте между Кунгуром и Бирском, от него до Оренбурга, до Бердской слободы, до горячего сердца Емельяна Пугачёва целые полтысячи верст. Но сказано: «Сердце сердцу весть подает». Так оно и тут вышло. Весть о появившемся царе, полыхая молнией во все стороны, достигла и села Богородского. Впрочем, в это время город Кунгур как раз осаждался башкирской толпой полковника Батыркая, а от Кунгура до Богородского — рукой подать.
