Княгиня серьёзно рассердилась на такое нарушение князем освящённых обычаев старины, но радость, что всё же так или иначе цель достигнута, превозмогла её, и Вассе Семёновне очень хотелось подробно расспросить дочь.
– Но ведь это случилось так нечаянно, – точно угадывая мысли матери, жалобно продолжала княжна.
Княгиня Васса Семёновна окончательно смягчилась.
– Ну его, Бог его простит! Шалый он, петербургский.
– Дорогая мамаша!
Княжна схватила руку матери и горячо поцеловала её.
– Ну, расскажи, плутовка, как это так нечаянно случилось? – погладила княгиня опущенную головку дочери.
Людмила начала свой рассказ. Она подробно рассказала, как они пришли и сели в этот вновь открытый павильон.
– И ты не боялась?
– Да, потом, мама, мне сделалось вдруг страшно, – ответила княжна и передала матери форму, в которой Луговой начал ей признанье в любви в павильоне.
– Ну, не права ли я, что он – шалый, нашёл место! – воскликнула княгиня Васса Семёновна.
– Но, мамочка, ведь я и ушла. А потом случилось страшное обстоятельство.
Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем матери. Это было не страхом пред родительским гневом, а скорее инстинктивным желанием сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.
– Что же случилось? – нетерпеливо спросила княгиня.
Княжна рассказала, что когда князь окончил признанье, то вдруг раздался резкий хохот.
– Хохот? – испуганно переспросила княгиня, побледнев.
– Да, хохот, мама, и такой неприятный! Нам обоим показалось, что он был слышен со стороны… этого павильона, – с дрожью в голосе подтвердила княжна.
– И вы действительно оба слышали его? Впрочем, что же я спрашиваю. Какой-то странный звук слышала и я; он раздался именно с той стороны парка.
– Князь сказал, что это сова.
– Сова? А, знаешь ли, он, может быть, и прав. Мне самой показалось, что это был крик совы.
Собственно говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в любви жениха, мог навести суеверных на размышление – а княгиня была суеверна, – но всё-таки он лучше хохота, ни с того ни с сего раздавшегося из рокового павильона. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.
– Но почему же, мама, сова крикнула всего один раз? – озабоченно спросила Людмила.
– Да потому, матушка, что ей, вероятно, хотелось крикнуть только один раз, – с раздражением в голосе ответила княгиня.
Этот вопрос дочери нарушил душевное равновесие Вассы Семёновны. Остановившись на крике совы, она несколько успокоилась, а тут вдруг совершенно неуместный, но вместе с тем и довольно основательный вопрос дочери. Княгиня начала снова задумываться и раздражаться. К счастью, карета въехала на двор княжеской усадьбы и остановилась. Княгиня и княжна молча разошлись по своим комнатам.
Таню, пришедшую в комнату княжны Людмилы, последняя встретила радостным восклицанием:
– Таня, милая Таня, он меня любит!
– Сказал?
– Да, Таня, и как было страшно!
– Страшно? – удивлённо взглянула на неё Таня. – Что же тут страшного?
Людмила подробно рассказала ей свою прогулку с князем по парку, начало объяснения в павильоне и крик совы после окончания объяснения на скамейке аллеи.
– Ха-ха-ха! – захохотала Таня.
Княжна вздрогнула. В этом хохоте ей вдруг послышалось сходство с хохотом, раздавшимся несколько часов тому назад в княжеском парке. Впрочем, это было на минуту; княжне самой показалась смешной мелькнувшая в её голове мысль.
– Чему ты смеёшься? – спросила она. – Я не понимаю.
– Как же, барышня, не смеяться? Совы испугались, точно маленькие дети!
– Если бы ты слышала!
– Сколько раз слыхала. Да и вместе с вами.
– Действительно, я тоже слыхала, но, значит, это вследствие другой обстановки.
– Расчувствовались… да разнежились.
Княжна густо покраснела. Она вспомнила о подаренном ею князю поцелуе.
– Он говорил с княгиней? – спросила последняя.
– Он приедет завтра делать предложение.
– Что же, поздравляю.
Княжне опять показалось, что её подруга высказала это поздравление слишком холодно, но она снова осудила себя за подозрительность.
«Чего ей не радоваться? Если мы поедем в Петербург, я возьму её с собою, – мелькнуло в голове княжны, – ей будет веселее в большом городе».
Она сейчас же высказала эту мысль Тане.
– Ваша барская воля, – ответила та.
– Опять, Таня… А разве самой тебе не хочется?
– Мне всё равно… Где ни служить – в деревне ли, в городе…
– Но там же веселей.
– Господам. А какое веселье холопкам? Одна жизнь!..
– Опять ты за старое! «Холопка»! Какая ты холопка? Ты мой лучший друг.
– В деревне. А вот в городе у вас найдутся друзья богатые и знатные, вам ровня… Что я…
– Ты нынче опять не в духе.
– С чего же мне быть в духе? Я говорю, что думаю. Вы заняты другим, не думаете о жизни, а я думаю.
– Довольно, Таня. Я не хочу сегодня ни говорить, ни думать ни о чём печальном.
Княжна переоделась и пошла к ужину, а Таня вернулась к себе в комнату. Тут её лицо преобразилось. Злобный огонь засверкал в её глазах, на лбу появились складки, рот конвульсивно скривился в сардоническую улыбку.
– Вот как, ваше сиятельство? Вы желаете получить меня в приданое? Вы делаете мне честь, будущая княгиня Луговая, избирая меня в горничные. Красивая девушка, хотя и видна холопская кровь, для Петербурга это нужно. Посмотрим только, удастся ли вам это! – злобным шёпотом говорила сама с собой Татьяна Берестова. – Надо нынче же повидать отца… поведать ему радость семейства княжеского. Пусть позаботится обо мне, своей дочке.
Слова «отец» и «дочка» она произнесла со злобным ударением.
Между тем княгиня и княжна, обе успокоившиеся от охватившего их волнения, мирно беседовали о завтрашнем визите князя и об открывающемся будущем для княжны.
